Снайпер на льду

      Как же давно было это детство… Никогда не смогу сказать, что у меня оно было беззаботным и лучистым, как у многих детей. Я никогда не купался в ласке семьи, не был «ясным солнышком», кем обычно дети являются для родителей. Мои отношения с родными вообще были более чем натянутые, трещащие по швам во всех местах. Мы общались не лучше, чем просто незнакомые люди, которым по какой-то неясной причине приходилось якшаться друг с другом. Тогда я еще жил в Японии. Такой далекой, сейчас казалось бы. В то мрачное для меня время единственным солнечным лучом в непроглядном мареве туч являлось фигурное катание. Когда я мог позволить себе пуститься в скорый пляс по ледяной поверхности катка, мысли, тяжело оседающие в голове, улетали сизой птицей. Душа вместе с танцем улетала в безоблачную даль, устремляясь к высшим тактам, элегантным прыжкам. Убегая от реальности, закрывая глаза на вокруг происходящее, я все больше и больше закрывался в себе. Все мысли сбегались к одной точке, сходились в единый замкнутый круг. Впоследствии это не сыграло для меня пагубной службы, однако даже сейчас, спустя немыслимо сколько времени, я думаю, что все могло быть иначе. Вспоминаю старые мысли, ворошу прошлое, закрывая глаза и на время забывая настоящее. Сейчас, смотря на эти строки, я не вижу того сложного будущего, которого сплела мне судьба. Наоборот — пред взором предстает будущее замкнутого в себе человека, серого, как краски тусклой мелодрамы. Тогда никто — ни я, ни кто-либо другой — и представить себе не мог, что случится уже ровно на мои седьмые именины.       Этот день начался с обычного, серого утра. С улицы так и веяло первыми заморозками, за окном посверкивал легкий иней, осевший на тротуаре и крышах машин. По комнате разносилось мирное тиканье настенных часов — даже сейчас, рассказывая это, слышу их ненавязчивое тиканье. Эти часы не играют никакой роли в истории, но предаваясь некой ностальгии, я так или иначе, да слышу это тиканье… Будто голос старого друга, неразборчиво шептавшего из прошлого. Тем утром я не ждал ничего, что хоть как-то похоже на поздравление. Я просто знал, что стал еще на год старше. Сложно сказать радовался я этому или нет — меня окутывало странное предчувствие чего-то очень значимого. Я, еще совсем мелкий тогда, сел на край старой тахты, и заглянул в окно. Разглядывал падающие на асфальт бусинки снежинок, посматривал на проходящих людей. Все спешили по своим делам, кто на работу, а кто в учебные заведения. Мне было скучно смотреть на однообразные походки и торопливость движений проходящих, потому я скоро отвернулся от окна и вновь лег на кровать, поджав к груди колени. Уперев взгляд в бледно-зеленую стену, я вновь подумал о своем будущем. Как велико было желание убежать из этого неуютного дома, где никто не был рад мне. Но куда бежать? Не было ни цели, ни средств, а шанс, что какая ни будь добрая душа подберет заплутавшего мальчишку, был настолько ничтожен, насколько же желанен. Хотелось закрыть глаза и уснуть, не проснувшись на следующее утро. Или проснуться, но видеть уже не эти до тошноты знакомые стены (возможно, как раз из-за этих стен у меня развилась нелюбовь к зеленому цвету), а другие… Другого дома, где была бы моя другая жизнь. Закрывая глаза, я видел черноту. Таким я представлял свое будущее — черное, как слепота, либо серое, как асфальт, о который ежеминутно вытирают ноги.       «Если уже в семь лет меня постигают такие мысли, то что будет, когда мне стукнет 16?» — задумался я и тут же тяжко вздохнул, напоминая сейчас себе именно депрессивного подростка того возраста, о котором подумал. Все мои мысли скоро оборвал резкий стук кулака по дереву, такой знакомый и такой противный. Порой даже приходится задуматься, нарочно ли она так стучит или даже в стуке кулака стервозность протекает. А говорю я про свою, так называемую, старшую сестру Акари. Ненавижу ее, что и взаимно. Таких женщин я никогда прежде и после не встречал. Крашеная-перекрашенная, на высоких каблуках, носящая чрезмерно откровенные и режущих глаза цветов вещи. Сейчас, стоя в освещенном с коридора дверном проеме, она напоминала горгулью с вареным павлином на голове и пришедшую забрать мою душу в Геенну. Боже, да такого «проводника» в мир иной даже сам Дьявол не заслужил. Ну по мою-то голову эта, простите за выражение, стерва зачем? — Отрывай свою задницу от лежанки, пес! И не смей задержаться, тебя зовут, — противным, высоким и слишком громким голосом крикнула Акари, но не ушла. Она ждала ответа по одной простой причине. Пухлые губы, раскрашенные в цвет крови, скривились в ядовитой усмешке. Я приподнялся на локтях и взглянул на своего ежедневного мучителя. — Благодарю за оповещение о столь важной новости, — сквозь стиснутые зубы проговорил я, пытаясь скрыть клокочущую ярость в голосе, до боли прикусив щеку с внутренней стороны. Акари с усмешкой вскинула бровь, как бы намекая, ничего ли я не забыл. — Акари-сан…       Последние слова я чуть ли не простонал, ощущая себя вновь и вновь униженным по всем программам. Быть может, со стороны это казалось не так уж и унизительно, но в душе я был растоптан. Для меня невыносимых душевных страданий стоила и такая «манера речи», а про суффикс, что меня заставляют добавлять к имени этой гадюки… Я всем своим существом ненавижу эту, эту… ну вы поняли. И выказывать в ее адрес подобное уважение было для меня не просто мерзко, а отвратительно. Каждый раз, видя на этом размалеванном лице победоносную ухмылку, я чувствую себя грязью, низшим существом на планете, не имеющего ни грамма собственного достоинства. А что мне остается? Оправдываться перед самим собой за свою слабость, никчемность и беспомощность. Позже, через много лет после этого дня, я стану гораздо более смелее и сильнее; позже мне мало того, что рот заткнуть не смели, так просто вякнуть в мою сторону страшились. Но сейчас я лишь ребенок, не имеющий ничего, кроме замкнутой цепи трясущихся от напряжения эмоций.       Когда вы-сами-поняли-кто соизволила удалиться из моей комнаты (одно из немногого, что оставалось моим на протяжении семи лет), я еще совсем недолго поскулил в подушку, жалуясь на свою ничтожность, а после начал быстро собираться. Все таки эта бака сказала, что я зачем-то нужен родителям. Меня это сразу насторожило — обыкновенно они меня звали по двум причинам. Если им что-то надо от меня или если я что-то натворил. А со вчерашнего вечера я успел… Хм, знаете, я поспать успел! Может меня отругают за слишком шумный вздох в 5 утра? К моему сожалению, но они так могут. Эти, так называемые, родители любят меня не более Акари и, наверное, вообще за человека не принимают. Ну, хоть это, да взаимно. Ибо я тоже не вижу в них человеческих качеств, лишь неприступный холод. Каждый раз, как я оказываюсь под гнетом их горящих зеленым огнем очей (минус балл зеленому), то весь покрываюсь гусиной кожей. Чувство, будто на тебя не твои, кхм, создатели смотрят, а палач, вопрошающий о твоем последнем слове. И сейчас, когда я вновь встал перед ними, словно запуганная мышь, попавшаяся в лапы сразу двум хищникам. Я ждал своего приговора, не смея даже дышать чуть громче, чем тикают часы гостиной. Я чувствовал, как волосы на затылке вздыбились — возможно, от страха. Как бы ни старался я видеть в своих родственниках лишь тех, кто унижают, но не вызывают страха, ничего из этого не выходило. Я прекрасно знал, что они вполне могут причинить и боль, ибо мне это знакомо куда лучше, чем провинившейся собаке запах хозяйского тапка, летящего в место повыше хвоста. Часто корил себя за то, что боюсь их. Но тем не менее каждый раз возвращался к начатому кругу, вновь и вновь натыкаясь на знакомую картину. Страх перед болью сделал из меня пса, ходящего на задних лапках перед хозяевами ради корки хлеба. Впрочем, скоро не так уж и много различий останется. Но ладно, оставлю свое самобичевание на другой раз. Думаю, вы и так поняли, что на этом сложном этапе своей жизни (хотя она никогда не была у меня легкой) я себя порядочно так ненавидел. А теперь вернемся к тому, какой вердикт главы семейства Катсуки решают вынести на этот раз. — Собирай свои манатки, ты с Дэйчи-куном сегодня же улетаете.       