Живой, доверчивый огонь Метнулся с неба мне в ладонь. Оставь меня в покое! Я этого не стою…
I
– Донни, здравствуй! Скажи, пожалуйста, мне можно будет сегодня к вам зайти? – Конечно, Эйприл. Ты же знаешь, мы всегда очень рады тебя видеть. – Просто мне кажется, что… – Ты ничуть нам не мешаешь, наоборот… – Донни! Прости, я перебила… Донни, у меня просто такое чувство, что все эти наши вечерние посиделки… они как спектакль. Как обязательная работа – не самая любимая, но которую надо сделать. Будто, если мы будем вот так каждый вечер сидеть, Лео, он… – …выйдет к нам?.. – Да! Да. То есть… не выйдет, но… – Я понял. Да, у меня тоже именно такие ощущения. Но, Эйприл… я думаю… ну, нам ведь не сложно? А вдруг и правда это его как-то отвлечет, заинтересует? Как ты считаешь? – Я уверена, что мы должны делать все, что можем. И делать до тех пор, пока что-то не изменится. Ну, ведь рано или поздно Лео же вспомнит о нас, правда? Скажи, что это так, Донни! Пожалуйста… – Так и будет, Эйприл. Так и будет. Дон медленно, очень осторожно – будто пробирку с реактивом – отложил чи-фон и так же медленно выдохнул. Как убедить человека в том, во что сам уже не очень веришь? Последний разговор с Лео… Донни ожидал его – с ужасом, с обреченной уверенностью в том, что он непременно состоится: слишком очевидными стали намерения старшего после того, как Дон застукал Рафа с катанами. Он вломился в комнату к Лео с твердым желанием или приковать его к батарее или выбить – словами, кулаками, чем получится – из брата эти чудовищные мысли о самоубийстве. Вломился, полный сил и уверенности в своей правоте, а вышел измочаленным, выжатым, словно грязная тряпка, и растерянным. – Донни... Отпустите меня, пожалуйста... – глаза Лео горели незнакомым огнем, а желтые крапинки на радужке, которые так нравились Дону, обжигали, будто зерна пороха. Обладателя такого взгляда невозможно было не выслушать. – Я понимаю, что вам страшно без меня, но пойми ты, это уже не я – вот это, то, что от меня осталось! Не я... А я хочу туда... Я ведь... должен был там быть... – взгляд брата расфокусировался, он шарил глазами по комнате, будто пытаясь за что-то зацепиться и не находя опоры. – Отпусти меня, Дон. Я сделал для вас все, что мог. Больше все равно дать не смогу. А балластом быть... – Лео, прошу тебя, выслушай меня, не споря, ладно? Это важно. Я тоже очень устал – все разваливается к чертям собачьим, и поэтому я прошу тебя: дай мне сказать. То, что с тобой сейчас происходит – это совершенно нормальная, типичная стадия проживания травмы. Да, тебе кажется, что пути вперед больше нет, что вообще никакого пути уже нет, остался лишь мрак и тоска. Но это не так. Через какое-то время – клянусь, слово даю!– ты снова сможешь дышать. – Чарующими ароматами канализации? Запертый в четырех стенах? Запертый в периметре кровати, с которой не могу встать? Тирада прозвучала так искренне-отчаянно, что Дон на миг заколебался: а может быть, Лео прав? Хорошо Дону, здоровому, рассуждать… С некоторым трудом ему удалось привести себя в чувство и вернуться на старую колею: – Будешь дышать, чем захочешь, Лео. Никто не сможет приковать тебя к месту, кроме тебя самого. Ты прекрасно знаешь, что существует множество способов передвигаться – да, понимаю, сейчас они кажутся тебе унизительными, но они позволят тебе продолжить жить в том режиме, в котором тебе будет нужно, было бы желание. Ну, почти в том же. Стивен Хокинг, Ник Вуйчич, Рубен Гальег… Да им в разы тяжелее! Но разве их недуг мешает им жить? Чего ты хочешь, Лео? Подняться к морю? Встретить на пирсе рассвет? Почувствовать соленый запах ветра, ты говорил? Ты сможешь. Обнять Майки, поддержать и выслушать Рафа, погнать меня спать – ты сможешь. Вернуть Мастеру способность улыбаться – ты сможешь. Это обязательно произойдет, нужно только еще совсем немножко продержаться. И тогда ты увидишь и свет – вокруг! не впереди где-то там!