***
Привет! — возглас срывается с уст девушки, открывшей двери в домашней одежде. — Привет, — улыбаюсь я. — Пришла вот поговорить. С этими перемещениями черти-что выходит. — Это точно. Заходи, чего на пороге-то. Обсудить нам и правда предстояло много чего: перемещения, убийство, собственные взаимоотношения, которые пусть и не всегда были гладки, но уж точно того стоили. Я знала, что могу довериться ей, не взирая ни на что. — Чай черный, без сахара? — спросила Эля, ставя на стол печенье. — Да, именно. Запомнила же! — С тобой забудешь. Всё-таки хорошо, что так всё и закончится: отправят нас по домам, не нужно будет переживать о чужих реальностях. — Верно. Глупо было бы ссориться из-за ерунды. Хотя характеры у нас обеих не сахар. Эля усмехнулась: — Ты сама от сахара отказываешься, так что — чистый продукт. Девушки рассмеялись. Катя вспомнила отрывок из любимой книги, радуясь, что им подобное, слава Всевышнему, не грозило: — Господа, — заговорил Атос, — наше присутствие на этом свидании доказывает силу нашей прежней дружбы. Ни один не уклонился, значит, ни одному из нас не в чем упрекнуть себя. — Послушайте, граф, — ответил д’Артаньян, — вместо того чтобы говорить комплименты, которых, быть может, не заслуживаем ни мы, ни вы, лучше объяснимся чистосердечно. — Я ничего так не желаю, — ответил Атос. — Я говорю искренне, скажите же откровенно и вы: можете ли вы в чем-нибудь упрекнуть меня или аббата д’Эрбле? — Да, — сказал д’Артаньян. — Когда я имел честь видеться с вами в вашем замке Бражелон, я сделал вам предложение, которое было хорошо вами понято. Но вместо того чтобы ответить мне, как другу, вы провели меня, как ребенка, и этой восхваляемой вами дружбе был нанесен удар не вчера, когда скрестились наши шпаги, а раньше, когда вы притворялись у себя в замке. — Д’Артаньян, — с кротким упреком проговорил Атос. — Вы просили меня быть откровенным, — продолжал д’Артаньян, — извольте. Вы спрашиваете меня, что я думаю, и я вам это говорю. А теперь я обращаюсь к вам, господин аббат д’Эрбле. Я говорил с вами, как говорил с графом, и вы так же, как он, обманули меня. — Поистине, вы странный человек, — сказал Арамис. — Вы явились ко мне с предложениями, но разве вы их мне сделали? Нет, вы старались выведать мои мысли — и только. Что я вам тогда сказал? Что Мазарини — ничтожество и что я не буду ему служить. Вот и все. Разве я вам сказал, что не буду служить никому другому? Напротив, я, как мне кажется, дал вам понять, что я на стороне принцев. Насколько мне помнится, мы с вами даже превесело шутили над возможностью такого вполне вероятного случая, что кардинал поручит вам арестовать меня. Принадлежите вы к какой-нибудь партии? Бесспорно, да. Почему же и нам тоже нельзя примкнуть к другой партии? У вас была своя тайна, у нас — своя. Мы не поделились ими; тем лучше, это доказывает, что мы умеем хранить тайны. — Я ни в чем не упрекаю вас, — сказал д’Артаньян, — и если коснулся вашего образа действий, то только потому, что граф де Ла Фер заговорил о дружбе. — А что вы находите предосудительного в моих действиях? — надменно спросил Арамис. Кровь сразу бросилась в голову д’Артаньяну. Он встал и ответил: — Я нахожу, что они вполне достойны питомца иезуитов. Видя, что д’Артаньян поднялся, Портос встал также. Все четверо стояли друг против друга с угрожающим видом. При ответе д’Артаньяна Арамис сделал движение, словно хотел схватиться за шпагу. Атос остановил его. — Д’Артаньян, — сказал он, — вы пришли сюда сегодня, еще не остыв после нашего вчерашнего приключения. Я