Подарок

      Она ощутила его присутствие сквозь утренний сон, когда Уильям почти бесшумно вошел в ее спальню. Почувствовала, как он склонился к ней, его дыхание и нежный легкий поцелуй, едва коснувшийся ее лба. Так целуют заспанного ребенка, когда не хотят расстроить его своим уходом. Пусть же все будет именно так, по-утреннему тихо и спокойно, без неуютного молчания, невысказанных фраз, скомканных признаний. Виктория так и не открыла глаз, хотя ей безумно хотелось обвить его шею руками, прижаться к щеке, поцеловать, слегка поправить его безупречный галстук…       Пусть он уедет сейчас, спокойный и сосредоточенный, не видя слез в ее глазах, потому что она чувствует, нет, уже знает — ей никогда не стать частью его мира.       Он еще немного полюбовался ею спящей, а затем также бесшумно удалился. Плотный ковер скрыл звук его шагов, превратив все произошедшее в часть сновидения.       Виктория поднялась с постели почти сразу, как только услышала легкий щелчок ключа в замке, и, накинув пеньюар, подошла к окну, откуда хорошо просматривалась подъездная дорожка. Экипаж уже ждал хозяина Брокет Холла, который появился через несколько минут, как всегда элегантный, подтянутый и немного чопорный. Мельбурн отдал краткие распоряжения дворецкому и слугам перед тем как сесть в карету, и облачко его тёплого дыхания растаяло в морозном воздухе. Виконт привык держать все под контролем, тем более сейчас, когда оставлял на их попечение столь дорогую ему женщину. Она непроизвольно поднесла руку к губам, боясь хотя бы звуком потревожить тишину спальни.       Глядя на его серьезное и сосредоточенное лицо сквозь переплеты оконного стекла, Вик подумала, что, наверное, именно таким его видит королева, когда он решает важные государственные вопросы и бывает у нее с ежедневным докладом. Она не могла не признаться себе в том, что если бы и королева питала к Мельбурну хоть малую толику тех чувств, что сейчас греют ее сердце, то держала бы этого потрясающего мужчину и премьер-министра страны при себе, вопреки здравому смыслу и наличию мужа.        При всей абсурдности и нереальности происходящего, Виктории хотелось бы встретиться со своей венценосной тезкой из XIX столетия. Наверное, их сходство было не только внешним. Вик интуитивно чувствовала еще что-то, более сильное и древнее, причудливо вплетенное в нити времен, воплощений и судеб, но не подвластное ее воле и непостижимое сейчас ее разумом.       Лошади тронулись, разнося копытами тонкий белый бархат вчерашнего снега, и экипаж с гербами вскоре совсем скрылся из виду. Она увидела длинную темную колею, оставленную колесами, и предательские слезы все-таки запросились на глаза, растворяя её уверенность в том, что, выбрав возвращение в будущее, она делает единственно верный для себя шаг.       Немного побродив по залитой утренним светом комнате словно в каком-то дурмане, Вик поняла, что ведет себя как потерянная дурочка. Надо в конце концов перестать жалеть себя, встряхнуться и вспомнить, кто она. Неужели хватило нескольких дней, чтобы превратить ее в слабое безвольное существо, не способное действовать и принимать решения?        Зябко кутаясь в пеньюар в остывающей к утру спальне, она вспомнила о Рози, терпеливо ждущей позволения войти, и о чашке горячего кофе, который ей сейчас так необходим. За утренним туалетом, пока камеристка как всегда проворно помогла ей одеться и справиться с прической, Вик заметила явно подавленное настроение девушки. О причине не трудно было догадаться. Приглянувшийся ей камердинер виконта, мистер Хопкинс, покинул Брокет Холл, сопровождая своего хозяина в Лондон. Вопросы были не нужны, они поняли без слов, что их сегодня объедининяют схожие переживания.       Не желая обременять кухарку приготовлением полноценного завтрака, Вик ограничилась свежими булочками с джемом и чашкой кофе, доставленными в ее спальню заботливой Рози. Дворецкий был немало удивлен, услышав от горничной просьбу молодой леди — принести последнюю по времени газету, прибывшую из Лондона.       По правде говоря, Виктории нужны были эти долгие утренние часы, чтобы взять себя в руки и свыкнуться с отсутствием Уильяма в доме. Без телевидения и Интернета надо было хоть как-то ориентироваться в «сегодняшнем» мире.       Общество Рози, тихо сидевшей в уголке с шитьем в руках, и пятничных выпусков «Times» и «Morning Chronicle» на столике с завтраком действовало на Вик умиротворяюще.       