Разрывая круг

      Полуприкрыв веки, Яков, не отрываясь, следил за раскачивающимся маятником — громоздким и потускневшим от времени, несмотря на старания слуг. Тень привычного раздражения на вечную нехватку денег для содержания двора и даже собственных покоев скользнула мимо и растворилась в молочных сумерках. Он устал. Он чувствовал это всем своим немолодым телом — как внутри него, словно в массивных часах, иногда будивших его по ночам своим скрипом, все медленнее и неохотнее проворачиваются изношенные механизмы. Довольно парадоксально, если говорить о часах, и вполне ожидаемо, когда речь касалась него самого. Будь ты хоть трижды король, смерть никого не щадила и не подстерегала нарочно, она просто была, медленно, неумолимо приближаясь с каждым новым днем.       По телу Якова прошла дрожь и он поморщился. Стини* не одобрил бы таких настроений. Губы Якова тронула слабая улыбка. Сколько в нем было задора, запала, амбиций — в его Стини. Они не иссякали с годами, напротив, скорее росли вместе с аппетитами. В какой-то момент это стало беспокоить Якова, но он хорошо понимал: в этом и есть причина. Жажда жизни Бекингема питала его силы, подточенные непрекращающейся с самого рождения борьбой — за само право на существование, за трон, за настоящую власть, за Англию. Вечные поиски компромисса, уступчивость в одних ситуациях и непоколебимость в других, иезуитская хитрость — он всегда скользил по тонкому льду, двигаясь осторожно, на ощупь, иногда почти вслепую. Поэтому самоуверенные, граничащие с откровенной наглостью выходки Стини заставляли его внутренне содрогаться, замирая от смешенного чувства восхищения и страха. Рано или поздно это обернется катастрофой, Яков понимал это, единственное, на что он надеялся — его веки к тому времени уже будут сомкнуты могильным сном.       Ну, вот. Снова он об этом. Хотя и понятно, почему — когда от тебя уходит старый слуга, с которым ты разделил почти всю свою сознательную жизнь, это что-то вроде плохого предзнаменования. Но от понимания причины не становилось легче. Якову вспомнился тот день, когда Мартин попал к нему в услужение — долговязый, лопоухий, со сметливым взглядом и смеющимися глазами. Яков не любил плутов, его тогда вообще мало что занимало кроме желания выжить в развернувшейся борьбе за власть. Он чувствовал себя щепкой в океане чужих страстей: зависти, алчности, ненависти. Однако лукавый мальчишка ему понравился, с ним появилось это странное чувство — словно он больше не один. Яков доверился инстинкту и не прогадал.       Потом он пытался выяснить, чьим именно выдвиженцем был Мартин, чтобы наградить за усердие, но безрезультатно. Получалось, что мальчишку привел во дворец случай да известная доля настырности, с которой Яков успел познакомиться поближе. Что ж, плут он и есть плут. Но этого конкретного плута он полюбил всей душой: не так, как своего дорогого Стини, а скорее как настоящего и, пожалуй, единственного друга. Как ни странно, огромная разница их положений лишь облегчала многие моменты, которые всегда стояли между королем и первыми людьми Шотландии, а потом и Англии. Было время, когда Бэкингем даже ревновал его…       Яков усмехнулся. Эти яростные вспышки ревности ему тоже были по душе — будь то правда или же искусная игра. Джордж неплохо изучил его слабости и вовсю ими пользовался. Но он никогда не сумел бы узнать его так, как Мартин, просто потому, что никогда к этому не стремился. Яков был влюбленным, но не дураком. Так что в этом конкретном случае ревность была даже чем-то оправдана. А теперь его слуга, его наперсник, тот, с кем он привык делиться своими мыслями и заботами, кто не раз удерживал его от необдуманных поступков и проявлял сообразительность, достойную умнейших людей королевства, его друг — он уходил от него.       — Так у тебя есть родные? — удивленно отозвался Яков на просьбу Мартина отпустить его в деревню ухаживать за престарелыми родителями.        Казалось, жизнь его слуги принадлежала ему безраздельно с самого момента их встречи, и Якова это вполне устраивало.       — Но ты ведь вернешься? — спросил он со смутной тревогой, получив подтверждение.       — Время покажет, ваше величество, — тихо отозвался Мартин со странной улыбкой, заставившей сердце короля сжаться.       