Тебя оставили одну, Такое невинное cоздание... И сопротивляешься со всей своей уверенностью. И душа разрывается от желания начать заново, Когда ты лежишь на сцене, Но ничего не помогает, лишь жизнь бьет по самому больному. Забудь, забудь все. С тайным чувством совершенства. IAMX–S.H.E. (с)
Прямо держа спину, послушно-правильно распрямив плечи, Тина с лихорадочно сухими глазами смотрела прямо перед собой, в пустоту, в себя, а если официально – на ежедневное собрание авроров. Оцепенение перебивало правила приличий и притворств, - она забывала переводить взгляд на берущего слово, чуть кривить линию бровей, в попытке якобы проанализировать высказывания, и с бОльшей концентрацией бросать пытливый взор только лишь на силуэт главы аврориата. Тина рассыпалась на колючий серый песок на выдохе и на вдохе вновь собиралась воедино, только для того, чтобы через три секунды немного умереть вновь. Проклинаю это все. Проклинаю – и так, она спокойно принимала левитирующий к ней документ с ценными указаниями. Ценными ли, если от них осталась только шероховатость на пальцах, а проклятье легло заочно на каждую букву? Судорожный, сухой вздох поцарапал легкие, проклокотал в горле, но изможденные губы удержали страшный звук. Выдох так и замер царапиной, запутавшись в солнечном сплетении. - Аврор Голдштейн. И себя. - Да, мистер Грейвс? - Мне непонятно почему, но все же я вам напоминаю о вашем незакрытом деле о незаконном обороте зелий на Лонг-Айленде. Закричать ему в лицо что не было никогда такого дела? Что он спутал два давнейших происшествия? Закричать? - А догадываетесь, почему мне непонятно то, что я вам должен напоминать хоть что-то? - Нет, сэр. - Даже не знаю. Посоветовать вам подумать об этом на досуге или боюсь, тогда, мы рискуем получить еще пару невнятных и забытых дел? Тина смотрела на него, а видела только черную тень, пятно, кляксу от чернил, мрак вокруг звезд, пыльные полки шкафов, шлейф дементора. Все, что крадет свет. То, что украло и его. - Прошу прощения, сэр, – тихо выдохнула девушка, но ее слабое, как дымка от сигарет, послание разбилось об острое плечо Персиваля Грейвса, который уже давно отвернулся от нее. Вторя трепету ресниц, пальцы задрожали над самой кромкой ткани воротника, так, что тонкая кожа почувствовала слабое и мокрое движение. Руки были одеты в перчатки холодного пота. Желание звать его, - Персиваль! Персиваль, посмотри на меня! – ледяными волнами поднималось в ней. Прежде чем весь гнет обрушится на ее измученную оболочку, сминая и размазывая в горькие слезы, надо было успеть найти камеру для безумств подальше. А та, что у нее внутри? Тина медленно передёрнула линией плеч, проверяя клетку внутри. Тюрьма, что она носит в душе, заперта надежно. Пленники в ней тихо и протяжно воззвали к ней, но девушка была неумолима. Собрание окончено, и с каждым разом, время окончания приближается все ближе на рандеву с началом. А кто украл эти долгие часы встреч? Я знаю, я знаю, я знаю кто. Черная тень прошла по протоптанной тропинке чужого человека, меж рядов кресел и скрылась не в своем кабинете. Свет, ночь, свет, ночь, - Тина медленно моргала, дабы увериться, что устья ее рек сухи. Она не знала, что она со стороны – тонкая, изящная, высокая, грустная ива, и витиеватое кружево, забытое хозяйкой, за отсутствием праздника и повода. Она забыла, ведь никто ей больше этого не говорит. Тень украла и это.***
- Спасибо! Девушка приложила жар своих ладоней к таким же полыхающим щекам. Каление не успокоило. - Спасибо! – и весь жар ее счастья собрался в мучительно ясных искорках в глазах. Он смотрел, не отрываясь на звезды, хотя, как он знал, и мрак вокруг приносит ему счастье. Можно было отправить кофе и шоколад по воздуху, но он выбрал вариант более волшебный и прекрасный – стараясь особо не выдавать себя, мужчина мягко поднес угощения прямо на заваленный бумагами стол перед девушкой. - Уверяю, так дежурство пойдет куда легче. - Уверяю вас, верю! Забывшись от чувств, что он всегда приносит с собой, Тина тут же сломала глянцевую дорогую плитку и ничуть не стесняясь, кинула ее меж алых переполненных губ. - Можно? – широкая ладонь протянулась к хилой табуретке, на которой Тина принимала в лучшем случае, забежавших по делам. - Можно? – смеясь, девушка ребячливо протянула узкую лодочку ладошки к мужчине: можно вы останетесь? с шоколадом и кофе? со мной? навсегда? Ответ она получила в форме улыбки, распечатав ее, она обомлела от счастья. Вальяжно и немного горделиво, он комфортно устроился на кривом нечто, закинув ногу за ногу, перекрестив свой черный взгляд с ее. - Чем заняты? - Да ничем серье… Ой! – ладонь взлетела к губам. – Работа, мистер Грейвс. Все очень серьезно! - Дела деловые, да? - Завтра принесу отчет, убедитесь, сэр. Прошу вас, - кофе было поделено пополам и желания девушки превратились в молитву; делить с ним все. - У вас очень уставший вид, - после потока теплого разговора ни о чем, жар остыл, а пар вышел вместе с признанием. – Вы когда-нибудь отдыхаете? - Да. Сейчас. Тина быстро опустила глаза. Успела спрятать?... - Вам тоже необходимо отдыхать. Хотя изнеможденность вам не грозит. - Почему? Даже то, как вы устаёте, принимает форму изящности. Он улыбнулся и проклял себя за трусость (глава аврориата!), а Тина увидела как опустился точенный профиль и запоздало услышала хриплый нежный голос: - Вам ничего не грозит.***