До меня далеко не сразу дошел смысл сих слов. Улетаем? Сейчас бы очень пошла английская фраза, ею часто русские подростки пользуются, «What is it?!». Ибо, какого лешего?! Что, куда, почему, ВАТ ИЗ ИТ?! Так, тихо, Юри, спокойствие. Не показывай шквал возмущения и негодования. Забудь, повинуйся. Ох, лучше бы сейчас надо мной возобладал тот страх, нежели дикое изумление, постигшее меня на опрометчивый и необдуманный поступок. — Что?! — вот чисто невольно вырвалось у меня, однако на голову мне тут же обрушилась бумажная хлопушка, больно ударившая по макушке. Поскребя черные волосы одной рукой, я вновь поднял взгляд на родителей. Выражение их лиц, в частности матери, стало раздраженным. Она меня очень не любила, особенно мое непослушание. В правой руке сжимая громадную хлопушку, она была готова вновь меня ударить за любой не соответствующий нормативам поступок. Отец же, как и всегда, был спокоен, как удав, и неприступен, как гора. Однако и на его лице возникла тень недовольства, нос наморщил, а на меня посмотрел с неприкрытым презрением. Можно было подумать, что перед ним не собственный сын стоит, а грязный уличный попрошайка. Ну что же, взаимно, господа, взаимно. Вот только если я так наморщу нос и взгляну на вас подобным образом, то мне без разговоров прилетит уже не хлопушкой, а каблуком гэта. Кстати, совсем забыл сказать. Вы же наверняка удивились и не поняли, про какого такого Дэйчи речь завели сие любезные господа? Так вот, тот Дэйчи — первый их сын и мой, следовательно, старший брат. Дэйчи был здесь для меня единственным человеком, не вызывающим отвращения. Мы с ним не имели никаких дружественных связей, но и злостных отношений не наблюдалось. Возможно, что он так же меня недолюбливал, но хотя бы не показывал этого и не унижал, подобно Акари. Дэйчи-сан деловой, вечно в командировках, человек с неплохой карьерой. А главное, без тех корыстных побуждений в мою сторону, что и вызывает уважение к его персоне и видимость человека воспитанного. Интересно, что он забыл в этом семействе? Впрочем, я пускай и не знаю, кем он работает, но в отчем доме появляется нечасто, а значит, живется ему хорошо и неголодно. Но я все равно ничего не понимаю, вот хоть застрелите. В первую очередь серьезно мучает вопрос — куда? Хотя смысла спрашивать, конечно же, нет, ибо мне ответят подзатыльником. А может все к лучшему? Может Дэйчи-сан отвезет меня куда-нибудь за границу, где… Где, что? Да, замечательно, даже мое воображение против моего счастья, прям фантастика. Ладно, поживем — увидим, но мне все равно почему-то все это не нравится…       Убедившись, что меня уже перестали замечать, я поклонился старшим Катсуки и поспешил удалиться к себе в комнату. На лестничном пролете, ведущем на этаж с моей комнатой, я приметил Акари. Как-то ухмылялась она более гадко, чем обычно. Видно она было посвящена в ход событий на пару веков вперед меня, что подтвердилось следующими словами. — И поспеши, братик в 6 уже будет здесь. — все тем же резким лающим голосом оповестила сестрица, после чего придала мне ускорения пендалем. Я, чуть не чмокнувшись носом со ступенями, куда быстрее припустил к себе в комнату - собирать сумку и погружаться в тяжелые думы.       