Амулет сарматского шамана

Пока они неторопливо ехали улицами, сердце у Ильяны то от нетерпения разбегалось как сплашенный конь, то замирало от тревоги. Прошёл год с половиной, как они не виделись, и с тех пор ни весточки не было от семьи Дионисия. Кто знает, что могло случиться за это время. Хворь моровая могла пригодиться, пожар или иная какая напасть. Все ли живы, все ли здоровы? Внимательно вглядывалась в лица встречных парней — не Ставр ли, случаем? Признает ли она его вообще, если увидит? А он её? А вот и вниз улица повела, после очередного поворота показалась вся, как есть, до самого берега реки, к которой спускалась. Стоит постоялый двор братьев Дионисия и Кирилла, стоит там, где ему положено! И дом их просторный на месте, крыша, сверху видно — новой дранкой перекрыта. Забор тоже свежими латками сияет тут и там. Стало быть, не бедствуют, коли хозяйство в порядке удерживают, в запустение не дают прийти. А то, что пусто на широком дворе — так ведь время-то не ярмарочное, некому сейчас на постоялом дворе гостевать. Спустились, постучались в обновлённые ворота. Сначала тихо было, а потом поднялась суматоха. Вышел отворить младший из братьев, Кирилл, обтирая тряпицей руки от дёгтя. Увидел, кто к ним пожаловал, крикнул Дионисия и жену его. Заохали, как водится, запричитали в голос. Сначала, как положено, с ведуньей повитались, троекратно обнявшись, потом внимание на Ильяну переключили: — Вытянулась-то как, красава, дочка твоя — качал головой Дионисий. — До красы растёт, и, надеюсь, до ума! Настоящая невеста уже! Ещё годок, и так расцветёт, что все парни около ней виться вьюном начнут! Ильянка слушала, потупившись, пунцовая от смущения. Она, и правда, совсем не напоминала теперь ту бледную, тощую и мосластую девчонку, которая, робея, вступила в дом грека позапрошлой осенью. Выросла, отъелась и там, где потребно, округлилась, не утратив при этом девичьей стройности и гибкости. Щеки разрумянились — кровь с молоком. Волосы цвета белёного льна, что были когда-то по плечи острижены, отросли уже почти до пояса, в две аккуратные косы сплетены и так углядно смотрятся со свиткой темно-синего сукна, что княжной Анной подарена. Вышивка голубыми цветами по горловине голубизной как будто в глазах отражается. Вот только напрасно глаза эти ищут Ставра — нет его дома в сей час. Ну да не беда, столько времени ждала, подождёт ещё немного. Пока гостей в дом провели, пока усадили, да подали всё, что съестного дома было, да огляделись по сторонам, да новости узнали… О том, что Кирилл прошлой осенью привёл в дом молодую жену. О том, что Дионисия жена в ту памятную осень, кратко по их отъезде, породила здоровенькую дочку — и та сегодня уже довольно уверенно шлепает по горнице ножонками, мамка же ейная опять на сносях, так что на подзимь опять ожидается пополнение в семье. А мальчишка, что был в ту пору младшим, днесь вполне самостоятельный и расторопный малый, и что как раз он побежал позвать старшего брата, Ставра. Впрямь, онедолго торопливый топоток послышался, бухнули двери, и в гостевую горницу нетерпеливо вступили оба брата. Младший лицом явно по мамке задался, светловолосый и широкоскулый. А старший — по отцу пошел: черты лица тонкие, глаза огромные, тёмно-карие, и волосы тёмные волнами вьются. И тоже, правда, вытянулся вверх за полтора прошедших года как молодой тополь: того и гляди — отца догонит, а то и перерастёт. Над губой уж темный пушок пробивается. Не одна девица из местных, должно быть, ему вслед оборачивается, а может, и сохнет тайно… ещё бы — завидный жених! И красавец, и умелец, и семья уважаемая, далеко не бедная! Всё это в голове вихрем пронеслось, и снова вспыхнули давние страхи: а что как не узнает её Ставр, или просто за прошедшее время охладел душой и не обрадуется? Что если и поговорить им будет не о чем теперь? У него, поди, новые интересы теперь, новые друзья, а может, и подружки?! Да только, похоже, зря боялась! Увидел её Ставр, хоть и не сразу признал, удивился вначале, но искренне потешился. Не забыл! Ведунье поклонился вежливо, как старшей, а Ильяну троекратно стиснул крепко-крепко. И сразу стало легко на душе. Будет им о чём поговорить, будет ей, Ильянке, о чём порассказать. И подаркам её Ставр был рад, поясу самотканому с узором сложным и ярким. И шкатулке, купленной у белоградского златника. Тогда, в тот же вечер Ильяна на её крышке ягоды калиновые нарисовала красной киноварью. И листочки калиновые, осенние, желтые, слегка краснотой тронутые. Такая калина при доме Дионисия росла, и они тогда, той осенью ели в его доме сладкие пироги с калиной. А чтобы краска не стёрлась, она растопленным воском навощила шкатулку. И сама по себе вещь красивая получилась, а уж когда внутри обнаружились кораллы и тонкие свёрла, Ставр просто просиял. — Сила подарок! — выдохнул. Даже отец с дядькой подарок оценили, взглянули оба, уважительно прикинули на ладони, на глаз и на ощупь проверили, подивились и работе, и красным кораллам, похожим на калиновые ягоды. Ставр тут же загорелся бежать в мастерскую, испробовать инструмент, а заодно всё в ней Ильяне указать, да мать не дозволила: — Куда ещё тебе бежать, торопыга! В мастерскую ему?! Гостьи только-только с дороги, уставши, не евши, не пивши! Да и ты присядь, с утра ведь у стола не был! — Да я не голодный, мам! — Знаю я, убежишь — до ночи тебя потом не докличешься! Сядь, говорю, хоть кусок пирога рыбного съешь, да сбитня кружку выпей!

***

В златницкой мастерской Ильянка еще не бывала, в прошлый раз как-то не довелось. Сейчас с восторгом разглядывала всевозможные верстаки, тиски и тисочки, меха на раздувание огня, щипцы и щипчики, ступки и тигли на плавление металла. Некоторые инструменты ей были уже знакомы, такие же (или подобные) видела в лекарской веже князя Стефана. Иные не познала. Например, что за чудная система дощечек, колес, ремней и рычагов? Оказалось, это и есть один из главных инструментов златника: сверлильная машина. Ставр надежно закрепил сверло в рукояти, ногами уперся в дощечку и начал попеременно надавливать то на один её край, то на другой. Завертелось большое колесо, быстро побежал ремень, раскрутил колесо поменьше, а то через другой ремень начало стремительно вращать головку рукоятки со сверлом. Молодой мастер закрепил в тисках кусочек янтаря, и Ильяна потрясённо наблюдала, как в каменно-твердом куске прямо на глазах появляется ямка, как она углубляется, и спустя короткое время янтарь уже просверлен насквозь. Уж только отшлифовать его, и готова бусина! — Янтарь, это ничего, янтарь — мягкий камень, — пояснил Ставр. — А вот горное стекло просверлить — это семь потов пустить и семь сверл поломать! — А зачем на тисках мягкая оленица набита? Чтобы бусину не оцарапать? — Верно! На замше гладкий материал не скользит, можно покрепче зажать и при этом не будет на нём ни царапин, ни сколов. Как интересно тут, в мастерской! Ильяна сказала бы, что чудес у златников не меньше, чем в лабораториуме лейб-медика. Ставр показал ей, как из кованых серебряных и медных стержней на особом станке можно вытянуть проволоку: толстую, потоньше и ещё потоньше. Но и силищу надо было для этого иметь! Ставр — парень крепкий, но и ему лишь с огромным напряжением удавалось проворачивать грубую железную рукоять. Или вот лежат на полке куски пчелиного воска. Спрашивается, зачем златникам воск? Оказывается, из податливого желтого