– и цель, и... и нас. Подумай, может быть, все это случилось не просто так, и сейчас как раз самое время понять что-то важное? Вот так вот абсурдно, среди руин собственной жизни? Перестать бежать в лихорадке – скорее, быстрее, не успею! Замереть и увидеть, что под ногами, из пепла, росток поднимается. Нежный, полупрозрачный еще, видишь? И задавил бы, снес, не заметив, если б вот так не остановился, не выдохнул. В постоянных поисках гармонии, дающей силу и власть (не ради себя – конечно, не ради себя ты ее искал!), ты так и не понял, что гармония, она не для этого. И если найти ее – истинную,– то и все остальное сложится само собой. Так, как должно. Вот только сложно это, единицы могут. Ты – можешь. – Дон прерывисто выдохнул. Силы кончились, но сказать нужно было еще кое-что. Самое важное: – Ты нам нужен, Лео. Как раньше. Как никогда раньше. Такой, сякой, любой, хоть без головы! И нам ничего от тебя не нужно, кроме тебя самого. Сейчас ты этого пока не понимаешь, но позже... я обещаю тебе. Просто продержись еще немного. Ради нас, Лео. – Я не… уверен, что у меня хватит сил, Донни, – Лео сосредоточенно рассматривал складки одеяла, прикрывавшего его ноги, то ли не удостаивая Дона взглядом, то ли просто не решаясь его встретить. – Я… кажется, я слишком устал. Не могу больше. Прости. – Ты сможешь. Нужно только еще немножко постараться – так, как ты всегда делал. Лео, ты тонешь. Мы не сможем вытащить тебя насильно. Но мы можем протянуть тебе руку, чтобы ты ухватился. Сам. Дай мне руку, Лео.II
Сплинтер выждал ровно час с выхода Донателло. Посчитав, что этого времени будет достаточно для того, чтобы Леонардо не воспринял своих посетителей неким бесформенным утомительным потоком и смог сосредоточиться на каждом разговоре в отдельности, он, не торопясь, направился в комнату старшего сына. Некоторое время назад Сплинтер всерьез задумывался о том, что и ему самому пора бы уже готовиться уйти. Уйти спокойно, не сомневаясь в благополучии оставшейся без него семьи. Он знал – Леонардо уверенно подхватит ношу, пусть и не переставая в себе сомневаться. Сплинтер покачал седой головой. Наследник, лучший ученик, любимый (будем честны с собою) сын… Еще давным-давно заметив потенциал мальчика, Мастер сосредоточился на его обучении, веря, зная, что готовит в его лице замену себе. И… вот оно как сложилось. Теперь нужно как-то… принять всё, что случилось. И помочь принять это сыновьям.***
– Учитель,– ровно произнес Лео, откликаясь на мягкий, но настойчивый взгляд севшего возле него отца. – Леонардо. Мастер Сплинтер выжидал. Он понимал, что любое давление на сына вызовет обратный эффект: тот окончательно закроется, спрячется в свою скорлупу, оставив снаружи лишь вежливого, предупредительного фантома. Оставалось только ждать, когда его самый взрослый ребенок будет готов довериться. В пронизанной напряжением тишине Леонардо молча изучал свои по-прежнему сильные, бугрящиеся мышцами, руки. Долго ли еще он сможет оставаться в форме при подобном образе