(Не)страдающие от одиночества

Опускает голову, рассматривая неприглядные балетки, когда замечает очередной, полный отвращения и нескрываемой злобы, взгляд. Взгляд, направленный в её сторону. Прошло уже двадцать три дня, с тех пор, как девушка не видела другие эмоции на лицах, смотрящих на неё. С тех пор, как от Маринетт отреклась собственная подруга, не забывая бросать злостные высказывания и ставить подножки. С тех пор, как ее жизнь превратилась в ад. Как неожиданно. Ей хотелось биться в истерике и разрывать волосы на голове. Хотелось утонуть в собственных слезах и жалости к себе. Ударять головой по стене бесконечной истомой, пока на ней не появится дыра, высасывающая все эмоции. До одной. До умиротворяющей пустоты внутри себя. Потому что боль уже успела поглотить все. Все чувства, и черт возьми, соврет, если скажет, что справится с этим. Ни черта. Она всегда была зависима от мнения окружающих, и дико презирала себя за это. Всегда была ничтожно слабой. Так и доходит до своего класса, ни разу не подняв глаз, дабы только не видеть, как кривится лицо однокурсников. Поджимает под себя плечи, сгорбившись, когда краем уха улавливает мерзкий смех Хлои, следом и ее новой лучшей подруги — Альи. Ненависть к Маринетт резонно сблизила их. Рядом с ними сидят Макс, Ким и Нино, по очереди показывая что-то на телефоне. — Чуете, как завоняло! — Сезер морщит нос и машет рукой, словно кто-то действительно испортил воздух. Все, как болванчики, повторяют за ней, и Маринетт не успевает подумать над тем, как же глупо это выглядит.  — О, Дюпен-Чен, ну надо же. Когда в последний раз ты принимала душ? — произносит Хлоя и в следующую секунду все смеются взахлеб. Маринетт, застыв у порога, в неприкрытой мольбе смотрит на Алью, которая только усмехнулась. Да, она все равно надеялась, что Сезер не сможет поступить так с ней. Та никогда не мыслила поверхностно, как это делает Буржуа, требуя углубленного объяснения со всех сторон. Еще она добрая и не грубит тем, кто хорошо к ней относится — все это яро говорило о том, что друзьями с Хлоей они не станут. Но, очевидно, она ошибалась. — Нет, — резко фыркает Сезер, демонстративно медленно вставая со своего стула. — Ей даже душ не поможет. Вдох Она была уверена, что что-то внутри неумолимо разрушилось. Умерло. Выдох Смех одноклассников становится таким далеким, словно был за стеной. К горлу подкатывает ком, не давая полноценно дышать. Всхлипы, просящиеся наружу, сдавливают грудную клетку. Почему? Почему она сказала это? Почему продолжает подыгрывать мерзкой Буржуа?! Хотелось исчезнуть. — Это было круто, дай пять! — раздаётся из-за спины, когда она, сжав губы, чтобы не расплакаться прямо в коридоре, спотыкаясь, бежит в уборную. — Дыши…дыши, Маринетт. Все в порядке. Уже через несколько недель они обо всем забудут. Она не верила в это. Потому что Алья постепенно превращалась в Хлою. Как-то раз Маринетт даже заметила дорогое ожерелье на ее шее, пока не получила предательский тычок в бок. Сезер не была подружкой на побегушках, коей раньше являлась Сабрина. Нет. Те в действительности проводили очень много времени вместе. Алья не делала за Хлоей домашку и даже иногда ставила ту на место. После того, как Сезер превратится в Буржуа, обратной трансформации не будет. Мари безостановочно обрызгивает лицо водой, проговаривая слова успокоения, как мантру. Еще бы чуть-чуть и она расплакалась у всех на виду. Слёзы — яркое проявление слабости, а такое удовольствие она им приносить не хотела. А это только начало учебного дня.