воска мастер вылепит, подле потребы, узорную бляху, или цветок, или иную какую оздобу. Выгладит до блеска, вырежет на ней узор, так что возникнет чудесной красоты вещица: спона на волосы, заколка на плащ, пуговица, медальоник или иная какая безделица. Потом мастер возьмёт мягкую глину, осторожно, чтоб не порушить, вдавит в неё восковую модель до половины и оставит глину затвердеть. И с другой стороны повторит, дабы глина со всех сторон восковую безделицу плотно облепила. Так и высушит её, глину эту, с глубоко внутри спрятанной восковой вещицей. Называется это по-учёному формой. А затем начинается самое чудесное. В небольшом тигле златник расплавит кусочек металла, например, бронзы или латуни. И через маленькое отверстие в глиняной форме начинает осторожно вливать расплавленный металл. Воск начнёт таять, кипеть и выливаться вон через отверстие, а пустота, оставшаяся от воска, постепенно заполняется металлом. Потом, когда форма остынет, мастер осторожно отделит половинки формы и внутри найдет точную копию восковой вещицы. Нет, сам процесс от начала и до конца ей Ставр показать не мог, но показал и подготовленные к отливке формы, и рисунок бляхи в виде солнца-Ярилы, и недавно отлитые броши, которые ещё ждали очистки и шлифовки. Зато Ильяна могла самолично взять отмытый почти добела кусочек воска, согреть его в руках, помять, раскатать гладкой деревянной скалкой в тонкий пласт на куске холста и острым кончиком ножа вырезать по лекалу хоть кружочек, хоть четвероугольник, а хоть бы и листочек. А ведь вместо лекала можно, и впрямь, использовать настоящий листочек калины, что росла тут же во дворе! Оторвала маленький и аккуратный, приложила на раскатанный воск, пальцем пригладила, чтоб лёг поплотнее, и по краешку обрезала. Осторожно, за кончик, потянула, отлепила: перед ней лежал второй листочек, совсем как настоящий, со всеми мелкими жилочками, отпечатавшимися на воске. Вот это здорово! Ильяна отщипнула ещё кусочек воска, и ещё, и ещё. Когда он в теплых ладонях стал податливым и мягким, скатала кругляшки размером с калиновую ягодку. К листочку приложила — ни дать, ни взять — кисточка калины перед ней. Как настоящая, только раскрасить! И как же ей раньше в голову не приходило, что цветы, листья и прочую красоту можно не только нарисовать, но и вылепить?! Из воска, или вот из мягкой глины. А мастер-златник потом эту красу может отлить из бронзы, а может, даже из серебра. Замечательная у златников работа, требует, кроме терпеливости, разных знаний, умения и чуткости в руках, потому и ценится ремесло их не менее, чем работа переписчиков книг. Всё в мастерской было девочке интересно. Зачем здесь черные камни, похожие на уголь? Оказалось, это уголь и есть, только не простой, а каменный. Оказывается, обычными дровами нельзя достичь такого жара, который растопил бы бронзу, латунь или серебро. А вон тот серо-зелёный порошок — суть растолчённое стекло, именуемое глазурью или эмалью. И тот при огромном жаре начинает таять, превращаясь в капельки стекла. Сам Ставр всё это показать, понятное дело, не мог, но дядька его позднее позволил им наблюдать за тем, как насыпает в тигель мерку порошка, как ставит тигель в пылающее пламя, как потом особыми щипцами с длинной ручкой вынимает докрасна раскалённый сосуд. И льет расплавленную эмаль на приготовленные заранее бронзовые бляхи. Зелёное прозрачное стекло заполнило углубления, тонким слоем растеклось по поверхности и не попало на выпуклины узора. Простая бляха превратилась в замечательную застежку для плаща, переливаясь оттенками зеленого цвета. И сама по себе отполированная бронза по цвету хороша, а на фоне глубокой зелени так прямо лелеет очи. Лепота!