жизни? Сплинтер тихо вздохнул. – Учитель,– внезапно заговорил Леонардо, резкостью тона будто бы подстегивая себя, силой разрывая тишину, но через секунду взял себя в руки и продолжил уже привычным сдержанным тоном. – Простите. Я, кажется, разучился нормально разговаривать… – Ничего страшного, сын мой,– Сплинтер невольно напрягся – не упустить бы! – Что ты хотел мне сказать? Сын снова надолго замолчал, рассеянно кусая губы. Сплинтер терпеливо ждал. – Учитель… Могу я быть с вами откровенным? – Леонардо наконец поднял глаза на отца, и тот поморщился: взгляд его не выражал ни боли, ни страдания, ни надежды. Нехороший, равнодушный взгляд… – Ты можешь сказать мне все, что говоришь самому себе, Леонардо. Сын кивнул – то ли соглашаясь с учителем, то ли со своими мыслями. – В последнее время, учитель, я чувствую, что внутри меня разрастается некая пустота,– Леонардо говорил медленно, тщательно подбирая слова. – Она поглощает все, до чего может дотянуться: силы, эмоции, страх, а после оставляет лишь холод. Я не ощущаю ничего, кроме равнодушия. Я понимаю, что должен что-то с этим сделать, но… мне все равно. Я… Я полагаю, что должен извиниться за свое поведение, поскольку оно огорчает вас. – Не только меня, сын мой… не только меня. Ты причиняешь боль всем нам,– Сплинтер пронзительно посмотрел на сына, ожидая от него хоть малейшего проблеска эмоций на этот укол: вины, сожаления, обиды… Нет, ничего. Судя по всему, Леонардо в ответ не пожал равнодушно плечами, сдержавшись лишь из вежливости. – Я понимаю, что ты чувствуешь, сынок,– со вздохом тихо сказал Сплинтер, скорее бормоча себе под нос, чем обращаясь к Леонардо. Тот лишь приподнял уголок губ, показывая, что услышал мастера. Сплинтер медленно, тихо продолжил: – Я был молод, силен и считал себя непобедимым. Тогда я воспринимал это как должное… Лишь потеряв все и став тем, что я есть сейчас,– крыс шевельнул хвостом и опустил на него взгляд, будто впервые заметив,– я понял, насколько был тогда счастлив. Выражение лица Леонардо из сдержанно-скептического стало задумчивым и мрачным. – Простите, учитель. Я напрасно считал себя самым несчастным существом на свете. Вам пришлось пережить не меньше, чем мне. Но вы оказались сильнее. – Я чувствовал то же, что и ты,– произнес Сплинтер, будто не услышав Леонардо,– равнодушие, пустоту, холод… Бессмысленность. Я не понимал, для чего продолжаю жить. Мне хотелось только одного: чтобы все это поскорее закончилось. Леонардо резко вскинул голову, и понимание, засветившееся в его глазах, одновременно и обрадовало Сплинтера, и причинило ему боль. Угадал, значит… – Но,– с нажимом продолжил Сплинтер, стараясь удержать зрительный контакт с сыном,– когда я уже готов был лечь у стены и тихо ждать смерти, в моей жизни кое-что изменилось. В ней кое-кто появился, привнеся в нее утерянный смысл. – Если бы не вы,– тихо проговорил Леонардо,– мы не выжили бы там, в туннелях. – Да. И я понял, что и такая моя жизнь может быть кому-нибудь полезна. Я жил, потому что во мне нуждались, делал то, что считал своим долгом, а потом… Потом я понял, что снова могу назвать себя счастливым,– он улыбнулся и посмотрел на сына, вкладывая во взгляд всю ту нежность и гордость, которую испытывал к своему мальчику. Леонардо дернул щекой: – Такая жизнь… Но вы по-прежнему непобедимы, учитель! Вы можете пойти туда, куда вам хочется, делать то, что считаете необходимым. Вам не нужна помощь для того, чтобы помыться, поесть, сходить в