Ошибка

      POV Уилл Трейнор       Какое это блаженство — идти, да или просто стоять на своих ногах. Обычным людям этого не понять. Раньше я даже представить не мог, что когда-нибудь не смогу сделать шаг. Всегда я воспринимал способность ходить, как должное, как неотъемлемое... Могу сказать лишь одно: «Цените то, что имеете. Цените сейчас, ведь в следующую секунду вы можете это очень просто потерять.» Даже когда я попал в это чертово кресло, у меня осталось многое, это мои близкие, родные люди, но их я тоже потерял из-за своей же глупости.       Несмотря на мое почти стабилизировавшееся состояние, я до сих пор жил у Жана – никак не мог найти в себе силы позвонить родителям. Представить не могу, что с ними случится... Точнее я волновался за маму, до меня дошли слухи, что они с отцом развелись и теперь она живет одна в Гранта-хаусе. Ей бы было легче, будь рядом кто-то.       После прихода ученых новость о моем чудесном выздоровлении быстро разнеслась по округе. Она долетела и до давнего знакомого Жана – Майкла Лоулера, и теперь он довольно часто нас посещал. Сегодняшний день не стал исключением. Майкл сидел на кухне и разговаривал с Оббертом.       – Знаешь, когда ты искал «подопытного» и я посоветовал тебе мистера Трейнора, мне и в голову прийти не могло, что ты все-таки сможешь поставить его на ноги.       – Видишь, не стоит недооценивать мои способности. Ты проиграл!       Мне казалось, что ученый заключил спор со всеми, с кем только было можно, и теперь заработает на этом целое состояние, а еще складывалось слегка неприятное и завистливое ощущение оттого, что объектом спора являлся я.       Двое мужчин могли разговаривать часами. Поначалу я тоже пытался вникнуть в разговор, но ничего не получалось, и это мне быстро наскучило. Они бурно обсуждали какие-то новости научного мира, когда у Лоулера зазвонил телефон. Его портфель как обычно лежал на тумбочке в коридоре.       – Уилл, принеси, пожалуйста, его сюда, – Жан, не отвлекаясь, прокричал мне из другой комнаты.       Пока я среагировал, звонок уже прекратился. Я взял телефон, подумав, что все-таки лучше будет отнести его хозяину, тогда он сможет перезвонить. Я совершенно забыл, как обращаться с сенсорным экраном, да еще на телефоне Майкла не было блокировки. Из-за моей криворукости на экране стали нажиматься иконки, я вошел в контактную книгу и каким-то образом нажал именно на номер Камиллы. Я хотел сбросить, но женщина быстро ответила. И я решил: сейчас или никогда.       – Алло, – в трубке раздался женский голос. – Ну же, говорите, не молчите.       Я никак не мог подобрать слова и решил хотя бы просто подать голос.       – Да, привет...       – Уилл? Это ты? – она говорила это удивленно, но довольно спокойно, как будто я для нее никогда не умирал.       – Да, – я лишь стоял и, кивая головой, еле слышно поддакивал ее словам.       Спустя несколько минут нашего общего молчания, поняв, что с меня ничего толкового она не выбьет, мама попросила хозяина телефона — Майкла. Я покорно отнес сотовый Лоулеру. Тот спустя несколько секунд разговора передал трубку Жану, с которым они довольно долго беседовали. Судя по действию мужчины, она выпросила адрес и первым же рейсом собиралась прилететь ко мне. Положив трубку, Обберт обратился ко мне:       – Пакуй вещи, дружище, мама едет за тобой, – звучало это так, как будто Жан — бывалый уголовник, а за мной охотится босс какой-то мафии.       За окном наступали сумерки, я лежал на кровати, закинув правую руку за голову. И всё же я был рад маминому приезду. Это шанс вернуть всё на места. Я не могу вечно жить у Жана. Он, конечно, человек добродушный, никогда и слова не скажет, но также нельзя. Я здоров, пора бы и «улетать из гнезда». А еще это возможность увидеть Луизу. Я не говорю про встречу, она меня небось и на пушечный выстрел не подпустит, хотя бы просто увидеть, хоть вдали, из окна, как она идет по улице в своей пушистой накидке и пышной юбке в мелкий цветочек, от которого рябит в глазах. И почему, я такой болван, не мог сказать всё сразу?! Сейчас было бы куда легче.       