Эклектика

Водила в очередной раз пробормотал себе под нос сдавленные ругательства — они битый час уже крутились по огромному району, плотно соседствующему с промзоной, в поисках загадочного клуба, названного Марой. Наконец свет фар выхватил тусклый неоновый указатель. Глеб сунул мужику пару купюр, сумма там была больше, чем требовалось, так сказать, за беспокойство. Голубин хлопнул дверкой такси и поспешил к входу. Он представлял из себя простую тяжелую дверь, уводящую ход в явно подвальное помещение. «Наверняка тот еще клоповник», — без особого энтузиазма подумалось Фаре. В потемках эта подворотня казалась еще более убогой. Похоже, он уже начал привыкать к более презентабельным тусовкам. У дверей толкалось немного людей: пара дымящих и щебечущих девчонок в коротких блестящих шмотках, смурной прямоугольный тип, идентифицированный как секьюрити, нетрезвый пошатывающийся пацан, упрямо пытающийся поговорить по телефону. Дальше, в совсем плотной тени стоял кто-то еще, но Голубин, не обращая излишнего внимания, уверенно направился к входу. — Глеб, — внезапно окликнули его из этого самого полумрака. Он остановился, узнав Тамарин голос, правда, чуть охрипший и более низкий. Девушка выплыла из тени в неверный уличный свет, и Фара понял, что зря думал, будто вся эта чехарда никак её не коснулась. На чуть похудевшем лице темные глаза стали казаться еще больше, исчезло из них мягкое пламя, которое всегда делало взгляд теплым и приятным. Теперь на него будто смотрел холодный космос сквозь черные дыры. Ветерок, метнувшийся по асфальту и приподнявший мелкий сор, поднялся выше и разметал коротко обстриженные пряди её чудесных волос. Теперь они не струились блестящими волнами по плечам, а лишь касались кончиками щекотно бледных щек. Эта Мара была ему абсолютно незнакома. — Привет, — глупо произнес он, отойдя от неожиданного потрясения. — Здравствуй, — с пониманием усмехнулась она. — Не узнал? Богатой буду. Улыбаться этой бородатой шутке не захотелось, но его губы отзеркалили её едкую усмешку. — Да, ты изменилась, — подтвердил Глеб, пропуская в голос больше развязности, чтоб не выдавать себя совсем с потрохами. Девушка неопределенно подернула плечами, сделала глоток из ранее не замеченной Фарой бутылки то ли пива, то ли какого-то коктейля. Но она не была пьяна. Ни капельки. — Я не изменилась, просто счистилось все наносное, — философски замечает Тамара. Странно, но в её словах совсем нет обвинительных ноток, недовольства или скрытой обиды. Такое чувство, что она просто устала, выдохлась и теперь пытается восстановить силы. — Ты о чем-то хотел поговорить, — напоминает Мара и снова припадает к стеклянному горлышку. — Да, — Глеб незаметно втягивает в легкие больше воздуха. — Я хотел извиниться перед тобой за произошедшее, мне действительно стыдно… Он бы говорил и дальше, но девушка делает жест, останавливающий только начавший извергаться поток откровений. — Принято, — буднично произносит она, словно они говорят тут о каких-то безделицах. Голубин сбит с толка, что бывает так редко, хлопает ресницами. — Если это все, то пошли внутрь, я озябла. Только теперь Фара замечает, что девчонка одета совсем легко. Черные джинсовые шорты и полупрозрачная шифоновая блузка без рукавов, сквозь которую кокетливо просвечивает белье, не предполагают долгого нахождения на прохладном сквознячке. — Нет, не все, — Глеб отмирает, стаскивает с себя байку. Подойдя к ней так близко, что можно отчетливо ощутить легкий цветочный аромат и приставучий запах сигаретного дыма от её волос, он накинул на бледные плечи черную теплую ткань. Она не оттолкнула, не сбросила предложенное наземь, просто благодарно кивнула, закуталась глубже и глянула ожидающе, пронзительно и даже требовательно. — Еще я хочу предложить тебе начать