Подливая себе горячего кофе из серебряного кофейника и лакомясь отличными густыми сливками, она погрузилась в чтение. Передовица официозной напыщенной «Times» была посвящена далекому Китаю: « Как мы уже сообщали ранее, с начала декабря в Гуанчжоу возобновились англо-китайские переговоры. На них Цишань, назначенный наместником Лянгуана вместо Линь Цзэсюя, принял все требования Палмерстона кроме одного — официальной передачи Англии острова Сянган.»        Далее следовало ещё большее нагромождение имён и названий, с трудом удерживаемых в сознании, и Вик перевела взгляд на статью корреспондента из Франции. Заголовок этого объемного опуса привлёк ее внимание: «Франция отдаёт дань памяти своему Императору»: Продолжающиеся с 15 декабря в Париже официальные мероприятия… на днях состоялась торжественная церемония перенесения праха Наполеона, доставленного с острова Святой Елены, в парижскую гробницу собора у Дома инвалидов. Скорбящая Франция в едином порыве благодарности вышла на улицы города… полководческий гений, выразитель национальных интересов…" Смысл этого бесконечного набора эпитетов был уже предсказуем.        Она нашла следующую заметку: "Наш неутомимый и отважный исследователь Африки, сэр Дэвид Ливингстон отправился в Бечуаналенд в очередную экспедицию в качестве врача и надеется…" - Бог мой, а где это? — пронеслось в голове Вик, всегда считавшей себя знатоком географии. Но следующий заголовок отвлёк ее от этих размышлений. "Успех и признание в лучших домах великосветского Лондона! После визита известного немецкого композитора и пианиста Феликса Мендельсона-Бартольди в Букингемский дворец по приглашению Ее Королевского Величества и того положительного впечатления, о котором мы ранее сообщали, маэстро задержался в столице и стал частым и желанным гостем великосветских раутов в эти предрождественские дни…" Культурная жизнь столицы была явно на высоте, и Виктория невольно порадовалась за английских знатоков музыки.       В разделе объявлений ее внимание привлекла заметка, обрамлённая игривой виньеткой: "Имеем честь сообщить о помолвке Джейсона Филдинга, маркиза Уэйкфилда, с леди Дафнией Ситон, единственной дочери вдовствующего 4 графа Ситонхерста" Виктория невольно прыснула от смеха, представив бледное создание со столь экзотическим именем, чинно ведомое к алтарю. По правде сказать, и она до недавнего времени надеялась когда-нибудь увидеть своё имя в разделе объявлений о помолвке заметно потолстевшей в 21 веке газеты, которая сейчас скрашивала ей утро. До сих пор британским селебрити была не чужда эта славная традиция, а ее мама готова будет задвинуть все свои светские дела, чтобы лично поместить туда объявление. Увы, это мне не грозит, — грустно подумала Вик, переворачивая последнюю страницу.        Передовица более либеральной „Morning Chronicle“ разбирала последние новости с театра военных действий в Афганистане и подробности почетной ссылки пленённого эмира Дост-Мухаммеда в Лудхиане. Ещё ниже небольшая редакционная статья посвящалась первым шагам вновь избранного девятого президента Североамериканских штатов Уильяма Генри Гаррисона, его внешнеполитическим приоритетам и возможным союзникам.       На следующей странице с нескрываемой завистью корреспондент газеты отзывался о продуманной политике французов по освоению ранее неизученных земель и соответствующего финансирования последней экспедиции Жюля Дюмон-Дюрвиля к берегам Антарктиды. "Корабли „Астролябия“ и „Зеле“ благополучно возвратились в порт Тулона после 38 месяцев плавания в антарктических водах."       Она хотела было отложить газету в сторону, отдав должное апельсиновому джему, янтарно поблескивающему в фарфоровой розетке, но на последней странице прочла: „Странное происшествие в театре“: " В пятницу в Королевском театре Друри-Лэйн во время антракта многие зрители видели призрака „мужчины в сером“. Некоторые особо впечатлительные дамы лишились чувств, а джентльмены потребовали в буфете крепких напитков. Как мы писали ранее, у призрака есть достаточно веская причина находиться там: когда здание подверглось ремонту в начале года, скелет мужчины с ножом в рёбрах был найден за старой стеной. Призрак (по-видимому, дух того человека) обычно появляется в амфитеатре, и ему нравятся исключительно дневные спектакли. Он появляется и исчезает, проходя сквозь вышеупомянутую старую стену. Из-за переполоха, вызванного столь скандальным происшествием, второе действие пьесы г-на Булвера-Литтона „Лионская красавица“ было продолжено на три четверти часа позже обычного.»       "Куда же без газетных уток и сомнительных сенсаций!" — вновь с улыбкой отметила Вик, заканчивая свое увлекательное чтение.       Оторвавшись от газет, она заметила, что после отъезда виконта в доме стали слышны непривычно громкие голоса прежде бесшумных слуг. Сейчас они не боялись потревожить покой своего хозяина и могли позволить себе некоторые вольности. «Прямо как у нас в офисе, когда Конрой улетал погреть косточки где-нибудь на Мальдивах» — неожиданно подумала Вик, представив на минуту Уильяма в роли своего шефа, и невольно усмехнулась. Он бы точно не давал никому спуску. В памяти возникли моменты, когда Мельбурну пришлось носить современную одежду, которая удивительно шла его высокой поджарой фигуре. Если бы только он мог навсегда остаться там, в ее гостиной и в ее жизни!       Странные, несбыточные фантазии уже закрались в голову… Возможно, не будь Уильям деятелем государственного масштаба и премьер-министром страны, она позволила бы себе помечтать и даже продумать сумасшедший план о совместном возвращении и будущем… Но Второй виконт Мельбурн и пэр Объединённого королевства должен остаться там, где ему и положено быть, а вот она обязана исчезнуть из его жизни.       «Надо быть реалисткой, Вик, и перестань, наконец, тешить себя напрасными иллюзиями…» — строго сказала она себе, пытаясь встряхнуться, избавившись от этого внезапного морока, а потом решительно направилась к двери, чтобы немного побродить по дому. Она была знакома отнюдь не со всеми покоями этого трехэтажного особняка. Сейчас был подходящий случай исправить это упущение.       Виктория спустилась вниз, преодолев широкую лестницу и просторный холл. Дверь в одну из дальних угловых спален первого этажа была приоткрыта, а не заперта как раньше. Два женских голоса что-то оживленно обсуждали. Ежедневная утренняя уборка затянулась сегодня дольше обычного по уже известной причине.       — Ты и вправду так думаешь, Мэг? — спрашивала одна из собеседниц. Виктория, до которой доносились обрывки разговора, поняла, что это та самая старшая горничная, которая так не понравилась Рози.       — Так чего ж тут думать! Хозяин-то уехал, вот увидишь, пришлет записку, да и распорядится отправить ее отсюда! Мне старая Бесс рассказывала, что по молодости он был насчёт «нашей сестры» ох, как крут!       — Бесс уже давно проносит ложку мимо рта, и зачем ты ее слушаешь?       — Может, с ложкой она плохо управляется, но память-то у нее всегда была отменная. Пойдем, и так здесь заболтались, не ровен час, явится мисс Эттли с проверкой.       Виктория спряталась за угол, чтобы не попасться на глаза выходившим из спальни горничным, заметив, что те лишь прикрыли дверь за собой, но не заперли ее на ключ.       То, что было сказано Мэг, обожгло ее самолюбие. И причину такой открытой неприязни она понимала прекрасно! Неизвестно откуда нагрянувшая в дом хозяина молодая женщина в сопровождении миловидной камеристки была здесь нежданной гостьей, а Рози и вовсе стала причиной внимания вожделенного, но недосягаемого для Мэг камердинера. Есть ли во всем этом доля истины, и действительно ли старая Бесс, упоминавшаяся в разговоре, знает что-то о другой стороне характера Мельбурна?       Ноги сами собой повели Викторию к двери. Взявшись за ручку, она еще раз убедилась, что та не заперта.       Переступив порог, Вик увидела довольно светлую и уютную комнату с отделкой в нежных пастельных тонах. Двери, ведущие в гардеробную и туалетную комнаты, были также приоткрыты. Покои, судя по своему декору и изящной мебели в стиле ампир, могли принадлежать женщине, а вид из окон был более чем романтичен: одно выходило на озеро, другое — на уголок сада.       Первое, что бросилось в глаза — небольшой букетик свежих цветов на прикроватной тумбочке, словно здесь ожидали кого-то. Затем ее взгляд остановился на высокой кровати с красиво расписанными тонкими колоннами и кисейным балдахином. Тут же по спине пробежал жутковатый холодок, ладони вспотели, а сердце на секунду замерло. На застеленной атласным покрывалом постели была разложена женская ночная рубашка и кружевной спальный чепец. Очевидно, это было сделано заботливыми горничными, только что наводившими здесь порядок. Виктория в смятении рассматривала спальню, гадая, для кого она была приготовлена. Может быть для леди Эмили, которая собралась навестить брата, или для ее дочерей? Все это казалось маловероятным. В отсутствие Уильяма гости в поместье были исключены.       