Понедельник. Многие не любят этот день: после приятных выходных нужно опять рано вставать, идти на работу, а впереди еще целая неделя рутинных дней. Как Вы поняли, я совершенно иного мнения, но это скорее всего потому, что я пока не вышел на работу. По этим дням я остаюсь один в квартире и могу быть предоставлен сам себе. Мне всё еще не разрешали гулять одному, так как боялись, что я могу где-нибудь упасть и не подняться. А сегодня, как на зло, была замечательная погода. Картина за окном походила на классическую иллюстрацию к какой-нибудь сказке: яркий, морозный день, всё вокруг засыпано белым, пушистым снегом и детвора, играющая в снежки. Мне так хотелось к ним: побродить по занесенному снегом тротуару, потоптаться на белом, мягком коврике, услышать хруст снежинок под своими ногами, потрогать руками этот холодный пушистый снег, так хотелось ощутить всё это вновь. Неожиданно раздался дверной звонок, вырвав меня из моих мечтаний. Я как будто предчувствовал свое спасение.       – Марк! Марк, дорогой, ты даже представить себе не можешь, насколько я счастлив тебя видеть. Возможно, это прозвучит странно, но выгуляй меня. На улице прекрасная погода: снежок, ветерок, куча блестящих снежинок, гладкий лёд. Покатаемся? Всё так красиво, чисто. Пойдем, да? – еще даже не запустив бедного юношу в дом, я осыпал его нескончаемым потоком слов.       Не дав Марку ничего сказать, я быстро схватил свою куртку и вытолкал молодого человека с порога квартиры. Через минуту я уже надевал свои флисовые перчатки, вдыхая морозный воздух.       – Ну и куда мы направимся, мистер Уилл? – похоже Гослинг уже смирился со своей участью и был готов идти хоть до Парижа.       – Думаю, первым нашем пунктом назначения станет рынок, – недалеко от квартиры находилась площадь, на которой довольно уютно расположился небольшой базарчик.       Площадь имела округлую форму и по всему периметру была окружена домами, перед ними проходила аллея, а прямо напротив тянулся ряд маленьких лавочек, в которых продавали всякую всячину: начиная от еды и заканчивая мебелью ручной работы. В самом центре располагался большой фонтан, а между ним и магазинчиками был залит огромный каток. Хотя, он включал в себя не только ту территорию: все тротуары, все деревья, провода, клумбы, газоны, лавочки — всё было покрыто людом, виной всему прошедший недавно ледяной дождь. Поначалу гололед нас не пугал, и мы шли довольно смело, но после нескольких позорных падений всё свелось к коротким перебежкам от дерева к дереву. Мы с Марком напоминали парочку императорских пингвинов, шагающих вперевалочку среди точно таких же пингвинов. Несмотря на опасность подножного покрытия и день недели на площади было много людей. В основном это были мамочки и маленькие дети или же подростки, по-видимому, сбежавшие с учебы. Марк сначала ходил за мной с совершенно спокойным лицом, но вскоре и он проникся зимней сказкой, и уже я еле поспевал за ним. Он таскал меня от ларька к ларьку.       Нам оставалось пройти всего-то метра полтора до следующего прилавка, но путь преграждала необходимая лужа, которая превратилась в идеально ровный, гладкий и невероятно скользкий кусок льда. Гослинг осторожно ступал по коварной поверхности, выверяя каждый шаг. Что касается меня, то несмотря на то, что я держался за всё, что можно и передвигался почти ползком, устоять мне не удалось. А дальше всё можно описать фразой из одного известного советского фильма: «Упал. Очнулся. Гипс.» * Надо же было умудриться сломать две ноги сразу. Как говорится, «хорошего понемножку». Здравствуй, здравствуй, моё горячо ненавистное кресло. Я уже успел отвыкнуть от него.       «Как же я раньше на нём ездил?! Это же сущий ад. Надеюсь, мои переломы пройдут без осложнений, и я не засяду в него навсегда.»       Думал я, врезаясь в угол на очередном повороте. Ездить самому было практически невозможно. Я врезался во всё, что можно, сбивал вещи, никогда с первого раза не попадал в дверной проём. Одним словом, я вновь был практически беспомощен. А ведь со дня на день должна приехать мама. Конечно, я рад, что мне больше не придется пользоваться безграничной добротой Жана и Саманты, что я наконец вернусь домой, но в то же время мне страшно. Страшно возвращаться в старую жизнь, там осталось слишком много проблем. Точнее я боюсь лишь одной из них. Не знаю, как её можно решить. Всё слишком далеко зашло. Но я не мог. Вдруг у нас бы ничего не вышло. Ложные надежны — самое худшее. Они делают еще больнее и оставляют виноватыми ни в чем неповинных людей. Пусть уж лучше так — радость через слёзы.       