уборную! – тщательно возведенная Леонардо стена спокойствия и равнодушия пала в один момент. Сплинтеру больше не требовалось провоцировать, пытаясь вызвать хоть какие-то эмоции: его сын горел. И вместе с пламенным криком, так нехарактерным для его всегда сдержанного мальчика, из Леонардо выходила вся та боль, все отчаяние и ужас, накопившиеся в нем за прошедшие страшные дни. Сплинтер шевельнул усами. – Ты хочешь сказать, дитя мое,– голос мастера был тих, но разрезал поток слов, будто лезвием,– что, когда наступит время, и я стану настолько стар, что не смогу сам себя обслуживать, я перестану быть вам нужен? Леонардо смешался, явно не находя слов от неожиданного поворота разговора. – Когда я стану старой, бесполезной развалиной, вы перестанете любить и уважать меня? – Нет! Учитель, конечно же нет! – глаза Леонардо расширились от ужаса. Похоже, он действительно поверил, что отец говорит серьезно. – Это совсем другое: вы столько для нас сделали, вы столько для нас значите… И я, и мои братья – мы всегда будем преданны вам. Мы… любим вас. – Значит, ты считаешь, что сделал недостаточно для того, чтобы тебя любили? – Я хотел бы сделать больше…– Леонардо опустил взгляд на свои безжизненные колени. – Но не успел. – Ты жалеешь о том, что вышел тогда наверх за Рафаэлем? – Сплинтер внимательно вглядывался в лицо сына. В серых глазах Леонардо блеснула сталь. – Разумеется, нет! Он погиб бы там один…– Леонардо сжал кулаки и неожиданно горько усмехнулся.– Если бы мне сейчас дали возможность все переиграть, я поступил бы так же. Сплинтер потянулся и мягко взял его за запястье, поглаживая напряженные мышцы большим пальцем до тех пор, пока кулаки сына не разжались. – Нельзя сожалеть о правильном поступке, Леонардо. Не думай о том, чего ты больше не сможешь сделать, помни о том, что смог. Ты совершил то, что должен был, и доказал, что вырос именно таким, каким я хотел бы видеть своего старшего сына. Леонардо рвано выдохнул и спрятал лицо в ладонях, помотав головой, будто пытаясь стряхнуть с себя что-то. Через пару жизней, заполненных лишь тишиной, Сплинтер скорее почувствовал, чем услышал в шелесте, непонятно каким образом пробившемся через возведенные сыном стены самоконтроля, тихое, почти бестелесное, но от этого не менее острое и отчаянное: – Мне плохо, отец… Сердце Сплинтера разрывалось от боли, где-то в горле и за глазами стало давяще-горячо. Он отпустил руку сына и с силой притянул его к себе в объятия – утешая, поддерживая, любя. Ох, как ему сейчас хотелось, чтобы усмирить боль ребенка было так же просто, как и в далеком прошлом… Если бы Сплинтер мог, как раньше, поднять сына на руки, прижать к груди, согреть своим дыханием и баюкать, баюкать до бесконечности, пока все снова не станет хорошо. Но это было невозможно. – Не стоит бояться перемен. Каждый раз, теряя что-то, ты освобождаешь место для чего-то другого. Держись, сынок. Ты нужен нам не меньше, чем раньше. – Я – обуза. Я – разбитая чашка, хлам, бессмысленно занимающий полку. – А если мне не нужна другая чашка, Леонардо? – что-то неуловимое изменилось в движениях сына, и Сплинтер вдруг ясно понял, что Леонардо тоже вспомнил их давнишний – о, кажется, с тех пор прошло не меньше тысячи лет! – разговор. – Подумай о том, что мне может нравиться и битое. И подумай, почему. Леонардо невольно улыбнулся Сплинтеру в плечо, чем вызвал у того дрожь облегчения. Стараясь не потерять, не выпустить из рук с таким трудом пробившийся к нему лучик доверия и надежды, он со все возрастающей уверенностью продолжил: – У тебя есть руки, чтобы обнять, язык, чтобы утешать и сердце, чтобы любить. Твой разум по-прежнему быстр, а глаза – внимательны. Ты – мой сын, моя поддержка и опора. Ничего не изменилось. Ничего не изменится, хонкэ.* Леонардо ничего не ответил – лишь замер на последнем слове, а потом прижался лбом к мягкому плечу отца, стиснув его могучими руками.III
