Девочка, покажи ему, что ты его любишь. Возьми его за руку И объясни: Мир существует только благодаря нам. Мы никогда не умрём. Ты должна любить его.
***
Свинцовое небо сгустилось над дремавшим городом, предвещая скорую грозу. Подходил конец ноября, но снега никто из синоптиков не предвещал, что радовало и огорчало одновременно. С одной стороны, ничего не будет напоминать ему о предстоящих праздниках и той суматохе, головная боль перед которыми не идёт ни в какое сравнение по своим гигантским размерам с той, что он испытывает на утро после грандиозного празднества, а с другой — придётся довольствоваться промозглым и зябким дождём. Пальцы успокаивающе постукивают по сигаретной упаковке. Отвлечься на размышления о погоде не получается. Не получается переключаться на совершенно любые темы, которые далеки от той ночи, что произошла пару недель назад; далеки от той искры, что проскочила, пробежала между ними, а после — так и не вернулась. Вспыхивает слабый огонёк зажигалки. Он почти коснулся её губ — тонких, аккуратных, к которым и не собирался приближаться, но все обстоятельства, что будто бы сговорившись, привели их к той случайности, что могла перерасти в ошибку. Которую он был готов совершить. Не отвернись ты на мгновение раньше, дурёха. Броситься с головой в этот омут и прочее, прочее, прочее. Но она опомнилась первой — это не может не восхищать его. Но также это коробит самыми зверскими способами и тяготит самыми мучительными мыслями. Такое ты испытывал редко, не так ли? По правде говоря, и мыслей толком нет. Здравых уж точно, а вот предположений и сомнений — хоть отбавляй. За все четырнадцать дней они и словом не обмолвились о том случае, который она, что логичнее предположить, решила забыть. Так проще — он не спорит. Но легче для кого? Уж точно не для него и растерзанному в клочья сознанию, которое он изморил в попытках воссоздать до мельчайших деталей тот вечер, когда он был так близок к ней, а стал необъяснимо далёк. Дурак. Следует долгая затяжка, от которой ни на грамм на душе не становится легче. Пора придти в себя. Толку размышлять о несуществующем, а лишь едва уловимым отголоском пройденных дней — нет и быть не может. Напугать её он хотел меньше всего на свете, но так и случается: чаще всего мы получаем именно то, чего пытаемся избежать всеми силами. Однако за всё время она не подала не единого намёка на то, что та случайность — произвела на неё хоть какой-то испуг или впечатление. А вот его — напугало конкретно. Что это было? Какое название подобрать призрачному помутнению? Обычно после неловких ситуаций с противоположным полом, смущения от которых Павел испытывал лишь будучи школьником, он был готов продержаться на воодушевлённом подъёме несколько дней, даже не пытаясь умереть свой пыл или перестать везде совать своё счастливое лицо. Нынешнее положение вещей — совершенно, абсолютно, в корне — определённо что-то иное. То, что приносит небывалые краски в его жизнь. Но дальше обыгрывать это обоюдное соглашение на молчание — он не намерен. Почему-то именно сейчас, после бессонной ночи, которую он провёл в гордом одиночестве (что стало уже некой привычкой), желание и дальше подыгрывать их общей затеи — окончательно исчезло. Давно Павел, потерявший вкус жизни, не испытывал столько различных эмоций — от паники до какого-то неуместного истерического веселья, но сумел сдержаться и направиться к двери к той единственной, что всегда могла помочь. Опустевшая упаковка сигарет полетела в мусорное ведро.***
Она часто моргала, глядя прямо перед собой. Кажется, она все-таки провалилась в сон, не смотря на то, что делать это было очень сложно. Таблеток больше нет — депрессии больше нет — сна без кошмаров, как такового, тоже нет. Порой проскальзывают такие дни, когда получается заснуть на несколько часов, которые можно назвать поистине самыми спокойными и умиротворёнными в её графике. Когда от неё не требуется каких-то решений, действий, и остальной повседневной круговерти, а главное: — раздумий о нём; — встреч; — разговоров; — взглядов и лёгких соприкосновений, которые хочется избежать***