надеялся, д’Артаньян, что в вашем сердце найдется достаточно величия духа и двадцатилетняя дружба устоит перед минутной обидой самолюбия. О, скажите мне, что это так! Можете ли вы упрекнуть меня в чем-нибудь? Если я виноват, я готов признать свою вину. Глубокий, мягкий голос Атоса сохранил свое прежнее действие на д’Артаньяна, тогда как голос Арамиса, становившийся в минуты дурного настроения резким и крикливым, только раздражал его. В ответ он сказал Атосу: — Я думаю, граф, что еще в замке Бражелон вам следовало открыться мне и что аббат, — указал он на Арамиса, — должен был сделать это в своем монастыре; тогда я не бросился бы в предприятие, в котором вы должны были стать мне поперек дороги. Но из-за моей сдержанности не следует считать меня глупцом. Если бы я захотел выяснить, какая разница между людьми, которые к аббату д’Эрбле приходят по веревочной лестнице, и теми, которые являются к нему по деревянной, я бы заставил его говорить. — Как вы смеете вмешиваться! — воскликнул Арамис, бледнея от гнева при мысли, что, может быть, д’Артаньян подглядел его с г-жой де Лонгвиль. — Я вмешиваюсь в то, что меня касается, и умею делать вид, будто не замечаю того, до чего мне нет дела. Но я ненавижу лицемеров, а к этой категории я причисляю мушкетеров, изображающих из себя аббатов, и аббатов, прикидывающихся мушкетерами. Вот, — прибавил он, указывая на Портоса, — человек, который разделяет мое мнение. Портос, не произносивший до сих пор ни звука, ответил одним словом и одним движением. Он сказал: «Да» — и взялся за шпагу. Арамис отскочил назад и извлек из ножен свою. Д’Артаньян пригнулся, готовый напасть или защищаться. Тогда Атос свойственным ему одному спокойным и повелительным движением протянул руку, медленно взял свою шпагу вместе с ножнами, переломил ее на колене и отбросил обломки в сторону. Затем, обратившись к Арамису, он сказал: — Арамис, сломайте вашу шпагу. Арамис колебался. — Так надо, — сказал Атос и прибавил более тихим и мягким голосом: — Я так хочу. Тогда Арамис, побледнев еще больше, но покоренный этим жестом и голосом, переломил в руках гибкое лезвие, затем скрестил на груди руки и стал ждать, дрожа от ярости. То, что они сделали, принудило отступить д’Артаньяна и Портоса. Д’Артаньян совсем не вынул шпаги, а Портос вложил свою обратно в ножны. — Никогда, — сказал Атос, медленно поднимая к небу правую руку, — никогда, клянусь в этом перед богом, который видит и слышит нас в эту торжественную ночь, никогда моя шпага не скрестится с вашими, никогда я не кину на вас гневного взгляда, никогда в сердце моем не шевельнется ненависть к вам. Мы жили вместе, ненавидели и любили вместе. Мы вместе проливали кровь, и, может быть, прибавлю я, между нами есть еще другая связь, более сильная, чем дружба: мы связаны общим преступлением. Потому что мы все четверо судили, приговорили к смерти и казнили человеческое существо, которое, может быть, мы не имели права отправлять на тот свет, хотя оно скорее принадлежало аду, чем этому миру. Д’Артаньян, я всегда любил вас, как сына. Портос, мы десять лет спали рядом, Арамис так же брат вам, как и мне, потому что Арамис любил вас, как я люблю и буду любить вас вечно. Что значит для вас Мазарини, когда мы заставляли поступать по-своему такого человека, как Ришелье! Что для нас тот или иной принц, для нас, сумевших сохранить королеве ее корону! Д’Артаньян, простите, что я скрестил вчера свою шпагу с вашей. Арамис просит в том же извинения у Портоса. После этого ненавидьте меня, если можете, но клянусь, что, несмотря