Алконост в моей квартире или Как приручить райскую птицу

Наутро Маша проснулась и обнаружила, что лежит на самом краю — всю остальную постель занимала Златоуста. Женщина обалдела настолько, что могла только смотреть птичку, которая сладко спала на её кровати в позе убитого воина. Нет, Маша помнила, что к хорошему быстро привыкают, но чтобы настолько быстро... Ворча, она влезла в тапки, с хрустом повернулась, надевая халат, и пошла умываться. Пара пригоршней холодной воды на затылке быстро привела сонную Машу в чувство. Промокнув лицо полотенцем, она посмотрелась в зеркало, из которого на неё беззазорно пялилось лицо в обрамлении рыжеватой шапки волос. Было ощущение, что это не отражение, но другая Маша — более живая, правильная и приемлемая. Картинка немного расплывалась: очки женщина оставила на краю раковины, когда умывалась. «Все-таки, ты за неё в ответе, так что придется учить её уму-разуму, — мысленно сказала Маша из зеркала. — Из-за пустяка ребёнок может попасть впросак или того хуже — пострадать. Давай, Машка, ты должна! Ради её же блага». Учительница шумно выдохнула, придавая себе храбрости. В этот момент предусмотрительная Мария Фёдоровна почему-то забыла, куда ведёт дорога из благих намерений и побуждений... Женщина спохватилась, закрутила вентиль и вернулась в спальню. За время её отсутствия Златоуста позы не изменила: левая рука отведена в сторону, правая покоится на животе, будто зажимает рану, а из-под одеяла выглядывают девчоночьи ноги с острыми коленками. Маша подошла к кровати и задумчиво склонилась над ней; эта сцена была достойна иллюстрации в золотой книге сказок. «Начнем с азов, а там видно будет», — подумала она. — Златоуста, — Маша тронула птичку за плечо, — Златоуста, пора вставать. Брови девочки дрогнули, она медленно села на кровати и потянулась, широко зевая. Она повернулась к окну и пробормотала себе под нос: — М-м-м... Сваор... — Златоуста, — тихо окликнула девочку Маша. Райская птица же, стерев дорожку слюны с подбородка, посмотрела на неё, будто видела впервые. Не сказав ни слова, она слезла с кровати и скрылась в ванной. Маша пожала плечами и принялась застилать кровать. Разгладила простыни, взбила подушки; после птички они были ещё тёплые, словно проглаженные утюгом. Не успела Мария Фёдоровна заправить одеяло, как сзади в нее мягко врезалось что-то, а на её талии сомкнулись тонкие ручки. Женщина повернула голову и встретилась с лукавым взглядом голубых глаз. — Доброе утро, — мило улыбнулась ей птичка. — Я хочу есть. — Сначала тебе нужно почистить зубы, — сказала Мария Фёдоровна и отцепила от себя этот скалящийся репей. — Хорошо, — кивнула Златоуста. — А как это делается? Женщина, чувствуя себя хозяйкой положения, сделала девочке знак следовать за ней, но не успела дойти до двери, как услышала негромкое «ой». Оглянувшись, она увидела, что Златоуста упала, запутавшись в собственных волосах. Время от времени птичка цеплялась ими за предметы окружения или наступала на них, но сегодня чаша Машиного терпения переполнилась: — Златоуста, поди-ка сюда...

