Моей бессоннице

      В этом городе снег почти круглый год, первый день он белый, а потом краснеет от смущения, зеленеет от злости, чернеет от усталости — никому не захочется лежать под ногами по столько месяцев, да собирать проклятия вымотанных людей одно за другим, как иной собирает лучшие жемчужины со всех концов света. Люди путаются в снежной паутине, вязнут в потоках ветра, пропадают в воющих круговоротах почти с концами. Ветер выдувает воспоминания, оплетает ими свои жадные до живого тепла руки и уносит далеко за моря. Ледяной разум тоже любит тонкое серебро на запястьях.       Тем утром ветер утих. Утро формально-юридическое, а от того насквозь фальшивое — темень в небе, тёмный снег, живая птица в последний раз пела так давно, что никто не вспомнит, а то и раньше, вдруг тогда показалось? Никто не знает. Ненастоящим утром я стою во тьме под звездами и зачарованно смотрю в небо. Она, Аврора. Северное сияние. То, ради чего не жаль уйти от города слишком далеко среди зимы, чтобы остаться наедине, без коварного ветра, без последних выдохов исчезающих людей, без черной взвеси в воздухе.       Этот ветер на непостижимой высоте — солнечный, а я уже успел забыть, что такое солнце, и теперь пытаюсь поверить в то, что так оно передает нам послания своим неведомым языком, обещает грядущую встречу. Я смотрю на космическую зелень ледяных граней неба, я смотрю на звенящие голубые стрелы в темноте и не чувствую своего сердца, будто оно тоже замерло и может только наблюдать за тем, как переливается свечение над головой.       Самый важный момент, как обычно, был упущен. Движение — легкое и незаметное, плавное и затаенное. Над мной собирался свет. Мне показалось, что это мираж, что от холода сознание трескается и показывает что-то странное, неприменимое к реальности — где это видано, чтобы оно спускалось так низко, чтобы в нем можно было затеряться, чтобы... То, как поток сияющей зелени, что больше, чем вся моя жизнь, накрывает меня собой, навсегда останется в памяти. Тогда казалось, что это подарок от солнца перед смертью. Слишком волшебно, холодная красота, неживая и оттого волнующая все сильнее.       Запах зелени и шелест листвы тоже показались посмертным даром. Откуда? Я не мог объяснить, поэтому наслаждался, вдыхая все глубже, чувствуя, как это живой, напоенный травами воздух растворяет черноту в моих легких. Пятна тёплого света за закрытыми веками, шум воды и отзвуки звенящего смеха. Казалось, я попал в лучшее место из всех, которые мог пожелать. А непривычные ощущения под оттаивающими ладонями — зеленый мох, в самом деле! — и вовсе подтолкнули к мысли о том, что всех тех, кто верил в солнце при жизни, забирают в благословенные леса.       Мелькающие картинки в глазах — свежий ветер, играющий с листьями, темное серебро коры, чьи-то босые ноги в траве, искры солнечных лучей в волосах... — Я умер? — Считай, что это передышка, — переливистый смех, — у тебя еще много дел там, куда предстоит вернуться. — А зачем всё это?.. — ...немногие разгадывают, что сияние — на самом деле послания, — слова теряются за туманом в голове, — немногие могут выполнить то, о чем их просят... Разгадка в образах... — звук все глуше и отдаленней, — пора домой...       Очнулся я на родном уже черном снегу. Звенящая зелень над головой рассеивалась, оставляя наедине с темнотой. Я хотел поверить в то, что это привиделось, но от рук отчетливо пахло сырой землей и травяным соком, такими далекими и полузабытыми запахами. Возвращаться в город было больно до слез.       Но в доме, осевшем черном доме, сжавшемся в ожидании злого ветра, что-то подтолкнуло коснуться полуувядшего цветка, памяти о солнечных днях. А потом — сгорбившегося дерева у дома. А потом — с трудом разрытой под слоями снега земли. И везде пробивалось живое и зеленое, дышало и рвалось наверх, к солнцу. Восходящему на полгода раньше. Растворяющему черноту в самом воздухе.