на вашу ненависть, я буду питать к вам только чувство уважения и дружбы. А теперь вы, Арамис, повторите мои слова. И затем, если наши старые друзья этого желают и вы желаете того же, расстанемся с ними навсегда. Наступила минута торжественного молчания, которое было прервано Арамисом. — Клянусь, — сказал он, глядя спокойно и прямо, хотя голос его дрожал еще от недавнего волнения, — клянусь, я не питаю больше ненависти к моим былым товарищам. Я сожалею, что бился с вами, Портос. Клянусь далее, что не только шпага моя никогда не направится на вашу грудь, но что даже в самой сокровенной глубине моего сердца не найдется впредь и следа неприязни к вам. Пойдемте, Атос. Атос сделал движение, чтобы уйти. — О нет, нет! Не уходите! — вскричал д’Артаньян, увлекаемый одним из тех неудержимых порывов, в которых сказывалась его горячая кровь и природная прямота души. — Не уходите, потому что я тоже хочу произнести клятву. Клянусь, что я отдам последнюю каплю моей крови, последний живой лоскут моей плоти, чтобы сохранить уважение такого человека, как вы, Атос, и дружбу такого человека, как вы, Арамис. И он бросился в объятия Атоса. — Сын мой, — произнес Атос, прижимая его к сердцу. — А я, — сказал Портос, — я не клянусь ни в чем, но я задыхаюсь от избытка чувств, черт возьми! Если бы мне пришлось сражаться против вас, мне кажется, я скорее дал бы себя проткнуть насквозь, потому что я никогда никого не любил, кроме вас, в целом свете. И честный Портос, заливаясь слезами, бросился в объятия Арамиса. — Друзья мои, — сказал Атос, — вот на что я надеялся, вот чего я ждал от таких сердец, как ваши. Да, я уже сказал и повторяю еще раз: судьбы наши связаны нерушимо, хотя пути наши и разошлись. Я уважаю ваши взгляды, д’Артаньян, я уважаю ваши убеждения, Портос. Хотя мы сражаемся за противоположные цели, — останемся друзьями! Министры, принцы, короли, словно поток, пронесутся и исчезнут, междоусобная война погаснет, как костер, но мы, останемся ли мы теми же? У меня есть предчувствие, что да. — Да, — сказал д’Артаньян, — будем всегда мушкетерами, и пусть нашим единственным знаменем будет знаменитая салфетка бастиона Сен-Жерве, на которой великий кардинал велел вышить три лилии. — Да, — сказал Арамис, — сторонники ли мы кардинала или фрондеры, не все ли равно? Останемся навсегда друг другу добрыми секундантами на дуэлях, преданными друзьями в важных делах, веселыми товарищами в веселье. — И всякий раз, — сказал Атос, — как нам случится встретиться в бою, при одном слове «Королевская площадь!» возьмем шпагу в левую руку и протянем друг другу правую, хотя бы это было среди кровавой резни. — Вы говорите восхитительно! — сказал Портос. — Вы величайший из людей и целой головой выше нас всех! — вскричал д’Артаньян. Атос улыбнулся с несказанной радостью. — Итак, решено, — сказал он. — Ну, господа, ваши руки. Христиане ли вы хоть сколько-нибудь? — Черт побери! — воскликнул д’Артаньян. — Мы будем ими на этот раз, чтобы сохранить верность нашей клятве, — сказал Арамис. — Ах, я готов поклясться кем угодно, хоть самим Магометом, — сказал Портос. — Черт меня подери, если я когда-нибудь был так счастлив, как сейчас. И добрый Портос принялся вытирать все еще влажные глаза. — Есть ли на ком-нибудь из вас крест? — спросил Атос. Портос и д’Артаньян переглянулись и покачали головами, как люди, застигнутые врасплох. Арамис улыбнулся и снял с шеи алмазный крестик на нитке жемчуга. — Вот, — сказал он. — Теперь, — продолжал Атос, — поклянемся на этом кресте, который, несмотря на алмазы, все-таки крест, — поклянемся, что бы ни случилось, вечно сохранять дружбу. И пусть эта клятва свяжет не только нас, но и наших потомков. Согласны вы на такую клятву? — Да, — ответили все в один голос.***