***

Вот и получилось, что почти все дни, прожитые в доме Дионисия, Ильяна провела в мастерской. Разумеется, оббегали и все знакомые места Киева града. Да только час не ярмарочный, смотреть особо не на что. Ни толп народу, ни скоморохов, ни полных торговых рядов на рынке, лишь пустые прилавки, где воробьи шарятся в поисках еды. И ребятишек, с которыми в прошлый раз вместе озорничали, на улицах нет. Время весеннее, стар и млад сейчас трудится — кто в поле, кто в огороде, кто за крепостными стенами гусей пасёт или коровку с телком. Это Ставру по случаю приезда гостей послабление дали. Да, впрочем, им никого другого и не нужно было. Напрасно Ильяна боялась, что поговорить им будет не о чем. Когда рассказывала ему о дальних морях и землях, парень слушал, что называется, взахлёб. Как в своё время княжна Анна. Это в мастерской она его с открытым ртом слушала. А по вечерам, когда, покончив с домашними делами, они уходили вдоль реки аж за город, роль рассказчика переходила к ней. Набрав, как было велено, корзину молодой крапивы, садились на бережку и говорили, говорили… В сгущающихся сумерках молодая зеленая трава начинала роситься и холодила ноги, одуряюще сладко пахла черёмуха, покрытая белым цветом, как невеста фатой. Начинали надоедливо ныть комары, а в зарослях удивительно сильным для столь малой пташки голосом щелкал и высвистывал соловей. Сидели почти до темноты, пока на небосводе цвета индиго не начинали загораться первые звёзды. Возвращались домой уже по тьме, хотя старшие ворчали и пугали водяными, русалками, мавками и полевицами. Да только выросли они, чтоб полевиц да мавок бояться. Это совсем маленьким детишкам мавки страшны. А взрослым (себя-то они уже ко взрослым относили) мавка, сказывают, способна разве что волосы в колтуны запутать да платье порвать — ежели кто в сильном подпитии спать в кустах свалится, до дома не дойдя. Если честно, Ильяна вообще сомневалась, живут ли ещё мавки и полевицы поблизь людей. Уж ей ли не знать: сколько раз приходилось ночевать под открытым небом, и в лесу, и при реке. И никогда никакую нежить не встречала. Когда ниточку свою серебряную разматывала и пускала на поиск звериных душ, когда смотрела звериными глазами и звериными ушами слушала — ни разу не зазрела ни единой русалки, кикиморы или мавки. Может, и водились когда-то давно, да все перевелись. Многажды человек куда лютее нечисти оказывался, вот, наверное, они, нетворы, подалее от людей и держатся. После дня долгого да прогулки вечерней, хорошо спится молодому здоровому телу. Нигде ничего не ломит, не болит, не тянет. Особенно на мягкой перине, да под теплым рядном. Особенно после баньки ещё. В приоткрытое окошко светлицы ветерок черёмуховый аромат на сладкий сон навевает. Ильяна засыпала как убитая, в уютной постели — это вам не под ёлкой спать! Ещё и соловьи наперебой баюкают, один совсем близко расположился, наверное, как раз на калиновом кусте. А второй где-то поодаль. Да как начнут соперничать, кто кого перепоёт! И, что удивительно, под пение их спится замечательно, несмотря на голосистость певцов. Не успеешь головой подушки коснуться, а уж и проваливаешься в сон. Сквозь дрёму Ильяна слышала, как будто шорох и движение какое-то при окне, да только сладок сон, веки не разомкнуть. Поутру на окошке то пряник найдёт, то крендель сахарный. Ставр! А однажды на заре послышалось, как будто створка оконная скрипнула, и вдруг что-то духовитое и мокрое от росы упало прямо на постель, к лицу и рукам. Вмиг сон слетел у Ильянки, подорвалась на постели — что же этот сорванец ей кинул на окошко сегодня?! Ветки, цветы какие-то… черёмуха? Нет, не черёмуха. Вспомнила Ильяна, где эти диковинные цветы видела. Это же чужеземная сиринга, что только при княжеских палатах растёт. Вот же сорвиголова! Как не боится только?! Если бы стража поймала, одним только выкрученным ухом не отделался бы!