Увидеть его на пороге спозаранку — уже можно было назвать удивительным явлением. Но застать его на своём пороге в трезвом состоянии, со спокойным и серьёзным лицом, в котором всё говорило о том, что разговор намечается не из простых. Что-что, а слово «просто» — едва ли хоть в каком-нибудь контексте подходило ко всему, что было связано с её племянником. Заинтересовано оглядев парня, женщина покрепче обхватила ладонями остывающей латте, и потихоньку начала прокручивать возможные варианты причин, что могли привести Павла к ней. Перемявшись с ноги на ногу и вновь заверив себя, что иного выхода нет, он обратился к ней: — Я бы хотел попросить о помощи. Что ж, он определённо всё удивляет и удивляет Элеонору. Обычно он никогда не приходил к ней за просьбой. Гордость не позволяла. Но позволяла действовать через кого-то. Через друзей, что за него просили необходимую сумму, чтобы помочь выпутаться племяннику из проблем. Или через сотрудников правоохранительных органов, которые приходили за тем же. — Интригуешь, Павлик, — отозвалась она, ожидая более подробных разъяснений. — Продолжай. Самоличное прошение о помощи? — Звучит забавно, но тем не менее, слегка настораживает и пугает. Ведь раннее не существовало ничего, что могло заставить его просить о подобном. Но, как говорится, ничто не вечно под луной. Он жадно вдохнул, чувствуя, будто ступает по тонкой нити, что вот-вот готова оборваться, но лучше упасть в пропасть, чем ею любоваться. Так легче, так проще. И так он ещё в состоянии поступить. — Сначала, поинтересуюсь, — он не заметил, как начал перетасовывать колоду карт, что всегда носил с собой. Привычка, которая всегда успокаивала и помогала адаптироваться к обстановке. — Сколько органов мне придётся продать, чтобы расплатиться с Канаевым за грядущей проступок? — Что ты с ней сделал? — в одночасье перебила его Элеонора, соскочив с кресла и подлетев к нему. Ястребиный взор голубых глаз был готов пригвоздить его к стенке. Павел мог и любил доставлять неприятности, но всему есть предел. И кажется, своего он достиг. — Ничего, — преспокойно ответил он, и успокаивающе положил ладони на плечи Элеоноры. — И никогда не собирался. Но не успела хозяйка отеля и всего его состояния облегчённо выдохнуть, как её ждало новое потрясение. Более ошеломляющее и неожиданное. — Я хочу вернуть её домой, — что-то бьётся наотмашь. — Я — не справился.***
Она могла бы ждать и дальше. Привычку эту она имеет на протяжении уже нескольких месяцев. Когда под надзором четырёх стен приходилось распускать клубок своего времени, наблюдая, как попеременно ей помогали это делать разные люди, и не переставая чего-то ждать. Предпоследней была Юля. Последним, стало быть, оказался он. И ведь сердиться на кого-то одного — нечестно да и не выходит. Виноваты оба, что и доказали чуть позже обоюдным бездействием. Так сколько ещё ты готова ждать? Неизвестно. Неизвестно. Но она точно знает, что такой жизни — не выбирала. Из-за нежелания умирать она со скрипом выбрала выживание. Теперь выбора — нет. Есть только последствия. А также один несносный серб, который стал слишком частым гостем в её голове. Точнее, он из неё и не выходил. Нагло заявившись, по-хозяйски устроился в эпицентре всех рассуждений и мыслей, нагло вставляя свои искромётные фразы, чувствуя себя на своём законном месте. И долго ты сомневаться будешь, наркоша? — Отстань! — тряхнула она головой, желая избавиться от навязчивого бреда. Чего мучить всех и вся? Просто позвони и согласись на встречу! — И что мне даст эта встреча, м? — усмехается она, глядя в зеркало. — И какой смысл мне слушать своё болезненное подсознание, которое ты отравил собой?! Вопрос в ином. Чего эта встреча тебя, наоборот, лишит? А лишит она тебя лишних сожалений и разочарований, глупая. Как бы не было абсурдно прислушиваться к голосу помешавшегося разума, но некая логика в этом присутствовала. Слишком долго она тянет кота за хвост, а нужно всё решать сразу. Чтобы поскорее избавиться от этого преследования. …и было бы кощунством не заметить тот факт, что ты уже самостоятельно делаешь верные выводы. Она сжимает с силой кулаки. Не боишься признать себе, что я — живу в тебе. — Нигде ты не живёшь, ясно?! — крикнула она собственному отражению, — Просто расселся в моей голове, как….как….как Как ты и сама того пожелала, верно, наркоша? Верно. И спорить с этим бесполезно.***