В лабораториях П.О.Р.О.К.а было на удивление пусто и тихо: ни одной зажженной лампы или же прожектора, потушенные мониторы компьютеров, работающих перед этим круглосуточно, отключенные от сети электропитания кардиомониторы. — Чай или кофе? — спросила Тереза у Томаса, ютящегося в углу комнаты за столом и, вопреки ожиданиям, пытающегося нарисовать на листе блокнота что-то, тщательно скрываемое тенью. — Я не голоден, — ответил юноша, продолжая водить остро заточенным карандашом по листу в клеточку, делая произвольные линии. — Том… — девушка наклонилась, пытаясь обратить на себя внимание. — Том, это лишь переменные, ты ведь знаешь. Вопреки ожидаемому согласию и покорному повиновению к выпивке кофе, юноша резко встал, прожигая напарницу взглядом. — Это из-за нас, неужто не понимаешь? Мы сделали их фэндомными и, разумеется, возвращение в реальный мир для них обеих — катастрофа, соизмеряемая со смертью. Вот ты, Тереза, попробую месяцами смотреть фильмы и читать книги, а после — резко начать заниматься. Что ты будешь чувствовать, а? — Пф-ф, тоже мне трагедия. Открою тебе секрет, Томми, — после каникул у всех школьников такой «отходняк», говоря сленгом молодежи. — Ты вколола им препарат! Ставила опыты на тех, что помогли изобрести лекарство от Вспышки! — парень начал горячиться, махая руками и расплескивая еще не до конца остывший кофе, кружка которого стояла на столике. — Это был лишь размягчающий… кх-м, — девушка поперхнулась, — это не моё решение, а Авы, спасшей тебя, вспомним на минутку, от Вспышки. И, замечу, все решения АЛ2005 и ЭГ1811 принимали сами, находясь в адекватном состоянии. Проблема не в переменных, а в чувствах, мыслях, эмоциях тестируемых. Они, кстати, справились. — Они чуть не перегрызли друг другу глотки во время испытаний! — воскликнул Томас. — Они справились с собственными эмоциями и нашими действиями. Они сильные, Том. Пускай и разные. Да, Эля своенравная гордячка, искренне переживающая о подруге, а Катя эгоистка с демонстративной акцентуацией, но они обе умны, и обе готовы рисковать друг ради друга. На столе лежала последняя пояснительная записка данного эксперимента: Окончательный меморандум по субъектам АЛ2005 и ЭГ1811. «ЭТО ПОРОК». Дата: 18.08.N Время: 19.25 От кого: Тереза и Томас; Наблюдатели Кому: Ава Пейдж, Советник Тема: Новое начало Итак, мы потерпели крах, но вместе с тем и победили. Первичные тесты показали, что обе испытуемые, находясь в экстремальных условиях, а также в условиях повышенного травматизма и риска смерти, могут, при желании, находить общий язык с такой же легкостью, как и выход из затруднительных положений. Однако, при столкновении с иными проблемами в реальной жизни, АЛ2005 не поборола страх и, опасаясь политических дрязг, а также возможных следующих проблем международного положения, не оправдала надежд организации. К сожалению, на данном примере можно заметить, что и общая масса людей, скрываясь в так называемых соц.сетях, выдают себя за иных людей. В связи с вышеизложенным я настаиваю на удалении АЛ2005 из проекта, без применения «амнезии», в качестве благодарности за вклад в общую цель. П.О.Р.О.К. — это хорошо. В ответ уже в скорое время пришла короткая смс без подписи: С данными исследования согласна. Начинайте активацию программы отправления по домам.***
Добро пожаловать в реальность, фэндомщицы.