Яков посмотрел на опустившийся ниже часовой груз — там, где когда-то поблескивал голубой кристалл, грубоватый и безыскусный, если говорить об украшениях, теперь зияла дыра. Странная просьба и не менее странная награда за годы преданности. И это чувство — словно они расстались навсегда, и в то же время еще обязательно встретятся, что-то неуловимо, мучительно знакомое… Яков плотнее закутался в одеяло. Стоило позвать кого-то, чтобы подкинули в камин, или даже сделать это самому: Мартин всегда говорил, что «король ты или нет, а руки, хвала господу Богу, две и ноги две, как и у прочих тварей божьих». При этом он еще посмеивался, совершенно не боясь ни королевского гнева, ни королевской же выволочки. Но шевелиться сейчас не хотелось. Наверное, он и правда стареет, раз уход слуги вверг его в такое уныние. Единственное, чего Якову действительно хотелось сейчас, это немного никем не нарушаемой тишины. И воспоминаний. Хороших, греющих душу воспоминаний — благо, он успел нажить и такие…       Проснувшись, Артур еще какое-то время смотрел в потолок, не шевелясь и почти не моргая, продолжая балансировать на грани сна и реальности. Впрочем, в последние дни понятие реальности стало слишком размытым для него. Что же, в конечном счете, реально? Его жизнь и смерть в Камелоте, магия, Мерлин, все это? Или незамысловатая судьба очередного самоуверенного мальчишки, выросшего в уютном пригороде и уже в шестнадцать стащившего отцовскую тачку, чтобы впечатлить школьную королеву? А теперь вот еще и это… Артур слегка вздрогнул, поморщился и откинул одеяло, испытывая потребность немедленно сменить положение тела и заодно — направление мыслей. Да и потом, как бы ни было заманчиво в минуту слабости поверить в собственное умопомрачение, в глубине души он прекрасно знал кто он. Всегда знал. И королева у него может быть только одна. Артур вздохнул, затем снова вспомнил о чем-то, нетерпеливо и слегка рассержено тряхнул головой, поднялся и направился в ванную. Он так и не решился задать мучавший его вопрос вчера, но сегодня непременно это сделает и плевать он хотел на какие-то там сны.       Стоя под прохладными струями воды, Артур невольно присмотрелся к окружающей обстановке: если вид спальни и все ее убранство отвечали образу «старинного поместья», то такую ванную комнату ожидаешь увидеть скорее в современном особняке где-нибудь в Фулхаме. Во всем доме Мерлина ощущался этот дух противоречия: словно кто-то взялся за его переделку, но остановился на полпути, в хаотичном, не всегда поддающемся логике порядке выбрав то, что показалось ему нуждающимся в модернизации, и начисто позабыв про остальное. Так, возле старинного камина с покривившейся каминной решеткой стояли два шикарных кожаных кресла явно из какого-то толстенного каталога по интерьеру, которые так любил его отец… ну, то есть отец Арнольда. Все туалетные комнаты были приведены в идеальный порядок, при этом ступеньки на крыльце скрипели и прогибались так, что не держаться за перила казалось опасным для жизни. Чтобы отдернуть тяжеленные портьеры, потребовалось приложить недюжинное усилие, зато светлые полы блестели свеженькой лакировкой. И так далее, и тому подобное. Интересно, что это говорило о Мерлине? Значит ли это, что ему нелегко дается такая жизнь, растянутая на века, вмещающая в себя такое огромное количество лиц, событий, изобретений?       Артур обмотал полотенцем бедра и протер тыльной стороной зеркало. Скользнув быстрым взглядом по поджарому торсу, он взъерошил волосы, уперся ладонями в раковину и пристально посмотрел самому себе в глаза, приблизив лицо к отражению. Похоже, в его новой жизни было слишком много мозгоправов. Какой смысл гадать, если можно просто узнать, пообщавшись с Мерлином подольше, пожив рядом с ним? Пусть он и не самый наблюдательный парень на свете... Артур ощутил уже знакомый приступ стыда, вспомнив, как долго Мерлин водил его за нос, как он поначалу разозлился и с каким опозданием понял, скольким обязан своему непутевому слуге. И все же он не успел до конца осознать всей масштабности этой перемены. Вернее, ему тогда показалось, что он понял. Это был такой эффектный трагико-эпический момент, после которого уже не придется думать — а что дальше? Как переосмыслить весь их совместный путь, их роли в процветании Камелота? Как принять, что твой хамоватый слуга, в общем-то, храбрый и сметливый малый, а впоследствии хороший и близкий друг, на самом деле — великий волшебник, герой не меньше, а то и побольше твоего? И дело было вовсе не в уязвленном самолюбии, хотя недоверие Мерлина, его, возможно, вполне справедливые опасения и задели Артура, но в самом характере их общения, в отношениях. Какими они станут? Как изменятся? А изменятся они непременно. И это если не думать о том, другом… Артур нахмурился, развернулся на пятках и вернулся в спальню, где едва удержался, чтобы не выругаться.       — Мерлин, какого…! — воскликнул он. — Мерлин, — сбавил он тон, — что ты здесь делаешь?       — Жду тебя, — пожал плечами волшебник, поднимаясь из продавленного кресла-качалки, — хотел сообщить, что завтрак готов.       — Да, хорошо… спасибо, — сбивчиво поблагодарил Артур.       Теперь, когда эмоции немного улеглись, он невольно осторожничал с этим новым для него Мерлином, который пока мало чем отличался от старого. Было похоже, что и Мерлин общался с ним скорее по инерции, хотя временами в его взгляде и проскальзывало что-то незнакомое, неузнанное.       — Слушай, хотел спросить тебя кое о чем… — Артур запнулся. — Да нет, ничего, забудь.       — Спроси, — Мерлин остановился в дверях.       — В общем, — Артур колебался, но все же продолжил, — вчера ты рассказывал про короля Якова, и сегодня мне снилось кое-что на эту тему. Только это не слишком-то походило на сон. Возможно ли, что это было воспоминание?       Мерлин немного постоял в задумчивости, покачал головой каким-то своим мыслям, а затем неуверенно кивнул.       — Пожалуй… хотя так и не должно быть. Но я уже ничему не удивляюсь. Что именно тебе снилось?       — Да так, — Артур пожал плечами и повернулся в поисках своих вещей, — ничего особенного.       Мерлин, внимательно за ним наблюдавший, тихонько хмыкнул и хотел уйти, когда его снова остановил голос Артура — предполагалось, что он должен был звучать небрежно, но даже кто-то, знавший Пендрагона не настолько хорошо, как Мерлин, расслышал бы в нем нотки нервозности.       — Так ты говоришь, что я был им? Что я был всеми ими — ну, теми королями, которым ты помогал, моими воплощениями?       — И да, и нет, — немного помолчав, серьезно ответил Мерлин — уголки его губ при этом слегка дрогнули, но изображавший кипучую деятельность Артур этого не заметил. — Это не значит, что ты был Яковом, и в то же время — да, ты был им. Как бы тебе объяснить… это были другие люди. Воплощения твоей души, да, но люди все равно другие: каждый со своей историей, своим характером, своими проблемами и радостями. Иногда я угадывал в них тебя, но чаще… — он покачал головой, — чаще нет. А вот теперь ты стоишь передо мной и это просто поразительно.       Мерлин помолчал, ненадолго погрузившись в себя, — теперь уже Артур внимательно его слушал.       — Душа это нечто большее, чем личность одного человека, — прибавил маг, — она не имеет характера и привычек, не имеет пола, — он уже шагнул через порог, когда вдруг обернулся, его глаза хитро блеснули, — или там, не знаю... ориентации! — и выскочил за дверь, потому что слишком хорошо знал это выражение лица Артура. — Жду тебя завтракать, — крикнул Мерлин из коридора и, посмеиваясь, направился вниз, оставив Артура с подушкой в руках, которую тот так и не успел в него запустить.       Когда Артур спустился на кухню — тоже, к слову, прекрасно оборудованную и со вкусом обставленную, стол, которым служил просторный кухонный островок, был действительно накрыт. От веселья Мерлина не осталось и следа. Он сидел с чашкой в руках, крепко о чем-то задумавшись, и даже не заметил появления Артура. Лицо его имело непривычное, серьезное и замкнутое, выражение. Впрочем, возможно Артур просто никогда по-настоящему не присматривался. Он вообще не слишком-то наблюдателен, напомнило уязвленное самолюбие.       Повернувшись на шорох, Мерлин чуть вздрогнул, а затем растянул губы в улыбке — несколько напряженной, но искренней. Мерлин снова был просто Мерлином. Но тягостное ощущение не ушло. Артур словно бы чувствовал, как расстояние в тысячелетие то исчезает, то снова появляется между ними.       — Кажется, я все помню правильно? — Мерлин указал на стол, где были собраны любимые утренние блюда Артура времен Камелота на несколько осовремененный лад — омлет с беконом, тосты с несколькими видами джемов, фрукты, сырная и мясная нарезка, сладкие булочки. — Или твои вкусы изменились?       — Не слишком, — ответил Артур, присаживаясь на барный стул и чувствуя себя неловко от такой внимательности к его предпочтениям.       — Чай? Кофе? Кажется, где-то был сок, Кайла вечно… — Мерлин принялся оглядываться, когда окончательно смущенный Артур перебил его:       — Все нормально, Мерлин, я ведь и сам могу…       — Ты у меня в гостях, Артур, — Мерлин понимающе хмыкнул. — Это нормально — заботиться о гостях. Я помню, что я больше не твой слуга, и что я — великий волшебник, — с наигранной важностью сказал он.       — И обманщик, — вставил успокоившийся Артур, сделав первый глоток кофе.       — И что теперь все по-другому, — закончил Мерлин.       — Не все, — скривился Артур, отправив в рот вилку с омлетом, — ты так и не научился готовить яйца.       — Тогда я передоверяю эту важную миссию тебе, — торжественно заявил Мерлин. — И вообще, поскольку теперь основная нагрузка на мне, предлагаю тебе заняться хозяйством.       Артур подавился омлетом и возмущенно уставился на мага, после чего оба не удержались от смеха.       — Ладно, а если серьезно, с чего мы начнем? — спросил Артур, когда большинство тарелок опустели, а в животе свернулся плотный комок из отнюдь не легкого завтрака.       Если вдуматься, не такая уж это плохая идея: самому заняться пропитанием. Со средневековыми замашками Мерлина спортивную форму будет сохранить трудно.       — Начнем… — выражение лица Мерлина снова переменилось. — У меня есть несколько соображений, но сначала я хотел предложить тебе кое-что, — он помолчал и внимательно посмотрел на Артура. — Зелье забытья.       — Зелье… забытья? — Артур запнулся, чувствуя, как настырным сорняком в сознании снова пробивается росток недоверия к колдовству. — Зачем? Я ведь уже говорил тебе, что все вспомнил до мельчайших подробностей — словно это было вчера.       — Не для того, чтобы ты вспомнил, — немного помолчав, проговорил Мерлин. — А чтобы забыл.       — Я не понимаю...       — У тебя есть своя жизнь, здесь, в современной Англии. Родители, дом, учеба, этот твой спорт. Ты мог бы и дальше жить ею, пока я…       — Это не вариант, — сухо перебил Артур.       — Сначала выслушай, — мягко, но настойчиво продолжил Мерлин. — Если ты откажешься, нам, скорее всего, придется использовать мощные чары забвения: полностью стереть память о человеке у всех, кто его когда-либо знал, совсем непросто. И эти чары необратимы, — Артур вскинул на него глаза, но промолчал. — А если не применять их, то смогут ли они смириться с тем, что ты оставил учебу, оставил близких и живешь теперь непонятно где и с кем? И насколько это безопасно для них: оказаться так близко к волшебному миру, к нам? Я не могу ручаться, Артур, извини... Нет ничего плохого, если ты согласишься принять зелье. В конце концов, как раз его действие всегда можно отменить, а я буду знать, где тебя найти. Это не предательство и не бегство, а просто разумный шаг в данных обстоятельствах. Обдумай все как следует, — попросил он.       Артур долго молчал, рассеянно катая по столу виноградину. Он думал о маме — вечно занятой, деловой, куда-то спешащей, но все-таки любящей, об отце, который недалеко от нее ушел, но всегда находил время для школьных матчей и редких разговоров по душам. Но больше всего об Аароне — мелком паршивце, который сводил с ума родителей и нянек своими выходками и просто обожал старшего брата. Родные, дорогие его сердцу люди. Надежды, мечты и планы. Вполне реальная жизнь со своими печалями и радостями. Кто-то словно сотрет ее ластиком, сотрет память о ней, о хороших и плохих моментах, о минутах счастья и горя, о первых достижениях и ошибках. У всех, кроме него. Он станет своеобразным мемориалом этой жизни. Он сам, его память и чувства, его тоска по ним…       — А ты и, правда, не изменился, — с тихим, грустным смешком сказал Артур, поднимая глаза на друга. — Нет, Мерлин, я не оставлю тебя одного разбираться с этим. И потом, я это я, и никакое зелье этого не изменит. ___________________________________________       * Так король Англии и Шотландии Яков I ласково называл своего фаворита, друга и любовника Джорджа Вильерса, впоследствии герцога Бекингема. Стини — сокращение от святого Стефана, чьё лицо, по Библии, «сияло, словно лик ангела». В письмах король называл Стини то «женой», то «мужем».