Начни сначала. Чайки Балара

                    Яркий свет солнечными зайчиками искрился в многочисленных ручейках, сбегавших по скалам и дробившихся на камнях. Слабый ветерок осторожно трогал яркую зелень падубов и буков, шевелил разноцветные флаги. В небе, синем и чистом, без единого облачка, с оглушительными криками носились невесть откуда залетевшие сюда белоснежные чайки.       В палатках целителей было шумно: поправляющиеся воины громко смеялись, переговариваясь с друзьями и родными, что стояли у каждой кровати. Сетуя на то, что пропустят момент, когда в цепях выведут Моргота, они просили друзей запомнить и описать потом всё как можно подробнее. Особо ретивые уговаривали целителей позволить им выйти и поглядеть хотя бы одним глазком на мятежного Вала, чей облик, говорят, был столь ужасен, что лишал дара речи.       Лишь в дальнем углу одной из палат царило молчание, и сидевшая у кровати эльфийка беззвучно вздыхала, осторожно гладя стянутую бледно-жёлтыми от мазей бинтами руку. Смотреть на лежащего в постели Трандуила было действительно страшно. И больно. Обгоревшая часть лица пряталась за бинтами, а другая застыла бледной алебастровой маской, сливаясь по цвету с тканью, охватывающей голову. Здоровая рука лежала на покрывале, сжатая в кулак. Глаза под веками мелко подрагивали — ему снился сон, жуткий непрекращающийся сон о том, как он горел. Как вспыхивал огонь, а он наблюдал, как пламя медленно приближается, охватывая каждую клеточку тела. И кто-то кричит невыразимо громко прямо над ухом. Кричит от той же боли, что сжигает его. А потом забытье. Снова и снова. Изредка он выныривал из горячечного бреда, пытаясь открыть глаза, но на месте одного из них постоянно вспыхивала боль, острой иглой пронзая мозг, и всё, что он мог сделать, — осторожно приоткрывать здоровый глаз, пытаясь разглядеть в стоящем перед глазами тумане хоть что-то.       В основном рядом сидели мать или отец. Он не видел их — чувствовал. Тепло, защиту, поддержку. Изредка заходили друзья, тихо переговариваясь над кроватью. Рассказывали что-то, но смысл ускользал, оставляя лишь звуки голосов, которые успокаивали, помогая забыться коротким благостным сном без сновидений. А по ночам приходила она — бледная тень, чьи волосы в волшебном свете Итиль казались почти чёрными. Она ложилась рядом, обнимая здоровую половину тела, гладила холодную кожу, обжигая ее горячими слезами. И шептала, что-то непрерывно шептала, а он пытался, пытался понять, напрягаясь до чернильных пятен перед глазами, но не мог. Казалось, она говорит о чём-то невероятно важном, о чём-то, что может изменить всю его жизнь… Но он не слышал. Не мог. И, наверное, не хотел.       В забытьи были свои преимущества: здесь не было боли. Стоило на краткий миг прийти в себя, как она накатывала оглушающими волнами, и он жалел, что не может заплакать, завыть, закричать от невыносимого жара, снова и снова сжигающего тело. Горло тоже было опалено, даже хриплый шёпот не мог слететь с обветренных пересохших губ. Он не мог видеть, слышать и говорить. И иногда ему начинало казаться, что больше не хочется жить… Но всё проходило, стоило ей прийти, лечь рядом и зашептать что-то невнятное, но невероятно тёплое и родное… Что-то, что возрождало, возвращало к жизни, давая силы день за днём.       Сегодня рядом с ним сидела Тинвен. Осторожно гладила перебинтованную руку и с болью смотрела на хмурившееся во сне лицо. Тихо подошёл Синголло, присел рядом.       — Ну, как он?       — По-прежнему, — она вздохнула. — Говорят, через два-три дня должен прийти в себя.       — А если не придёт? — в голосе Синголло послышался страх.       — Не знаю, — в тон ему ответила Тинвен. — Даже думать об этом не хочется…       — Думаешь, ему очень больно? — Синголло посмотрел на вздрагивающего Трандуила и стиснул зубы. Он помнил, как на его глазах лучший друг вспыхнул, как яркий факел, и повалился на землю, увлекаемый Аэрин, возникшей из ниоткуда.       Разведчик вздохнул и покосился на соседнюю кровать — эльфийке досталось не меньше. Волосы, лицо, шея — всё сгорело. Лишь глаза и кончик носа выглядывали из-под бинтов. Ей было гораздо хуже, чем Трандуилу, но если бы не она, оба бы погибли. А так, как говорят майар, шансы у обоих весьма велики. Если до сих пор живы, значит выкарабкаются.       