Дверь снова распахнулась, и Лео, не поворачивая головы, попробовал угадать, кто же притащился к нему на сей раз. Шаги неуверенные, осторожные… Кто же это может быть? Майки? Странная для него походка, нетипичная… Но не может же этот вечный «А мне – тоже!» не влезть туда, куда уже влезли до него другие? Честно говоря, этот нескончаемый поток посетителей начал немного утомлять Лео. Но в то же время с каждым новым гостем в нем будто кто-то зажигал еще одну спичку. Внезапно Лео не к месту вспомнилась сказка Андерсена, и он поежился. Чушь какая-то в голову лезет. Тем более, не ты ли сам совсем недавно всерьез размышлял о смерти? Теперь уже подобная идея не кажется такой привлекательной, а? Спичка, спичка. Теплее стало. И… легче? Странное чувство.***
Раф – Раф?! Невероятно… Не может быть! – сопя, протопал через комнату и молча сел – почти рухнул – у ног Лео. Не поднимая глаз, он протянул ему два клинка в потертых синих ножнах. Лео осторожно забрал оружие из рук брата и сжал его до хруста в пальцах. Говорить было не о чем. – Лео… – Раф, видимо, так не считал. – Обещай, что до конца дослушаешь, ладно? Я не больно-то мастер говорить, особенно о таком… так что не перебивай, окей? Дождавшись молчаливого кивка, он продолжил: – Я не знаю, что ты сейчас чувствуешь больше – благодарность или обиду… Но я принес. Я обещал, и слово держу. Но… – во внезапном порыве Раф вскинул наконец глаза на молча сверлящего его взглядом Леонардо и заговорил еще более сбивчиво и отрывисто: – Ты пойми… Я знаю все – и как тебе хреново, и что ты не со зла нас кинуть хочешь… Мне бы на твоем месте тоже этого хотелось… Ты – взрослый человек, сам решишь, что с ними делать, – Раф кивнул на мирно покоящиеся на коленях брата катаны. – Я не могу держать тебя на привязи, в наморднике и смирительной рубашке только ради сомнительного счастья по-прежнему лицезреть твою унылую рожу и слушать унылые поучения. Слушай! Я опять не о том… Лео… Блин, ну какого черта ты заставляешь меня тут наизнанку выворачиваться?! Раф шумно выдохнул, по-бычьи опустив голову и раздувая ноздри, потом, с неимоверным трудом взяв себя в руки, продолжил: – Ты просто знай: мы и без тебя справимся, уж я постараюсь. За всем прослежу – обещаю. Но… Черт, без тебя нам будет очень больно. Мне будет. Я тебе приказывать не могу… да и просить-то, в общем, тоже – не заслужил. Просто… А вдруг все еще может стать нормально? Вдруг мы сможем быть счастливы? Все вместе? А если ты сейчас уйдешь – то все. Не переиграть. Лео молчал, не зная, что ответить. Внезапно Раф поднял на него совершенно безумный и обреченный взгляд, полный совершенно нетипичного для него смирения и вины: – Лео… Скажи, ты злишься на меня?IV