Впрочем, собраться-то мне не составило труда. Чего мне собирать-то? Одежды чутка, из «личных вещей», пожалуй, только зубная щетка. Все это и маленького рюкзака не заняло, в оставшееся пространство еще целого кота уместить можно попробовать. Ну, в этом был кое-какой плюс — тащить значительно легче. Это тебе не огромный чемодан, что люди обыкновенно только в отпуск берут, и в нем всего половина их гардероба. В общем, после коротких сборов у меня было еще более часа до приезда Дэйчи-сана. Я вообще не знаю ни малейших деталей о предстоящей поездке — и это сильно напрягает, чтоб вы знали. Да что там деталей - у меня общее понятие о ней смутное. Конечно, я не могу говорить, что ни с кем подобного точно не случалось, но тем не менее. Не каждому второму человеку говорят, что он уезжает, незнамо куда, незнамо зачем и насколько. И даже спросить нельзя. Вот из-за последнего вообще некоторая обида накатывает.       Итак, вернемся ко второму пункту, коим я буду заполнять оставшееся свободное время. Тяжелые думы, здрасте. Пожалуй, не буду описывать вам замкнутый круг повторяющихся мыслей, вновь и вновь диктовать наскучившие вопросы, раз за разом придумывая им все более смехотворные ответы. Ныне у меня есть возможность промотать этот скучный монолог моего Я и перейти к тому интригующему моменту, когда с первого этажа донесся звук отпираемой двери.       Мой старший брат человек очень пунктуальный, что прекрасно вписывается во все его поведение, манеры, привычки. Дэйчи очень порядочен и аккуратен, в компании, в которой он работает, наверняка его все любят. Я это говорю не потому, что он очень приятный и радушный человек, умеющий решать все проблемы до их возникновения и знающий все наперед. Нет, просто он умеет таким казаться. Вернее будет описать брата как очень хитрым. Я сам наблюдал изменчивость поведения Дэйчи, взять хотя бы его радушную мягкосердечность с родителями, что души в умничке-сыночке не чают, и наставительно-ласковое поведение с сестрой. Интересно, какой он на самом деле и как будет вести себя со мною? Что же, скоро узнаем. Под скоро я имею ввиду прямо сейчас, ибо если я мигом не спущусь вниз, то туда меня уже за шкирку будет тащить размалеванная горгулья. А у меня совсем нет охоты пятой точкой вкусить месть ступенек. Потому я сразу же, как только услышал радостные голоса родителей, — аж тошно — схватил рюкзак за лямку и спрыгнул с кровати. И уже стоя на пороге распахнутой двери я обернулся, чтобы взглянуть на свою комнату, что так долго дарила мне приют и хоть некоторое спокойствие. Знал ли я, что это будет последний раз, когда я вижу эти зеленые стены, эту добрую, пусть и маленькую, пусть и шаткую, кровать? Мог лишь догадываться и нутром чувствовать грядущие перемены.       Возможно, что я слишком долго простоял на пороге, ибо, когда вышел из своего астрала и развернулся, то носом уперся в твердую твидовую ткань пальто. Я испуганно отпрыгнул сразу на два шага обратно в комнату. Я совсем не ожидал, что Дэйчи даже подумает лично пойти за мной на второй этаж. Но хорошо ли это для меня?.. Уже напрягает взгляд его таких же темных глаз, даже темнее, чем у меня. Будто в этих глазах собрали кофейную гущу с как минимум трех чашек. Взгляд хоть и не сулил бури, но и нечего сладкого и лампового не предвещал. Хорошо, что я на такое и не рассчитывал, а то самому сложнее было бы. И тут, даже не знаю, ожидал ли я подобного, Дэйчи проворным движением схватил меня за ворот куртки и грубо выставил за порог, в коридор. Тут же я зорко подметил, что за его спиной стояли родители — их было не видно из моей комнаты.       Я сейчас, конечно, могу просто заглотить крючок злой шутки моего же воображения, но. А вдруг он просто притворяется, дабы в правильном свете показаться перед отцом с матерью? Зная этого человека, наблюдая за его повадками, я спокойно могу предположить такой вариант. Но почему я так стремлюсь оправдать его поступок? Мне это не нравится, опять проснулась во мне робкая мямля, всем сердцем желающая, чтобы ее мог хоть кто-то не ненавидеть. О большем не просит, знает, что и на этом мое пессимистичное Я мямлю заткнет, свяжет и посадит в чулан. Нельзя. Нельзя никому не доверять, это я понял еще раньше, когда был еще меньше. Я пытался ладить с родителями, даже с сестрой. Но стена в ответ не крикнет, как ни бейся. Вот и сейчас даже надеяться на что-то хотя бы чуточку хорошее мне будет слишком жирно. И все-таки, маленький не колыхнувшийся огонек надежды жил, подпитываемый наивной деткой верой в лучшее.       