Моей бессоннице

      Мои слова — желтые стеклянные шарики, что катятся по грязному неровному полу. Кривой дом стоит на холме, другого нельзя было ожидать. Легкая рука ловит их у порога (еще секунда — и выскочили бы!), холодная рука любовно перебирает их, пересчитывает, чтобы не потерять предлог или запятую, тонкая рука ссыпает их в мутное стекло, мешая с мелким песком, запутанной нитью, искрошенными ломаными листьями, шелестом пыли. Потрясти и взболтать, так приятней-дольше выискивать чистоту звука и мысли, но труднее.       Мои слова годами лежат в душном месиве, отражения пронизываются иглами, искривляются так, что не узнать создателю. Нет слову воздуха, его задвинут на дальнюю полку и оставят там набираться, как кажется, смысла, а на деле лишь затхлости и того особого чувства, от которого хочется омыть руки проточной водой, подержать в огне, а после снова омыть. Лучше перестраховаться, не то просочится под кожу и остается серой дымкой между зрением внутренним и зрением внешним, вживится навсегда и никакой отравой это не прогнать, даже если бы хотелось, даже если бы звалось. А всё потому что дрянь эта обладает чудесным умением сделать так, что жизни без нее не мыслишь, и если чудом, невозможным чудом освободишься, то будешь чувствовать себя потерявшим всё и оставшимся в одиночку на горной вершине. Конечно же, на пронизывающем ветру.       Старый дом качнется раз, качнется другой, и стекло окажется на грязном неровном полу цветком осколков, дивным прекрасным цветком. Выдохнет пылью, раскинет уставшие в ничто листья, растечется путаной нитью и туманом песка. Мои слова разбегутся так, что никакая из рук не сможет их поймать и случится то, что должно случиться. Но никто не мог угадать, что споткнутся о порог они не чистейшим звоном, а глухим-оглушающим стуком. Никто не мог угадать, что стекло давно обратилось в сухую видимость. Слова катятся по холму, по иссохшей корке земли, болезнь выходит в мир.       Следи я за чистотой слова — такого бы не случилось.