***

Учительница корпела над волосами райской птицы добрых пять минут, но коса вышла хоть куда: тугая и толстая, как Машина рука, она доходила Златоусте до колен. И плевать, что новенькая расчёска в неравном бою с буйной головной растительностью лишилась нескольких зубчиков — главное, что коса не доставала до пола и не мешала девочке ходить. Златоуста быстро усваивала новое, впитывая информацию, словно губка. Да, вкус зубной пасты и назначение зубной щётки, несомненно, были для неё в новинку, но вот уже через каких-то три минуты она, как самая обычная человеческая девочка, чинно чистит зубы, изредка бросая лукавые взгляды на Машино отражение в зеркале. Окончив утренний туалет, обе потянулись на кухню. Пока Маша возилась у плиты, Златоуста сидела за столом и напевала песенку: Какой чудесный день, Моя струится лень На грани просветления; Сияет Шамбала, И нежится душа В нирване воскресения... Вполуха слушая бесплатный концерт по заявкам, Маша подумала, что такие фривольные песни ни о чём, как эта, вряд ли на слуху у райских птиц — скорее всего, Златоуста просто услышала их где-нибудь на улице, в парке или когда проходила мимо кафе и прочих увеселительных заведений. Нет, женщина не то, чтобы переживала, но кому придется по душе тема выходных в самый разгар рабочей недели? Когда учительница поставила перед птичкой дымящийся завтрак, Златоуста, не мудрствуя лукаво, с головой закопалась в тарелку. Маша снова мысленно похвалила себя за идею с волосами: теперь они собраны и уложены, а значит не попадут в еду или питьё. А там нашлось место и сладенькому — едва начатый шоколадный торт никуда не делся и был встречен Златоустой с большим энтузиазмом. В конце концов, Мария Фёдоровна позволила утренней идиллии захватить себя и теперь потягивала чай, наблюдая за девочкой. Та уже успела перемазаться шоколадом только что не до ушей, на что учительница начальных классов могла только со вздохом закатить глаза. Таким образом она случайно скользнула взглядом по циферблату часов и вспомнила, что её незапланированный отпуск подошел к концу. Пора на работу. — Мне уже нужно уходить. Одевайся, — сказала женщина, звучно поставила кружку и принялась убирать со стола тарелки. — Но мне будет жарко, — надулась Златоуста, слизывая крем со щёк и пальцев. Мария Фёдоровна протянула птице кухонное полотенце и поставила посуду в раковину. — Чем быстрее ты привыкнешь, тем лучше. Тем более, на улице уже довольно холодно, — заявила она, веером раскладывая на кровати одежду девочки. Златоуста попыхтела-попыхтела, но вывинтилась из-за стола и ушла, куда послали. Отправив вымытую посуду в сушилку, Маша наведалась в спальню, чтобы забрать свой портфель и проверить, как дела у её подопечной. Птичка сидела на кровати и, чуть не плача, пыталась облачиться в одежду, которую подарил ей накануне комиссар по делам нежити; когда Маша вошла, она как раз боролась с колготками. — Они кусаются. Жгутся, как крапива, — пожаловалась Златоуста, расчесывая раздражённую кожу. Похоже, колготки, по недосмотру Джоэля, содержали синтетические материалы, и поэтому доставляли птице немало неудобств при ношении. Глубоко вздохнув, учительница опустилась на корточки и подтянула ей колготы. Также она удостоверилась, что ластовица располагается точно посередине и не доставляет девочке неприятных ощущений. — Надо, Златоуста, надо... — сказала Маша, игнорируя немой укор в её глазах. — Не забудь про обувь. — Маш, может не... — начала птица, но, наткнувшись на взгляд, не терпящий возражений, и вздохнула, — ох, ну ладно-ладно... Отправив Златоусту в коридор, Маша осмотрелась, проверяя, не забыла ли она чего. Слыша возню в прихожей, она призадумалась о птичке. «Как же мне с нею быть? — рассуждала она. — Ключ я ей не дам, запасного у меня нет, Златоуста возвращается довольно поздно — не дай Бог, потеряет ещё. Лучше оставлю окно открытым, и зайдёт себе, как ни в чем не бывало». От размышлений у парадного подъезда учительницу отвлекло очередное «ой» — Златоуста опять упала: на этот раз она наступила на ремешок туфли. Маша чуть не плюнула, но помогла Златоусте нормально обуться, надеть пальто и, держа её за руку, вышла из квартиры. Едва они сошли с крыльца, райская птица вырвала руку из Машиной ладони и побежала вперёд. Её окутало странное марево, спустя мгновение в стороны вместо рук распростерлись два длинных крыла цвета спелой ржи, а на шее возник пушистый воротник из перьев, как у грифа. Златоуста, обретя совсем уж птицеподобное обличье, улыбнулась женщине на прощание, оттолкнулась от асфальтового покрытия и взмыла в небо. Маша, отойдя от культурного шока, вспомнила, что опаздывает и со всех ног побежала к остановке. Уже сидя в автобусе, она успокоилась и облегчённо выдохнула: чтобы хоть как-нибудь охладиться, Златоусте придется взлететь достаточно высоко, а случайных прохожих в момент трансформации рядом не было. Только старая нищенка, увидев над церковными куполами крылатую фигурку, благоговейно перекрестилась.