– Лео… Скажи, ты злишься на меня? Чего стоило раньше Рафу сказать нечто подобное? В какой узел пришлось бы завязать внутренности, чтобы не стошнило от самого себя? Сейчас же… Сейчас слова прозвучали… о нет, не спокойно!.. но как-то бесконечно естественно и правильно. Рафу действительно нужно было знать. И он готов был принять не как раньше – только тот ответ, что его бы устроил, нет. Сейчас Раф готов был к любым словам брата. Ну, думал, что готов, по крайней мере. Лео успокаивающе положил ладонь на плечо начавшего дрожать Рафа, и тому сразу стало спокойнее, прохладнее, яснее. Было только страшно, что Лео сейчас заговорит, и все, выстраданное, высказанное и невысказанное, моментом затопит эта его дурацкая рассудительность и холодный, как молоко, покой. Ну нахрен! – Да, я злюсь на тебя, Рафаэль,– брат смотрел прямо и твердо, с легким вызовом приподняв подбородок. – Я злюсь из-за того, что ты ушел из дому, проигнорировав мой прямой приказ, я злюсь из-за того, что ты ввязался в заведомо проигрышную и – главное – бессмысленную драку, просто так, ради самой драки. О чем ты думал?!– губы Лео сжались в тонкую линию, несколько секунд он молчал, пытаясь вернуть контроль над эмоциями. – Ты хоть представляешь, что бы мы все чувствовали, если бы с тобой что-то случилось? – Теперь… представляю, – хрипло выдавил из себя Раф, кинув пронзительный взгляд на брата. В глазах Лео на долю секунды полыхнуло какое-то чувство, идентифицировать которое Рафаэль не смог. Больше всего на свете ему сейчас хотелось сбежать отсюда. Хлопнуть дверью, оставив за ней всю эту безнадежность и боль, из-за которых практически нечем было дышать. Вот только – Раф это уже понял – бежать-то придется не только от Лео, но и от себя самого. Раф сжал челюсти. К черту! Он должен уже вскрыть этот нарыв сейчас, потому что дальше все станет только хуже. Да и вообще… Никакого «дальше» может уже не случиться, так-то… – Ты злишься на меня за то, что… с тобой случилось… по моей вине? – голос предательски сел на середине фразы, но Раф усилием воли все же вытолкнул слова из глотки. А вдруг Лео не прислушается к нему из-за того, что Раф теперь для него ненавистен? Нужно понять. Нужно что-то с этим сделать. Иначе – беда. В груди что-то напряженно зазвенело, в желудке появилась тянущая пустота. Лео не ответил, и Раф, сделав над собой почти нечеловеческое усилие, переформулировал: – Ты ненавидишь меня, брат? Леонардо устало опустил веки, и когда снова открыл глаза, его взгляд был направлен на сцепленные в замок пальцы. – Как я могу ненавидеть тебя за то, что спас? – он покачал головой, а затем все же посмотрел на Рафаэля и неожиданно улыбнулся – светлой, настоящей улыбкой. – Ну, это было бы несколько нелогично, как считаешь? Я сам принимал решение, и только я за него отвечаю. – Прелестно,– Рафаэль скривился,– теперь ты обвиняешь во всем себя. Кто бы сомневался вообще… – Нет, не обвиняю. Никто не виноват, Раф. Случилось то, что случилось. Просто так. Теперь нужно как-то с этим жить, только и всего. – Только и всего…– эхом повторил Рафаэль. – Только и всего… ТЫ ИДИОТ! Раф зажмурился, стараясь удержать в себе жар, рвущийся из глаз, резко ухватил брата поперек туловища и прижался лбом к его пластрону, рвано дыша. Его плечи тряслись. В груди что-то лопнуло и теперь заливало внутренности горячим, во рту было горько. – Не плачь, – Лео легко провел большим пальцем по скуле Рафа, только еще больше размазав по коже незнамо как образовавшуюся там мокрую дорожку. – Я не плачу. – Неужели я настолько жалок, что вызываю у тебя слезливое сочувствие? – Жалкие не вызывают сочувствия. Леонардо вздохнул и в свою очередь обхватил Рафаэля руками, прижимая к себе еще крепче. – Раф, ну что ты… Что ты… Перестань, пожалуйста. Все будет хорошо. Ничто не потеряно