***

В детстве Адриана есть мало по-настоящему счастливых моментов, однако несколько уроков он все же извлек: Самое главное — прекратите надеяться на своего отца, ему на вас совершенно наплевать. Пусть даже это рождество, ваше первое выступление или даже выпускной в художественной школе, прекратите ждать. Родители, думающие только о своей работе и ни о чем другом — стабильны. Наплевали в обычный день, наплюют и сейчас. К сожалению, это действительно так. Ни при каких условиях не пытайтесь поговорить с такими родителями. Вряд ли в них осталось давно потерянное чувство, как забота о своем сыне. «СЫНЕ, ПАП! Я ВСЕ ЕЩЕ ЖИВ!» Они бесчувственные роботы, чьи души заполнены кипами бумаг и договоров. А знаете, что самое противное? То, что ты по-прежнему остался человеком. Ты не робот, мнимо способный не ощущать ничего. Ты все еще человек, маленький человек, вынужденный проходить через всю темноту своей души и тонуть в безмерной, но такой глубокой, жалости к себе, совершенно один. Вряд ли хоть одна из попыток добиться внимания своего единственного родителя окажется удачной, так что, не пытайтесь, потому что единственное, что неизменно вас ждет — боль. Такая яркая, не угасающая после каждого безразличного слова в ваш адрес. Штука в том, что они все были такими. В детстве Адриана совершенно нет по-настоящему счастливых моментов. Так что же изменилось сейчас? Может ли он сказать, что его жизнь стала лучше? Абсолютно, точно — нет. Отец говорит, что ему не нужна плохая репутация, которую сулит сын суицидник. Отец говорит, что хочет перевести Адриана в другую школу. Отец говорит, чтобы охрана больше никогда не выпускала его из рук. Адриану плохо. Ему просто ужасно, и если бы спросили, жалеет ли он о попытке суицида, тот бы не сомневался. Потому что ни черта не жалеет. И сделал бы это еще раз. «Я хотя бы попытался», — скажет Адриан, нарочно выкурив всю пачку, дабы насолить Габриэлю. Он готов сделать что угодно, что сможет причинить боль отцу. Увидеть хоть каплю эмоций на нарочито выстроганном безразличием, лице. Однако единственное, что он сейчас делает — направляется в школу, которая, к тому же, еще дальше от особняка, чем первая. Лучше бы он умер. Входит в класс, надевая на себя маску безразличия и презрения, как это всегда делает отец. Видит восторженный взгляд чертовой Хлои, которая едва сдерживалась, дабы не прыгнуть в объятия к своему другу. Также видит то, как шатенка, встав на свой стул, пытается прикрепить жвачку к волосам девушки, отвернувшейся к окну. На самом деле сделать это не составляло труда, ибо черные, как смоль волосы, закрывали почти всю половину ее лица. Взгляд прозрачный и темный, словно мыслями она была далеко за пределами этого мрачного кабинета, с которого хотелось уйти. Отцу бы она понравилась. — Эй, что ты творишь! — выкрикивает Агрест шатенке, не давая возможности учителю его представить. — Убери жвачку, или сначала она окажется на подошве моего ботинка, затем у тебя во рту! Шатенка-аля-я-ни-в-чем-не-виновата хлопает глазами, замерев с приподнятой рукой. Она сидит вместе с Хлоей, поэтому не стоило ожидать от нее чего-то другого. Брюнетка резко поворачивается, чуть не задев волосами жвачку. Та ошарашенно смотрит на Адриана, словно тот был инопланетянином. Или явно чем-то нереальным. Она натянуто улыбается, будто это причиняет ей боль, и губами произносит: «Спасибо». Адриан участливо кивает. — Алья Сезер! Немедленно к директору! — выкрикивает учитель. — Но мадам Менделеева, так нечестно! Маринетт сама виновата! — возмущенно вторит Буржуа, встав со своего места. — Я не хочу ничего слушать. Меня не волнуют ваши личные проблемы, но терпеть это больше не собираюсь. Алья Сезер, к директору, живо! — женщина указывает пальцем в сторону двери, и шатенке — Алье ничего не остаётся, как пораженно выдохнуть и выйти за дверь. Мадам Менделеева начинает представлять Адриана классу, но единственное что он запомнил — имя той девушки, к которой, казалось, проникнулся неким пониманием. Маринетт.