Видел бы он ее сейчас… Тень тени себя. Но он видит! Видит! Это сотворил ты! Тина вытянулась в рост и привела приговор в исполнение. Ночь при кофе с шоколадом и родных широких плечах (она так и не осыпала их поцелуями) отправляется на пожизненное заключение. Тюрьма в душе пополнилась еще одним заключенным. В черном проеме, в миллиметре от ее лица чуть не произошел побег века: все воспоминания всколыхнулись в ней и гневно запросили правды. - Аврор Голдштейн. - Мистер Грейвс. Будь прокляты наши имена, на что они мне? Зачем мне льдиво, лживо, вежливо произносить твое имя, если я хочу рыдать и кричать в твое-чужое лицо? - Шанс на исправление, - чье? – Непорядки с Новыми Салемцами. Проверьте семейство Бэрбоун, ее родословную, ее детей… - оттенок человека скользнул в пустом уже так давно голосе, - ее выбор мест для митингов. И прошу, Тина… Не так должно звучать ее имя на его губах. Горькая насмешка и снисходительность ударила по плечам, и Тина чуть не рухнула под этими ударами к его ногам. - Конечно, мистер Грейвс. Пустота задержалась на худом лице девушки. Отстраненное любопытство и расчет скроили слагаемые – она не знает.***
Черные коридоры и скрип половиц уводили ее вперед, угрожая и маня еще более страшными вещами. Сцена была предоставлена прекрасно. И впрямь, словно в театре – широкая площадь в обрамлении резных столбцов, свет из узких отверстий под самым потолком, бьющий прямо на двоих. Свет, очеркивающий каждое движение руки и беснование тонкой плети. И черные полосы между тонкими пальцами, что скрывали лицо, в жалкой попытке хоть как-то отстраниться. И гротеск и крик во всем – представление дают в церкви. Первый удар (для нее) изничтожил веру во что-либо в Тине. Последствия второго удара девушка знать не хотела. Движение кисти и плеть с визгом, как змея, ускользнула в тень. Затаившись. Приземление отметилось звоном – бляшка ударилась об пол. Блеск слез в глазах мальчика странным образом умиротворяет ее – еще не все потерянно. Если есть слезы, есть шанс на… Пригибая колени перед ребенком – уверена, он выше ее на голову – Тина протягивает свое извинение. Если есть хоть один несчастный ребенок, каждый взрослый виноват в этом. - Ведьма! Тина восторженно поднимает глаза, и дикая, полоумная радость вскипает в ней. - Я? Она опускается на колени и перекрывает своим тонким телом, забившегося в себя юношу. Полы пальто накрывают его колени. - Я? – непонимающе шепчет девушка, с гневным укором глядя на женщину, что избивала во имя возвышенных и нечеловеческих ценностей ребенка. - Аврор Голдштейн, вы нарушили один из важнейших законов… - Я?... Ее отнимают от него и она растворяется в калейдоскопе пространства и времени.***
Этот человек чужой для меня. Слезы защипали радужку глаза, но затолкав желание превратиться в озеро слез, она лишь дернула бровью . Тина была непреклонна – для меня нет надежды. Ах, как больно! – сладко застонало сердце, восхищаясь новым уровнем страданий. - Не будем с этим тянуть. Сказать мне вам нечего, ведь я совсем не удивлен. Грейвс склонил голову вбок, словно проверяя какой эффект вызвали слова. - Применить магию на глазах у не-мага, да еще у какого. Что вам в голову пришло? - Сэр, я… - Как зовут не-мага, которого вы защитили? - Криденс Бэрбоун, – а зачем вам? - Тина… Откинувшись на спинку кресла и водя пальцами по ручке кресла, он казался расслабившимся и довольным. - Мне неприятно вам это говорить, но конечно, никакой речи о вашем продолжении службы в аврориате. Проступок слишком серьезный. Освободите ваше место в ближайшее время. - Сэр… Вы сказали однажды… - Мисс Голдштейн! Оставим прошлое и посмотрим правде в глаза! Ваш проступок имеет слишком тяжелые последствия! Нет смысла расписывать степень вашей вины! - Да, сэр. Простите, я только могу надеяться, что мой проступок не принесет вам слишком много проблем! Если бы вы знали как я сожалею! Холод дрогнул и в словах забились интонации любящей женщины. - Надейтесь. Желаю вам удачи во всех ваших начинаниях. Всего хорошего, мисс Голдштейн. Тем лучше, он больше не ее начальник. О своей загубленной мечте она прольет слезы позже, ведь надежда о карьере защитника мира еще есть. Значит можно… - Можно я вас поблагодарю за все, что вы сделали для меня? Кончик узких губ нервно дернулся вниз. - Конечно, Тина. Она почувствовала себя бабочкой, которая распахнула свой тонкие слабые крылья, а навстречу ей пахнул ураганный ветер. И все что осталось – удержаться. - Спасибо, мистер Грейвс. Вы… - нет, не смысла, - Вы не знаете, что сделали для меня. Сухо кивнув, чуть улыбнувшись и пропустив дымку доброты, он разрешил ей остаться в живых. К великому сожалению и незнанию Тины.