Позади послышался звук чьих-то шаркающих шагов. Вик неожиданно вздрогнула и резко повернулась. Суховатый старичок-истопник опустил на пол перед камином небольшую связку дров. Он также не ожидал увидеть здесь молодую гостью виконта и, поклонившись, извинился, что припозднился с этой комнатой.       — Нет, вы нисколько не помешали. Это я оказалась там где не следует… И все же, мне очень хочется знать, для кого предназначены эти покои?       Слуга, принявшись за растопку, бесхитростно ответил:       — Так здесь леди Каролина когда-то проживала, упокой Господь ее грешную душу. Умерла-то она в Дербиширском поместье, но хозяин требует содержать комнату в том же виде, что и при ее жизни, — истопник улыбался беззубым ртом, глядя на первое полено, загоревшееся от щепки. — Да… Столько лет, — он смотрел на языки пламени, весело пожиравшие дерево. — А вот сынок ихний, хозяйский, так и жил здесь в доме до самой своей смерти. Отмучился сердешный. Как сейчас помню, был молодой мастер такой добрый, тихий — слово грубого от него не услышишь, хоть и болезный очень… — старик продолжал своё бормотание, не обращая внимания на слушательницу.       Вдруг резкий дробный стук по стеклу заставил ее сердце почти выпрыгнуть из груди. В окно ударилась большая черная птица, Вик явственно различила траурную раскраску ее крыльев, очертания крупного клюва, агатовый блеск зрачка. Раньше это показалось бы ей бредом, но сейчас ее словно предупреждали о том, что не стоит вторгаться в мир теней, нарушая покой тех, кто давно пересек границу неумолимой вечности.       Вик почувствовала подступающую к горлу дурноту и с колотящимся сердцем поспешно покинула спальню. Нравы викторианской Англии оказались для нее слишком странными и пугающими. Ей стало не по себе от этого мемориала, устроенного в доме скорбящим вдовцом. Только сейчас Виктория осознала, что показалось ей таким отталкивающим во внешнем виде покоев, принадлежавших призраку Каро — это были очертания изящных, но крепких кованых решеток на окнах, видимые сквозь нежные складки полупрозрачных шелковых занавесей.       Виктория невольно вспомнила небезызвестную историю мистера Рочестера, мастерски описанную Бронте. А что, если безумная Каролина не бесплотное и болезненное воспоминание? Внезапно у нее возникло непреодолимое желание докопаться до истины. Она должна знать все до конца, пусть это будет пугающим и неприятным, пусть даже изменит ее представления о безупречном джентльмене с викторианских открыток. Перед глазами живо предстала та самая потайная комната, когда-то раскрытая ей Уильямом. Лучшего места, чтобы укрыть кого-то или что-то от чужих любопытных глаз и не придумаешь!       Она до боли стиснула руку в кулак, пытаясь отогнать вязкий страх, который постепенно разливался в ее сознании. «Вик, кажется, ты сходишь с ума. Нельзя поддаваться панике и буйным готическим фантазиям в духе сего времени. Если не возьмешь себя в руки, начнешь, чего доброго, видеть призраков в каждом углу,» — решительно сказала она себе, отгоняя минутное наваждение, и зашагала прочь от жутковатых покоев.       Поднявшись к себе в спальню и прихватив оттуда принадлежности для рисования, Виктория решила провести полуденные часы в библиотеке. Ей казалось, что там она сможет укрыться как от пристального внимания прислуги, так и от своих невеселых мыслей.       Погруженная в тишину комната выглядела как всегда торжественно, но в тоже время уютно. Ничто не нарушало покой в этом святилище мысли. Правда, обтянутая зелёным шёлком кушетка, придвинутая вплотную к книжным шкафам, напомнила Вик о произошедшем здесь вчера перед чаем, и у неё невольно вспыхнули румянцем щеки.       