***

— ...Также не забудьте повторить дома материал, который мы проходили на этом уроке, — подытожила Мария Фёдоровна, собирая рабочие тетради. Казалось, учебный день не закончится никогда, но вот прозвенел звонок, последний на сегодня. Отпустив учеников по домам, Маша взяла под мышку журнал своего 2-А класса, заперла кабинет на ключ и пошла в учительскую. Войдя в длинный коридор, Мария Федоровна почувствовала, что пол под ногами вибрирует. Она подняла глаза и застыла в ужасе: прямо на неё неслась орава старшеклассников, судя по всему, направляющихся в столовую. Учительница шарахнулась к стене, пропуская мимо себя табун, спешащий к водопою, и в нос ей ударил запах реактивов и горелых волос — похоже, эти породистые скакуны держали свой путь из кабинета химии. Когда топот стих в конце коридора, Мария Федоровна кое-как отлепилась от стены и побрела дальше, мысленно возблагодарив судьбу за то, что преподаёт у начальных классов. Едва она взялась за ручку двери, как та распахнулась. Маша на автомате отпрянула в сторону, избегая близкого знакомства с дверью, и рабочие тетради вместе с журналом полетели на пол. Пока она собирала упавшую макулатуру, из учительской вышла седая женщина в очках — Дарья Олеговна Семёнова, здешний учитель химии и лаборант по совместительству. — Здравствуйте, Маша, — поздоровалась она, и Мария Федоровна подняла на неё взгляд; обычно Дарья Олеговна — сухая, как вобла, закатившаяся под холодильник — приветливостью не отличалась, но сейчас с ней творилось нечто странное. — ...здравствуйте, — моргнув, ответила Маша; улыбающаяся Дарья Олеговна — явление из ряда вон выходящее. — Вас тут дожидаются, — сказала между тем химичка, и Маше оставалось только гадать, кто мог к ней заглянуть на огонёк. Может, это Джоэль снова проголодался или Лёша пришел передать какие-то указания от своего шефа? — Что ж вы не сказали, что у вас есть такая славная девочка? — от этих слов у Маши похолодело в животе. Еще один вариант она учесть забыла... — Она поет, как ангел. — Неужели? — Маша толкнула дверь в учительскую, утвердившись в своих подозрениях. Комната была нетронута, только на диване у стены сидела Златоуста и рисовала. Едва завидев Машу, она вскочила с дивана и побежала к ней обниматься. Маша поняла, что попала в безвыходное положение: обнять птичку в ответ она не могла, чтобы опять не выронить свою поклажу, и не обнять тоже не могла, иначе Дарья Олеговна наверняка что-то заподозрит... — Где вы её прятали всё это время? — всплеснула руками учительница химии. Маша чуть не ущипнула себя, но вовремя спохватилась. — У родственников. У очень дальних родственников... — кисло улыбнулась она. Едва за Дарьей Олеговной захлопнулась дверь, женщина тут же набросилась на птичку: — Что ты здесь делаешь? — зашипела она, затравленно оглядываясь, как бы кто не вошёл. — Мне стало скучно, и я решила прийти к тебе, — Машу настолько потряс этот ответ, что она даже не поинтересовалась, как девочка нашла её место работы. — А та тётя была такой грустной, что я решила ей помочь. — Ладно, — вздохнула учительница. — Подожди меня немного, пойдем домой вместе. — Ура! Пока Мария Федоровна собирала вещи, Златоуста тихо напевала какую-то мелодию, и учительница сразу ощутила на себе её влияние: как будто расслабился тот тугой узел, что сформировался в течение дня, разлилось приятное тепло в груди и чувство, вроде щекотки на кончиках пальцев. Наконец женщина повесила лямку портфеля через плечо, помогла птичке надеть пальто, и через пять минут они вышли из дверей школы. Маша шла по тротуару, Златоуста вприпрыжку шагала рядом, держа её за руку. Ни дать, ни взять — мама с дочкой идут по каким-то своим неотложным делам. Впрочем, Мария Федоровна заметила, что птичке опять становится жарко, и поэтому старалась идти быстрее. Гуляя по городу с птичкой, Маша также заметила, что на них все оборачиваются: бабушки, мужчины, женщины... даже дети провожали их долгими взглядами. Понятное дело, что пялились все