Рука ещё держала телефон, по которому совсем недавно она говорила с той, которая меньше всего этого заслуживала. — Если верить словам отца, конечно. Разговор состоялся — встреча запланирована. И кажется, что прыжок с обрыва свершён. Остаётся лишь наслаждаться полётом — до самого своего приземления. В дверь пять раз постучали — другого представления и не требуется. Надо бы ответить, а она — молчит. — Кто там? Глупо — глупо — глупо. — Не строй из себя вредину, — отозвался Павел. Голос его звучал так, будто бы не было ничего, что могло дать ту трещину в их отношениях (если те существовали когда-нибудь). — Так ты не против, если я войду? — Входи. Прозвучало чересчур призывно, как ей показалось, но слов обратно не воротишь. Поправив тончайший плед, она схватила со стола книжку и постаралась придать себе преспокойный вид. — Не помешал? — поинтересовался он, кивая головой на чтиво. — Не особо, хотя книга довольно интересная, — не отрывая взгляд от страниц, ответила она, снова проклиная дрожь в голосе и собственную трусость. Подними на меня взгляд, милая. Я не кусаюсь,— советует ей внутренний голос, что так схож с его. И она слушается. — Должно быть, сюжет и вправду интересен, — вскинул бровь Павел — она улыбнулась. Кто знает, сколько ещё времени потребовалось бы ей на то, чтобы догадаться, почему взгляд его пронизан неприкрытым скептитизмом и насмешливостью, если бы внутренний голос снова не пришёл ей на помощь. Книгу переверни, вундеркинд! Отшвырнув книгу подальше, ей ужасно захотелось скрыть покрасневшие щёки и усмирить сбившееся дыхание. И пульс утихомирить не помешало бы, дорогая. — Глупо вышло, сознаюсь… — Даша запнулась, поймав себя на том, что понятия не имеет, как продолжить, но увидев его широкую улыбку, слова сами пришли ей на выручку. — И так всегда, когда ты рядом. Она снова делает шаг первой, а он теряет последние рычаги влияния на их несбалансированные отношения; теряет последние козыри в их игре, которую совсем недавно он был готов проиграть. Взгляд упал на её кулон. Воспоминание глухим эхом отозвалось в коридорах памяти. Удивительно. Когда вы успели поменяться ролями? Она столь решительна и сильна, а ты как оробевший мальчуган выбираешь побег? — Как считаешь… Заканчивай, парень, ломать комедию. Кончай с ней. Вы — достигли своего предела. — Мы знатно повеселились, не так ли? Вы и так довольно долго играли в эту партию, которая скоро отойдёт в сторону тех, что ты заведомо выиграл. — Нам есть чего вспомнить на старости лет, наркоша. Предостаточно, я бы сказал, — смех его идентичен подлинному. — Тебе уж точно. Одного проигрыша хватило. И ту игру — ты поклялся оставить единственной, последней, в которой титул поражённого ты принял из рук той, что когда-то казалось для тебя всем. — Может пора оста… — Не покидай меня. Он замолкает. Что она делает? Глаза смотрят на него, заглядывают туда, куда впускать никого не хотелось. — Я действительно в трудной ситуации. Поможешь? Ты же знаешь ответ, чертовка. — И не знаю к кому ещё обратиться. Ты ведь всегда его знаешь, наркоша! Их пальцы почему-то переплелись, а расстояние незаметно сократилось неожиданно для обоих. Утомительный разговор с тётей — забылся, а все принятые решения — полетели в пропасть вместо него. Он — не властен над собой. Она — не властна над ним. Он склоняется добровольно. — Как я могу помочь тебе? — Просто будь со мной, — мягко отвечает ему собеседница. — И ответь мне на один вопрос. Его дыхание замирает — так напряжённо он ждёт продолжения. Но она молчит. Складка на его переносице говорит ей о том, что он сомневается, как никогда прежде. Ведь на кону стоит абсолютно всё. Он мечется от одной крайности к другой; он впервые в жизни не знает, что ему делать в такой знакомой для него ситуации. — Какой же это вопрос? — не выдерживает он. — Любишь ли ты меня? Веки не выдерживают собственного веса и закрываются. Его рубашка полетела в сторону, как и все сомнения. До боли нежные пальцы бережно убирают с её лба отросшие пряди, и она бездумно подается навстречу руке. И даже, если всё это окажется только иллюзией, плодом истощенного тела и ума, но это первое прикосновение за многие дни. Его бросает то в жар, то в холод, когда она гладит его по руке и кожа искрится под прикосновениями ее пальцев. Выгнать ее из себя — ныне выше его сил. Когда всё прекращается, после того, как успокоить дыхание и перед тем, как отдаться нежеланному сну, краешком глаза она замечает небольшой узор на руке, что нежно обнимает её за талию — в форме мотылька.