В палату неслышно вошли молчаливые целительницы Эстэ, облачённые в дымчатые одежды. Обогнув замерших синдар, они поочерёдно склонились над лежащими, приложив ладони к забинтованным лбам. Морщины на лице Трандуила тут же разгладились, и он задышал ровно и спокойно.       — Скажите, как он? — с надеждой посмотрел на целительниц Синголло. Они скользнули по нему равнодушными пустыми взглядами и поспешили к выходу. Но Синголло успел поймать последнюю за рукав, заставляя остановиться, и настойчиво посмотрел в спокойные серые глаза.       — Я прошу вас, ответьте. Хотя бы одно слово! Надежда ведь есть? Он будет жить?       Дева неохотно остановилась и одарила синдар прозрачным взглядом. Но разведчик продолжал сверлить глазами бесстрастное лицо, и майэ смирилась, повернулась и скрестила руки на груди, ожидая вопросов.       — Как он? — в третий раз повторил Синголло.       — Он жив, — последовал ровный ответ.       — А что с ним? Он сможет говорить, видеть, слышать?       — Нити его фэа прочны, они крепко держатся за хроа, — целительница вздохнула. — Ему повезло — глаз уцелел, со временем зрение полностью восстановится. Связки пострадали меньше, но пройдёт немало времени, прежде чем голос вернётся.       — Слава Эстэ! — выдохнула Тинвен, прижав руки к лицу. — То есть он снова будет таким же, как прежде?!       — Никто не возвращается прежним, побывав в горниле драконьего пламени, — сухо сказала целительница. — Воспоминания никогда не покинут его, будут тлеть в глубине души и останутся уродливыми шрамами в памяти. Ему повезло, что у него есть вы.       — Спасибо, — искренне поблагодарил Синголло. Целительница развернулась, собираясь было уходить, но Тинвен, спохватившись, привстала:       — А что с Аэрин? Она ведь тоже поправится?       — Всё зависит от её желания. Хотя силы воли у неё достаточно, — с этими словами целительница удалилась.       Ночь горстями рассыпала звёзды над лагерем, таинственно замерцала лунным светом на серебре и золоте знамён. Тишина и темнота окружали палатки целителей, возле которых не было ни души. Где-то неподалёку кто-то распевался, тихонько бренча на лютне, и ветер уносил куда-то в горы тихий смех. Высокая фигура, неслышно вздохнув, шагнула в темноту палатки, скользнула мимо спящих раненых воинов и опустилась на колени у кровати Трандуила. Осторожно взяв в ладони его здоровую руку, Нарэлен спрятала в ней лицо, беззвучно шепча известные ей молитвы Эстэ-целительнице. Ещё никогда груз вины не был столь тяжёл для неё, как сейчас. С того страшного мига, когда драконий огонь коснулся любимого, и до этой самой минуты она жила под его гнётом, не смея расправить плечи. Она была виновата. Во всём, что случилось с Трандуилом, была лишь её вина. И поступить по-другому она тоже не могла… Как не могла не уйти сейчас…       — Я должна уйти, понимаешь, — неслышно выдохнула Нарэлен, отнимая лицо от его ладони. — Но я вернусь. В этот раз всё закончится. И я вернусь. Мы будем вместе. Навсегда. Помнишь, ты рассказывал мне о Средиземье. О том, что там нет зла, а леса такие огромные, что можно бродить бесконечными днями, не выходя из них… Я не забыла. Я вернусь к утру, и мы никогда больше не расстанемся. Уйдём туда, куда ты скажешь. Это в последний раз, любимый, ты слышишь? В последний раз, обещаю. Скажи, что слышишь меня. Что понимаешь и отпускаешь. Скажи!       Нарэлен потянулась и осторожно провела по здоровой щеке рукой. Он слепо потянулся за её ладонью во сне, и она улыбнулась, склонившись и осторожно поцеловав в уголок плотно сомкнутых губ.       — Я вернусь быстрее, чем ты откроешь глаза, — прошептала она, поднимаясь с колен. Постояла над ним, с нежностью вглядываясь во вновь нахмурившиеся черты, и стремительно скользнула было во тьму.       — Опять уходишь.       Нарэлен вздрогнула, замерев на пороге палатки и вглядываясь в темноту. Из прохода между шатров выступила невысокая фигура и, кивнув в сторону потухшего костра, на котором вечером варили ужин, прошла вперёд. Нарэлен проследовала за ней, удивляясь своей покорности. Остановившись у чернеющего на земле кострища, Тинвен сложила руки на груди и внимательно посмотрела на воительницу.       — Снова его бросаешь? Наигралась уже? Калека не нужен?       — Я постараюсь сделать вид, что не слышала этих слов.       — Можешь делать какой угодно вид, я повторю, если ты не расслышала, — никогда прежде не чувствовала Тинвен такой ярости, как сейчас, когда увидела нолдэ выходящей из палатки. Всё в фигуре Нарэлен дышало такой решимостью, что сомнений у эльфийки не возникало: она уходит. — Ты бросаешь его. Как бросала уже много раз. Ты хотя бы можешь себе представить, каково ему после этих твоих уходов?! Для тебя это всё легкомысленные забавы, а он умирает всякий раз, разваливаясь на куски!       — Я не собираюсь отчитываться перед тобой в своих поступках, — голос Нарэлен высокомерно зазвенел. — И Трандуил принимает меня и мои поступки, не тебе лезть в нашу семью!       — Ну уж нет! — ощетинилась Тинвен, опуская руки и подаваясь вперёд. — Довольно тебе делать так, как хочешь! Пора хотя бы раз задуматься и сделать так, как надо! Пора бы забыть о своём «хочу» и вспомнить о том, что у тебя есть муж и что вы связаны с ним! Или ты забыла уже, что любишь его?! А может, и не любила никогда?! Конечно, какая уж тут любовь, когда ты только и знаешь, что вести на смерть да убивать! Ты даже представить себе не можешь, что можно жить по-другому! Что можно не гоняться за славой, что семья — это твой муж, не братья! Что ты…       — Что я?! — перебила Нарэлен, делая шаг и нависая над Тинвен, которая едва доставала ей до плеча. — Что — я, Тинвен? Не могу любить? Гонюсь за славой? Думаю только о себе?! Я половину тысячелетия только и делаю, что задвигаю свои желания внутрь, пытаясь действовать как должно, а не как хочется! Я даже во сне не могу представить, каково это — просто жить. Нормально жить, без гнёта, что довлеет над душой! Каждый день говорю себе, что вот-вот всё закончится. Не так, как хочется, пускай, но только бы закончилось…       Она замолчала, тяжело дыша, а потом вдруг отступила, опуская голову. И следующие слова Тинвен с трудом расслышала:       — Я так устала чувствовать её…       — Ты… — В следующий миг Тинвен оказалась рядом, беря в свои ладошки её мозолистые ладони, вынуждая поднять глаза. — Ты тоже дала её? Дала, да?!       — Да, — еле слышно выдохнула Нарэлен, сверкнув глазами. Тинвен в ужасе отшатнулась, прикрыв рот рукой. Медленно покачала головой, отказываясь верить в то, что только что услышала.       — Но почему же… Ты ведь не… Он ничего…       — Трандуил ничего не знает, — гордо вскинула голову Нарэлен. — И не узнает, пока мы её не выполним. Или пока не умрём, выполняя.       — Но почему? — беспомощно посмотрела на нолдэ Тинвен. — Ведь это так много бы ему объяснило…       — Например, то, что его жена убивала ради бездушных камней? — усмехнулась Нарэлен, отбросив косу за спину. — Нет уж, пусть лучше думает, что я шла за братьями. И ты не смей ему говорить! Слышишь?! Не смей!       — Я не скажу никому.       — Поклянись, — мрачно попросила Нарэлен, не сводя с неё горящих глаз.       — Клянусь, — выдохнула Тинвен, сжимая кулаки так сильно, что ногти впились в кожу, причиняя боль. — Клянусь, что никогда не скажу Трандуилу о данной тобой клятве.       Хищная улыбка скользнула по лицу Нарэлен и тут же исчезла. Она удовлетворённо кивнула:       — Сама скажу.       Тинвен молча кивнула, и через пару мгновений ничто не напоминало о Нарэлен, она бесшумно растворилась в ночи.       А утром по лагерю пронеслась ужасающая весть: феаноринги убили стражников и попытались украсть Сильмариллы. Войско гудело, как растревоженный улей. Домыслы и предположения, одни ярче других, выстраивались и снова опровергались. Говорили, они пытались убить Эонвэ. Говорили, что камни прожгли им плоть насквозь; говорили, они корчились в муках, извиваясь на земле. Шептались, что они убили друг друга, вырывая камни… Но правды никто не знал.       Тинвен ходила подавленная, вспоминая вчерашний разговор и гадая, что же случилось на самом деле. Как сказать обо всём Трандуилу? И, главное, что сказать?       Лишь к вечеру следующего дня, когда начал утихать шум, когда Эонвэ лично вышел и объявил волю Валар, решившую судьбу феанорингов, лагерь выдохнул. Камни вернулись к своим хозяевам. Они вольны были поступать с Сильмариллами так, как считают нужным. Но прощения феаноринги не получили. За все злодеяния, совершённые ради Сильмариллов, не будет им больше покоя никогда. Не уйти им в чертоги Мандоса, не возродиться в Амане. Так сказал Манвэ. И так будет до скончания веков, пока не сойдутся в великой битве Добро и Зло и понадобятся все силы, чтобы победить. Быть может, только тогда простит Владыка Судеб мятежных феанорингов и вновь вернутся они в Эльдамар.       — Высокопарно говорят эти посланники Валар, — пробормотал Синголло, отходя в сторону после речи Эонвэ. — Слов много, а смысл один. Изгнали их навсегда.       — Что ж, может, теперь Нарэлен хотя бы успокоится, — пожал плечами Амрот, оглядываясь. — Её никто так и не видел? Я как-то раз встретил ночью, когда она в палатку целителей заглядывала.       — Да, я тоже её ночами встречал пару раз, — кивнул Синголло. — Ну, теперь-то она вернётся. Братья ушли. Сражаться больше не за кого и не с кем.       Тинвен молчала. Слова рвались из груди, но клятва, данная Нарэлен, жгла грудь, обращая рвущиеся наружу слова в пепел. Горько вздохнув, она опустила голову и побрела к палаткам.       Спустя три дня Трандуил впервые открыл глаз и осмысленно посмотрел на сидящих у кровати Орофера и Эннель. Даже попытался что-то сказать, но тут же поморщился от боли, что раскалённым прутом прожгла горло. Целительница строгим голосом заявила, что говорить ещё рано, лучше даже не пытаться. Тинвен в отчаянии наблюдала за ним, за тем, как он следит за каждым, кто входил в палатку справиться о его здоровье. Как вспыхивал надеждой взгляд и снова угасал, когда раненый не узнавал любимое лицо.       Палатка пустела, в конце концов в ней остались лишь Трандуил и Аэрин, которая тоже потихоньку начала приходить в себя и теперь молча смотрела в потолок, лишённая возможности хотя бы повернуть голову.       Лагерь сворачивался, войско ваниар и нолдор Амана уже вовсю двигалось к заливу Балар, где собирался флот под командованием Кирдана Корабела. Гил-Гэлад, Орофер, Амдир завершали скорбный труд погребения павших и готовились выступать со дня на день. Рассвет медленно разгорался, окрашивая небо в бледно-розовый. Тинвен стояла на пригорке, обхватив плечи руками, и задумчиво смотрела на долину. Развалины Ангбанда ещё курились ядовитым иссиня-чёрным дымом, а огромные туши драконов, сражённых орлами Торондора, уже начали источать удушающее зловоние. Оставаться здесь дальше становилось небезопасно. Эдайн уже ушли накануне, обещая собраться на берегу моря в назначенный день.       За спиной хрустнул камешек, эльфийка резко обернулась и облегчённо вздохнула, разглядев приближающуюся в предрассветных сумерках фигуру.       — Я уж думала, что мы уйдём без тебя. — Она шагнула навстречу Нарэлен, но замерла в шаге от неё, пристально вглядываясь в решительное бледное лицо. — Ты не пойдёшь, — утвердительно сказала она. Нарэлен молча покачала головой, протягивая руку и разжимая ладонь. Тинвен заглянула — и увидела подвеску из бледно-зелёного берилла.       — Я… я поговорила с Эонвэ… — Нарэлен замолчала, прикусила нижнюю губу, резко отвернулась. Несколько раз судорожно вздохнула и снова обернулась, зло смахнув слёзы. — Я умоляла его донести до Валар мою просьбу. Он обещал, что выполнит… — Она, не выдержав, всхлипнула, прижав свободную руку ко рту. Зажмурилась. Покачала головой. Дрогнули плечи. Тинвен потянулась было к ней, положила руку на плечо, но Нарэлен резким движением смахнула её и отступила. Распрямила спину, подняла подбородок. Глубоко вздохнула.       — Я попросила у Валар позволения расторгнуть наш брак. Он невозможен по одной простой причине: жене нет места среди живых. А муж не должен следовать за ней, принимая на себя все тяготы изгнания. Я заслужила его.       — И ты не просила прощения? — потрясённо прошептала Тинвен, чувствуя, как в груди волной поднимается жалость.       — Просила… — голос Нарэлен сел, и следующие слова она прошептала: — В ногах валялась. Умоляла простить. Позволить вернуться. Нельзя. Прокляты. До конца своих дней.       — Но как же… — в отчаянии проговорила Тинвен. — Как же теперь…       — Позаботься о нём, — в ладонь скользнул холодный берилл, и не менее холодные руки сжали пальцы Тинвен, заключая камень внутри. — И помни — ты поклялась.       — Но это всё несправедливо! Неправильно! — воскликнула эльфийка, глядя на кутающуюся в походный плащ Нарэлен, которая, лишившись камня, будто стала ниже ростом, Где-то неподалёку заржала лошадь, и Тинвен поняла — её ждали. Она уходит не одна.       — Зато заслуженно, — горько бросила Нарэлен и, резко развернувшись, поспешила к небольшому пролеску.       Тинвен осталась стоять, потрясённо разглядывая последнюю вещь, что связывала Нарэлен с Трандуилом, — его помолвочное кольцо.              

Конец второй части