для того, кто все еще жив. Ничто не потеряно,– голос Лео звучал так успокаивающе, что на какой-то момент Рафаэлю показалось, что он снова вернулся в детство, и брат опять утешает его после очередного ночного кошмара. Вот только проснуться все никак не получалось. – Не оставляй нас. Пожалуйста. Не оставляй нас, бро…– Раф больше не выдавливал из себя слова – они сами лились из него неконтролируемым потоком, но это почему-то нисколько не смущало гордость. Рафу хотелось снова почувствовать себя маленьким и слабым, нуждающемся в помощи и утешении. Младшим. Леонардо хмыкнул ему куда-то в макушку и с прорвавшейся лишь на миг горечью в голосе задумчиво проговорил: – Ну уж теперь-то я точно никуда от вас не уйду… Раф дернулся, будто от удара током. Вот оно! Та гадость внутри, которую Рафу удалось у себя вскрыть, мучила и его брата тоже. Вот только заставить того выпустить из себя хоть что-нибудь было до невозможности сложной задачей. Раф расцепил объятья и сжал в руках пальцы Лео. – Поплачь. Поори. Разбей что-нибудь. Выпусти это из себя, черт возьми! Так нельзя, я знаю – я ведь сам чуть не сдвинулся, нося это внутри. Лео отвернулся, на его скулах заходили желваки. – Все будет в порядке, Раф. Мастер Сплинтер подолгу медитирует со мной. Я смогу с этим разобраться без… разрушений. И не думаю, что Дон будет счастлив, если я тут что-то разобью,– он попытался улыбнуться, но на этот раз улыбка вышла несколько кособокой. – Ха, да он только рад будет, если ты чего-нить расколотишь. Зуб даю, бро, орать не будет. – Да. Он посмотрит на меня этим своим сочувствующим и понимающим взглядом, от которого меня тошнит… Плечи Лео постепенно расслабились, руки, по прежнему лежащие в ладонях Рафа, он упер локтями в колени и спрятал в ладонях лицо. Раф боялся шелохнуться, боялся разбить эту хрустальную близость, возникшую сейчас между ними. Может быть… Может, ему все-таки удалось его переубедить? Конец разговора был совсем не таким, как его начало. Рафу начало казаться, что Лео на это время задвинул подальше все свои идиотские идеи о бесполезности и ненужности. Он был почти... почти как прежний Лео. Может быть, это несчастное «дальше» все-таки будет? Хоть какое, Рафу уже было все равно, лишь бы было. Лишь бы они все по-прежнему были.V
Когда дверь в комнату Рафа захлопнулась, Майки наконец позволил себе подняться из кресла (в котором, впрочем, его и так никто и не замечал). Все равно. Лучше сейчас побыть настоящей тенью – таким, каким всегда хотел их видеть Мастер Сплинтер. У парней сейчас полно дел и помимо облизывания всяких разных мест Несравненного Майки. А у Майки… У него тоже есть дела. Неслышно подойдя к двери в комнату Леонардо, Майки бесшумно сел у стены, привалившись к ней карапаксом. Отсюда он услышит все, что будет происходить в комнате старшего. Если… если тишина, раздающаяся сейчас оттуда (не слышимая, но ясно ощущаемая, вот как будто ты находишься в одной комнате с заболевшим гриппом и прямо чувствуешь, как тебя окружает опасность, тыкается в тебя невидимыми пальцами, готовится напряженно к броску), как-то изменится, Майки успеет заскочить внутрь и помешать Лео сделать то… чего лучше бы ему не делать. Раф-то сейчас, видно, не в том состоянии, чтобы бдить. Ему бы самому в себя прийти. Ничего, к счастью, парни, вам есть, на кого положиться! Майки попытался расслабиться и абстрагироваться от всего окружающего, как учил отец, и превратился в слух. Он успеет. Не может не успеть.