на Златоусту: вроде, обычный с виду ребенок, но чрезмерно длинные волосы неизменно привлекали к ней внимание: к примеру, один тип, который расклеивал объявления «Куплю волосы. Дорого», на неё только что не облизывался. А что поделать — укоротить свои волосы птица отказалась, что называется, наотрез. У пешеходного перехода с ними поравнялась рыженькая кудрявая девочка. — До завтра, Мария Фёдоровна! - сказала она и побежала дальше. — До завтра, Аня. — Маша, а почему она так тебя назвала? — спросила Златоуста, когда ученица скрылась за поворотом дороги. — Как? — «Мария Фёдоровна». Маша уже собралась пуститься в объяснения, когда до её ушей донесся странный звук: что-то среднее между стуком дождевых капель, перезвоном колокольчиков и ударами в гонг игрушечного размера. Златоуста тоже услышала и остановилась, как вкопанная. Через минуту она уже бежала на звук, таща Машу за собой, как на буксире. Странная мелодия привела парочку на площадь. Там, под старым памятником неопределённого вида, сидел на раскладной табуретке тщедушный человечек. Его длинные, нечёсаные волосы были заплетены в косички-дреды и перехвачены банданой, реденькая козлиная бородка казалась прозрачной, а на губах играла блаженная улыбка. Маша, брезгливо морщась, скользнула взглядом по фигуре хипстера, как она про себя его назвала, и обнаружила собственно источник звука: на коленях паренька разместилась странная конструкция, похожая не то на НЛО, не то на котёл для плова, накрытый странной крышкой. Кончики пальцев музыканта легонько ударяли по «крышке» и каждое касание было подобно взрывчику, всплеску, вспышке в Машиной голове. Златоуста во все глаза смотрела на музыканта, опершись руками о коленки. В перерыве между игрой на странном инструменте Маша опустила в кружку монету, и музыкант поднял на нее глаза. Мария Фёдоровна ожидала встретить мутный, бессмысленный взгляд человека, пребывающего в дурмане, но на неё из-под густых бровей смотрел доверчивый, наивный и благодарный ребенок. Женщина зажмурилась, покачала головой, отгоняя наваждение и отправилась дальше; на этой же площади, неподалеку от памятника, прилепился прилавок. Востроглазая Златоуста побежала к нему. — Златоуста! Ну куда же ты... — Маша с трудом поспевала за ней. За прилавком сиживал сухонький щуплый дедок. На его шее висел деревянный амулет, а на голове — обруч из скрученной медной проволоки — видать, язычник, не отступивший от дедовских верований. Голова старичка покачивалась: похоже, он успел задремать в ожидании покупателей. Златоуста взяла с прилавка прихотливо расписанную глиняную птичку-свистульку и принялась играть на ней, зажимая отверстия пальцами. Над площадью поплыла мелодия, похожая на трели птиц, шум реки, шелест ветра в вековых деревьях, настолько чарующая, что Маша невольно заслушалась. — Так, Златоуста, а теперь положи на место. Быстро и тихо, — возникла за спиной девочки учительница. Златоуста от неожиданности уронила птичку на мостовую, и поделка — хрясь-хрясь — разбилась. — Так-так-так... — выпрямился на скамеечке старичок, разглядывая вредителей из-под кустистых седых бровей. — Ой, простите-простите, я заплачу, — потянулась за своим порт-моне Мария Фёдоровна. — Да ты не тушуйся, дочка. Эта неудачная была, — усмехнулся в усы дедок. — На, попробуй-ка вот эту, чадо, — он взял с прилавка другую птичку и протянул Златоусте. Та придирчиво осмотрела поделку со всех сторон (и даже понюхала) а потом поднесла к губам и извлекла несколько нот. — Да, эта лучше играет, дедушка, — одобрительно кивнула птичка. — У этой звук глубокий и чистый. — А девчушка-то не промах, — хмыкнул дед. — Стреляный воробей. Такой не жалко и даром отдать. — Я не воробей, — обиженно надулась Златоуста и, сама того не желая, стала похожа на сердитого, нахохлившегося воробушка. Но отказываться не стала: дают — бери, бьют — беги. «Какой удачный у меня сегодня денёк, — хмуро подумала Мария Фёдоровна. — Куда ни пойду — везде вокально-инструментальный жанр».