Не менее грубо, чем выставили из комнаты (интересно, а ее теперь будут использовать как кладовку?), меня повели вниз по лестнице. Между лопаток постоянно чувствовались настойчивые погоняла острым кончиком зонта, но они были не столь сильные, чтобы даже поморщится. Огонек надежды разрастался все больше — если мне это лишь кажется, то потом будет обиднее. Однако, вместе с тем рос и некоторый страх, внушаемый грозным видом брата. Дэйчи высок, статен, в самом расцвете сил (не думаю, что ему больше 27-ми). Ему ничего не стоит причинить отвесить мне леща, да и посильнее, чем предки. Одна эта мысль заставила ужаснуться, а огонек в груди дрогнул, трепыхнулся.        Мы уже стояли у двери дома. Чувствую, как дрожит непоколебимость во мне. Страшно. Страшно уходить с этим скрытным, как Кицунэ, человеком. Страшно покидать этот дом, что столько лет был мне приютом, пускай и несколько паршивым. Я с жадностью заглатывал каждое мгновение, когда Дэйчи прощался с родителями и сестрой. Мне позорно это осознавать, но я бы лучше остался здесь. Не хочу никуда уходить, лучше буду здесь страдать и дальше, сереть, чахнуть, лишь бы не оказаться в еще худшем состоянии, пойдя с ним. Но кто будет спрашивать мое мнение? Брат, я вообще ему не соперник по силе, настойчиво толкнул меня в двери, а затем на улицу.       Белоснежно. Весь двор пред домом семьи Катсуки был застелен белым ковром, так и сверкающим под тусклыми лучами солнца. Я был поражен снежной красотой двора и стоял на крыльце, взирая широко раскрытыми глазами на снег. Изо рта клубами пара вырывалось горячее дыхание. Холодно, нос и щеки быстро зарделись, и кожу стало слегка пощипывать. От «зимнего ступора» меня пробудил бодрый голос Дэйчи. — Ну ты чего, снег впервые видишь? Вообще ребенка на улицу не выводят… — мои глаза расширились еще больше. Вот что-что, а подобного мягкого, доброго голоса я не ожидал! Он говорил со мной, как обычный, нормальный взрослый разговаривает с нормальным (кхм) ребенком. Но Дэйчи подошел ко мне, посмотрел так добро, улыбчиво. Темные, как кофе, глаза сияли озорными искорками. Не верю! Не верю, что это может быть правда! Он не мне улыбается… Я был так уверен в этом, что даже несколько раз обернулся, смотря себе за спину. Нет, он и вправду улыбается мне… Приятное теплое чувство разливается по всему телу, заставляя лицо краснеть еще больше. Дэйчи положил мне руку на голову и щекотно взъерошил и без того непослушные волосы. От неожиданности я втянул голову в плечи, подумав о чем-то не том. Брат немного удивился моей реакции, но затем как-то понимающе вздохнул и проговорил. — Запуганный ты совсем, не дело это. Ладно, пойдем, а то еще опоздаем, — он спустился на пару ступеней вниз, сходя с крыльца. Я за ним не пошел, оставаясь стоять, как стоял, поджав губы в сомнении. Дэйчи встал в рыхлый, никем и ничем не тронутый снег, и оглянулся на меня. Вновь так приятно и лучисто улыбнулся. — Не бойся, я отведу тебя туда, где о тебе действительно позаботятся и научат всему.       Я все с той же опаской спустился с крыльца и встал в снег рядом со старшим братом. Дэйчи добро хмыкнул и обнял меня за плечи, притягивая к себе. Это было для меня слишком неожиданно. Но страх пропал, как будто его и не было. Он отведет меня туда, где обо мне позаботятся. Обычно такие фразы вызывают большую опаску, но ему я верю.

Я пойду за ним, потому что он первый человек, улыбнувшийся мне.