На следующие утро после моего ловкого, но не очень изящного, незапланированного пируэта, Жану позвонили, и он мгновенно начал собираться, еще даже не успев положить трубку.       – Эй, эй, попридержи коней. Ты куда так спешишь? – я бросил ему вдогонку, когда он, обежав меня, полетел дальше в комнату.       – Вернёмся — узнаешь, скоро ты всё узнаешь, – он вновь обогнул меня, всё еще стоявшего посреди коридора, вернувшись в прихожую.       Я решил во что бы то ни стало выведать у Обберта эту тайну, но передо мной самым наглым образом захлопнулась входная дверь.       – Носится, носится. Она даже еще не приземлилась, – за моей спиной раздался голос. Саманта стояла, оперевшись на стену, и попивала кофе из кружки.       – Кто «она»?       – Вот от кого, от кого, а от тебя я не ожидала. Сегодня вторник, – она посмотрела на меня так, как будто я должен был по этим двум словам догадаться обо всё, что здесь происходит.       – И? – но я не догадался.       – Твоя мама прилетает. Как ты мог это забыть?       Почему в этом доме меня никогда не ставят в курс дела. Даже о вещах, напрямую касающихся меня, я узнаю последним. Рейс приземляется в 12:30, плюс дорога домой, это еще час. Итого у нас где-то два с половиной часа. И что же увидит мама, когда приедет? Сын с гипсом на ногах опять в коляске, могу ей только ручкой помахать.       – У нас всё готово к приезду? – я еще раз глянул на Саманту.       – Абсолютно всё: полы вымыты, пыль протёрта, обед сварен.       – И вот зачем ты это всё сделала? Что мы теперь будет делать эти два часа? Я же с ума сойду от нервов. Всё всегда нужно оставлять на последний момент.       – Не мои проблемы, я прекрасно себя чувствую. Иди в интернете полазь, Жан же недавно Wi-fi установил.       Точно! Ученый недавно провёл в свою квартиру беспроводной интернет. Раньше он замечательно обходился и с модемом, но в связи с тем, что жильцов стало больше, он решил раскошелиться на такой, уже неотъемлемый атрибут современного мира.       Я решил найти Луизу в соц. сетях. Интересно, как она сейчас живёт. О, а вот и её аккаунт. Фото из Парижа. Она всё же туда поехала. Да, это именно то самое кафе. Хах, её выбор одежды остался всё тем же: Юбка в цветочек, сумка-фотоаппарат, яркие туфли. Да, да, это тот магазин. Хорошие духи, отличный выбор. Молодец, Лу. Я рад, что у тебя налаживается жизнь. Видишь, ты можешь быть счастливой и без меня. Мои самобичевания прервал дверной звонок. Со стороны прихожей доносилось много шума и суетни. Не могу выйти к ним. Боюсь, даже сам не понимаю чего.       – Уилл, мы приехали, – Жан прокричал мне от дверей, но не услышав от меня никакого ответа, продолжил. – Ты не собираешься мать встречать, страдалец?       Я выехал в коридор и посмотрел на них издалека. Мама постарела. Видимо, совсем себя запустила. А для кого ей стараться? Отец ушел, я вообще умер. Я думал она бросится меня обнимать или наоборот станет на меня кричать, но вопреки всем моим ожиданиям:       – Вы говорили, что он ходит, – она обратилась к Жану.       – У него сломаны ноги, а так прыгает, как козлик, дома удержать не можем, хоть на цепь сажай.       – Ну, рассказывай, – она перевела взгляд обратно на меня.       И я рассказал всё: про врачебную ошибку, про договор, про центр, про Жана, Саманту, Марка, про моё чудесное исцеление и, в конце концов, про моё нелепое заболевание. Она слушала, молчала и лишь смотрела прямо мне в глаза. Я чувствовал себя пятилетним мальчиком, оправдывающимся перед своей матерью. В какой-то степени так оно и было. Мой поступок был ребячеством, прихотью всё еще не выросшего мальчишки. Её лицо на протяжении всего разговора ни капельки не менялось. Выслушав всё до последнего слова, она сказала фразу, которую я запомнил на всю жизнь:       – Я не та, кто должен выслушивать твои извинения, – она взяла меня за руку. – Я мать, я прощу, у меня нет выбора.