***

Едва за девочками захлопнулась дверь квартиры, Златоуста поспешила избавиться от душной и неудобной пока еще амуниции. Маша не могла винить её за это: со временем девочка привыкнет, но до тех пор не помешает проявить к ней немного снисхождения. — Я на минутку. Никому не открывай, пока я не вернусь, — наказала девочке учительница, выставив к входной двери мешки с мусором: мусоропровода в многоэтажке не было, и ей каждый раз приходилось спускаться во двор, где стояли большие мусорные баки. Когда же Маша вернулась в квартиру, она услышала голоса из-за закрытой двери. Один из них принадлежал Златоусте, но вот другой... Неужели за время отлучки в квартиру зашёл кто-то ещё? Обуреваемая самыми кошмарными предположениями, Мария Фёдоровна ворвалась в квартиру, и в спальне она увидела следующую картину: на кровати с ноутбуком на коленях сидел Джоэль, а рядом с ним — Златоуста, которая визжала от восторга, наблюдая за происходящим на мониторе с диагональю в двенадцать дюймов. — О, Маша! Посмотрим видео вместе? — она заметила застывшую в дверном проеме женщину и восхищённо указала на мелькавшие на экране изображения. Примостившийся рядом вампир помахал учительнице ручкой. Маша не могла взять в толк, как он сумел прошмыгнуть мимо неё незамеченным, но была твёрдо намерена не оставлять это безнаказанным. Она подошла, якобы для того, чтобы узнать, что смотрит Златоуста, а сама незаметно схватила мальчишку за локоть. — Ну-ка, пойдём, выйдем, — прошипела Маша и вытащила его за ближайшую дверь. То есть, на балкон. — И как прикажешь это понимать? — осведомилась она, глядя на Джоэля сверху вниз, как на двоечника, который смазал доску воском, лишь бы не отвечать. — Это просвещение, — развел руками вампир. — И вообще, ты хочешь, чтобы она была занята делом или переворачивала вверх дном всё вокруг? — Просвещение? Занята делом? В интернете она чего угодно может нахвататься! — воскликнула учительница, но тут Джоэль влез на стоявший на балконе стул и прикрыл ей рот ладошкой. — Наверное, Златоуста уже говорила, что она неграмотная? — спросил он. — Если нет, я тебе отдельно скажу: в обществе райских птиц образование — привилегия власть имущих. И потом, какое тебе до неё дело, если ты всё равно вскоре с ней расстанешься? — улыбнулся Джоэль уголком рта. — Златоуста пока что живёт у меня, Джошуа Оскар Эммет Лоуренс, — парировала Маша ядовито. - Это во-первых. А во-вторых — если уж она находится на моём попечении, я заинтересована всем, чем она занимается и как проводит время в том числе. Так что, если решишь ещё чему-то учить Златоусту — изволь сначала обсудить это со мной, — этот момент спускать на тормозах она не уж точно не собиралась. На лице комиссара промелькнула тень удивления, но он снова жеманно улыбнулся, облизывая губы: — О... конечно, как я мог забыть, Мария Фёдоровна. Поставите мне «неуд» за поведение? Или, может, останетесь со мной после уроков? — прищурил вампир ореховые глаза. — Без родителей в школу можешь не приходить, — криво усмехнулась Маша. Она с трудом удержалась, чтобы не отправить этого несносного прощелыгу в свободное падение с пятого этажа. — Тогда, может, вернёмся в дом? Кстати, было весьма неосмотрительно с твоей стороны запереть и дверь, и окна, — шепнул женщине Джоэль. — Хорошо ещё, что вы пришли домой вместе, а то куковала бы птичка на веточке какого-нибудь вяза или тополя. Кукушка-кукушка, сколько нашей Маше жить осталось?... — промурлыкал вампир, услужливо открывая дверь перед женщиной, но та одними губами приказала ему убираться прочь. Комиссар ушёл: даже если он и был голоден, то поостерёгся приставать к Маше на виду у Златоусты. Закрыв входную дверь на все предусмотренные замки, Маша бессильно опустилась на пол: вроде, обошлось без этого, но Джоэль напоследок всё-таки урвал свой кусок, показав райской птице новую «игрушку», от которой она, наверное, уже не сможет оторваться. Ведь к хорошему привыкают быстро...