***

Неделя пролетела как один миг. Новостями поделились, друг на друга нагляделись, гостинцами обменялись, в баньке попарились, провизии запасли — можно и ехать дальше. Долго задерживаться не след, до дому ещё три седмицы пути на север. Да пора и честь знать, у хозяев своих забот и хлопот предостаточно. Оседлали коней отдохнувших, сумы перемётные завесили и выдались на дорогу. А на дворе Дионисия жизнь потекла своим чередом. Хоть они люди городские, ремесленные, а потому пахать и сеять не обязанные, но это не значит, что домашнего хозяйства у них нет совсем. Огородик имеется, засеянный морквой, репой, капустой и горохом. Не бежать же на торг за каждым, когда похлёбку сварить надобно. А так всё поруке, и река близко — ежели вдруг засуха случится. Опять же курочки свои, свежие яички никогда не лишние, свинка с поросятками в сарае — им надобно молодой крапивки или там щавеля в корытце порубить, заварить кипятком вместе с отрубями. Только успевай оборачиваться. Ну и, само собой, мастерская. Златник, он же не только бесполезные цацки мастерит. В бедных четвертях одними цацками не прокормишься. Бусы или застежки — вещь красивая, но не самой первой необходимости. Тутошний златник — ещё и кузнец, и лудильщик, и замочник. Одному новое тавро на клеймение скота понадобилось, другому красивый умбон-налобник на узду жеребца, третьему прохудившуюся медную посудину залатать, четвёртому ещё что-нибудь. Работа найдется не только для Кирилла и Ставра, который уже настоящим подмастерьем стал, но и для самого Дионисия. Тем более, что по весне постоялый двор почти пустой стоит. Вот и приметил однажды Дионисий, как сын его обтачивает ярко-красные кусочки редкого дорогого коралла, что ему Ильяна в подарок привезла. Уже с полдюжины круглых бусин готово, гладких и блестящих. Нанизаны на проволочки, да за ушко-петельку на конце собраны кисточкой — на гроздь калины похоже. Присмотрелся — а возле них и лист калиновый, вырезанный из тонко раскатанного воска. Тонкая работа, листочек со всеми жилочками и складочками сделан, как живой, только красок ему не хватает. Но это дело поправимое, главное, понял задумку Ставра. Отольет листочек в бронзе или в серебре, нанесёт эмаль цветную, и получится вещица красоты великой, простая, но изящная. Брошня, скажем, или серёжка. Подивился на увлечённо работающего сына, сходил, кликнул жену: — Посмотри, мать, Ставр-то наш помалу настоящим мастером станет! Та взглянула, покачала головой. В глазах странное выражение. Спросила только: — Это для неё? — Для неё, — ответил сын. — Ну что ж, отец, — во взгляде её смешалась гордость и грусть. — Вот и вырос наш петушок. Пора ему своё гнездо вить. Вот только, жаль, не на ту птичку поглядывает. Около него столько курочек въётся — и рябенькие, и красненькие, и расписные, а его глаз остановился на малой серой лесной пташке… Ставр покраснел до корней волос, очередную бусину отложил, бросил в сердцах: — Мал золотник, да дорог. Сер соловей — да звонок! А куриное квохтание ушам услады не даст. Поведал, да и сам не рад, не след бы на слова родной матери так огрызаться. Выскочил вон из мастерской, убежал на задний двор. Там его Дионисий и нашёл. — Не сердчай на неё, сынок. Мать, она тебе только добра хочет. Соловей, знамо, поёт звончей и слаще любой курочки. Да только вот беда какая: в клетке соловьи долго не живут. И не поют в клетке, и гнёзд не вьют…