все заново, — бросил рубленную фразу, он внимательно всмотрелся в открытое спокойное лицо. — Зановооо? — она протянула последнюю гласную, похмурилась и выдала: — Дважды в одну реку не войти. — Это сказали слишком давно. — Но актуальности не потеряло и до сих пор. И ты уже не ты, и вода не та, — слабая тень улыбки проскользнула по выкрашенным темной помадой губам. Глеб невольно подался вперед, неожиданно и необъяснимо он словил слабый отголосок прошлого, едва заметный призрак той Мары, знакомой, родной, который вместе с этой трогательной полуулыбкой коснулся его души и поманил за собой в воспоминания. Но видение быстро развеялось, глаза девчонки снова стали непроницаемо-безразличными, а уголки губ опустились. — Я не собираюсь сдаваться, — сурово заверил Фараон, подобравшись и готовый отстаивать надежду до конца. — Зря, — коротко уверила Тамара, — ничего сейчас уже не выйдет. Может, позже. Последнее добавилось, вероятно, из жалости и сострадания, ведь Мара видела, как изменился его взгляд. Как закаменели все мышцы, превращая подвижное лицо в устрашающую маску. — Ты так уверена, — наконец проиграл Глеб. На дне его глаз плескалась мука и обида на самого себя. — У нас с тобой никогда не было такой связи, как у тебя с Натой. Ты потеряешь вместе со мной немного. — Это мне решать, сколько я потеряю и что я потеряю, — огрызнулся Голубин в слепом бессилии. Тамара смотрела на него с тоскливым сожалением, и ему хотелось схватить её за плечи, встряхнуть, закричать, что угодно сделать, только бы вытрясти из неё эту глупую жертвенность и поразительное упрямство. Он не знал, как доказать свою правоту этой своенравной занозе, и это лишь распаляло внутренний пожар, сжирающий все мало-мальски здравые, убедительные по сути мысли. — Дай мне всего один шанс, — в его словах в агонии умирала последняя надежда. Девушка на секунду крепко зажмурилась, будто сдерживая слезы, отрицательно замотала головой. Короткие пряди захлестали по щекам, и снова он увидел старательно сдерживаемую девичью слабость и острое желание прекратить выматывающий разговор. — Не могу, не проси, — сорванным шепотом произнесла она, сама вздрагивая от муки в звуках собственного голоса. — Нам же обоим больно. — Вот поэтому и не надо. Мы прикончим друг друга, если решим попробовать обратить время вспять, — Мара с трудом выговаривает фразы ровно. Глеб видит, что румянец совсем схлынул с её щек, а глаза стали, как у больной избитой собаки. И сам он, надо полагать, выглядел еще хуже. — Пошли лучше выпьем, — глухо предложила она. Глеб сразу не понял, зачем согласился. Осознание пришло много позже, когда они уже поутру, хмельные и не такие убитые собственными переживаниями, брели вдоль сонных улиц, совсем, как почти год назад, сразу после знакомства. Тамара грела ладони в длинных для неё рукавах его байки. За эту ночь она снова стала ближе и понятнее, от этого было и больнее, и легче одновременно, если так, конечно, вообще бывает. Но самое важное, наверное — это возникшее ощущение мягкой и легкой связи, больше уже смахивающей на дружескую. Глебу не хотелось её отпускать, да еще и такую, окрепшую и загадочную, но он теперь понимал, что поступить иначе просто невозможно, что характер не переломить. Он запрятал все свои чаяния, касающиеся их совместного будущего, на самые дальние полочки души, ревностно храня хрупкую надежду на то, что придет время, и он извлечет их на свет божий, покажет Маре. А она, в свою очередь, безропотно примет их и поможет призракам будущего обрести плоть. Пока же они просто брели по набережной, уставшие, но с полегчавшим грузом на сердцах. Встающее солнце прорвалось сквозь дымку редких прозрачных облачков, вызолотило Аничков мост, зажигая искры в бронзовых телах скульптур. Все возвращалось на круги своя.