Она с трудом удержала себя от попытки приблизиться к заветному стеллажу с книгами, за которым был спрятан ход в потайной кабинет Мельбурнов. Виктория прекрасно понимала, что, поддавшись минутному порыву, она предаст безграничное доверие Уильяма. И что же она, в конечном счете, может там обнаружить? Письма его безумной жены и все, что связано с Байроном? Портреты и пылкие признания его многочисленных любовниц, а также оплаченные счета от ювелиров и модисток? Совсем не это страшило Викторию, не давая сделать шаг к заветному книжному шкафу. Она боялась увидеть подлинную трагедию жизни лорда Мельбурна, связанную с больным сыном, так и не ставшим его наследником. Наверняка там хранятся какие-то вещественные воспоминания о нем. Цена такого любопытства будет слишком высока, и она не сможет смотреть в глаза Уильяму, не вспоминая о своем подлом вторжении в его прошлое. Изучая фамильное древо Лэмов-Мельбурнов, висевшее на дальней стене библиотеки, Вик с неподдельным интересом следила за линиями и переплетениями судеб предков Уильяма. Каждый представитель многочисленного семейства имел свою рамочку с датами жизни и был связующим звеном этого искусного графического повествования. Она невольно вздрогнула от фатального несоответствия между живым любящим мужчиной, еще вчера страстно сжимавшим ее в своих объятьях, и надписью в прямоугольнике с датой рождения и недописанной датой смерти.       Неприятно удивил Викторию тот факт, что Уильяму, в отличие от его младших братьев, не было оставлено место для новой матримониальной связи. Все обрывалось на Каролине Понсонби с датами жизни, и детях, умерших соответственно в 1809 и 1836 году. Каролина, так неожиданно сегодня напомнившая о своём существовании, судя по датам, уже более двенадцати лет покоилась с миром в фамильном склепе семьи. Продолжение рода по линии Уильяма Лэма 2-го Виконта Мельбурна художником не предусматривалось вовсе.       И снова пришли навязчивые образы совместного будущего, которое никогда для них не наступит. Интересно, думал ли Мельбурн о возможном отцовстве… или он настолько раздавлен трагическим прошлым своего брака, что отметает на корню саму эту идею? Неужели он был бы против? Ведь она не безумная болезненная Каро, а к дурной наследственности он, может быть, и вовсе непричастен. Как все сложно и запутано в том, что должно наполнять сердце только радостью, а душу согревать ощущением тихого счастья…       Пытаясь привести, наконец, свои мысли в порядок, она устроилась у эркерного окна в любимом кресле Уильяма и, стараясь не потревожить его разложенных фолиантов и рукописей, настроилась продолжить работу над портретом. Так он будет казаться ближе, и это ощущение вернет ей прежнее душевное равновесие. Как же люди раньше выносили разлуку, не имея возможности услышать в трубке любимый голос или увидеть хотя бы краткое послание?       Выразительные, слегка подернутые печалью глаза, брови, вот-вот готовые приподняться в удивлении, чувственные тонкие губы, на которых иногда играла горькая усмешка, в уверенных штрихах молодой художницы обретали объем и глубину. Чувство, а не мастерство двигало сейчас ее рукой, и она искренне надеялась, что ему не составит труда об этом догадаться. Она с удивлением и некоторой тревогой обнаружила незримую, но всепоглощающую зависимость от Уильяма, первого мужчины, затронувшего не только ее разум, но и сердце. В этом глубоком и сильном переживании каким-то непостижимым образом соединились и не изжитая детская тоска по отцу, так рано ушедшему из ее жизни, и впервые по-женски осознанное влечение, уважение и преклонение перед его жизненной стойкостью, мудростью и добротой, радость узнавания родственной души, несмотря на разделяющие их годы.       Ей порою было трудно поверить в то, что, общаясь с Мельбурном, она почти не ощущала 25-летней разницы в возрасте и готова была поклясться, что это всегда будет несущественно в ее отношении к нему. При всём различии их натур, темперамента, жизненного опыта для Вик он был самым умным, самым снисходительным, самым любимым мужчиной в ее жизни, и возраст не имел здесь решающего значения.       Это было и прекрасно, и мучительно одновременно, но с каждым днем, прожитым в Брокет Холле, она все больше убеждалась, что не может представить себя рядом с ним в реалиях XIX столетия. Отъезд Уильяма в Лондон и вынужденное расставание укрепили ее в этой мысли. Купаясь в его внимании и заботе, она просто не могла быть рассудительной и объективно смотреть на вещи, но теперь пред ней явственно предстало противоречие между всепоглощающим чувством и желанием оградить его жизнь от последствий их почти запретной любви.        Так, наверное, чувствует себя птица, случайно попавшая в дом, который становится для нее неведомым и чужим миром. Она мечется и не находит себе места, как бы ее ни пытались приручить восхищенные дети, подсыпая вкусных крошек, пока чья-то властная рука не распахнет перед ней спасительное окно…