imagine № 9 - I've loved and I've lost

[Ellie Goulding – Explosions] Странно, что грохот кораблекрушения не раздаётся в буквальном смысле, потому что что-то явно звучно громыхнуло в твоей голове. Странно, что мир продолжает жить, когда вся твоя жизнь, кажется, разлетается вдребезги. Нет, с ударом об этот айсберг уже не справиться. - Гарри, какого чёрта это сейчас было? Он вздрагивает, будто приходя в себя, и мельком касается галстука, словно думая, стоит ли ослабить его, чтобы легче было ответить на твой вопрос. - Я тебя… поцеловал, - и по интонации его голоса сложно сразу определить, уверен ли он сам в том, что только что сделал, или пытается не выдать сожаления о случившемся. - И ты это сделал… зачем? – и ты понимаешь, что пусть режет наживую, но только поскорее и одним движением, потому что затягивать этот нелепый разговор ты уже не можешь, и это раздражение, вырывающееся из девичьей обиды, из разрастающейся усталости, начинает сдавливать рамки терпения. Секунд десять Стайлс просто смотрит на тебя, как будто хочет убедиться, что ты действительно задала этот вопрос и реально ждёшь на него ответ. - Да брось, мы ведь знакомы уже столько лет! – он вскидывает руки, и этот жест выходит таким неожиданно раздосадованным, что на руинах твоих чувств лишь нарастает ещё больше льда. Брось его, слышишь, брось его стоять здесь и уходи, уходи поскорее и подальше, не жди продолжения этого разговора. - Ты нравишься мне, - Гарри выдаёт это, как что-то само собой разумеющееся. Ты ему «нравишься», слышала? Это ведь такой бесспорный аргумент для того, чтобы вбить в твои останки последний кол. - И ты не нашёл другого способа показать мне это?! – тебе хочется влепить ему крепкую затрещину, чтобы только в его голове начало звенеть так же, как звенит сейчас в твоей от всех этих эмоций, мыслей и предрассудков, разрывающих друг друга. - Мне казалось, свою симпатию выражают так, - он то ли начинает упрямиться, то ли открещиваться, то ли настаивать на чём-то, не подозревая, что стоит на тонком льду. Ему казалось. - То есть, всё это время я тебе нравилась, но ты не сделал ни-че-го, чтобы я об этом узнала? – если бы было, чем швырнуть в его дурную голову, ей-Богу, ты бы это сделала. - И ты подумал, что поцелуешь меня, - и всё? Я брошусь тебе на шею, и мы будем вместе до конца наших дней? Таков был твой великий план, Стайлс? С мгновение он словно хочет что-то очень резонно возразить, и его рот то открывается, то закрывается снова, и Гарри лишь смотрит на тебя, поражённый немотой. И вдруг странная потерянность мелькает в его взгляде. И его губы смыкаются. - Плана не было, верно, - это даже не вопрос, а нелепо звучное утверждение, и ты выдыхаешь его, и тебе хочется усмехнуться от этой безнадёжности. - У тебя на мой счёт не было никаких планов, ты и не знаешь уже, стоило ли это делать. И ему даже не стоит отвечать, потому что ты и так понимаешь, что права. И даже насколько ты права. - Я думал, тебя это успокоит…, - видно, что Гарри растерян. Видно, к произошедшему он был не готов. К тому, чтобы быть с тобой, он не был готов, потому что никогда и не думал об этом. Он просто рванул вперёд из-за того, что не знал, как ещё поступить. Он думал, тебя успокоит, что этот последний удар будет нанесён им лично. И вы оба идёте ко дну вместе с якорем ваших ошибок. - Тебе она нравится? – и ты понимаешь, что терять больше нечего, и ты задаёшь этот вопрос так, чтобы дать это понять и ему. - Я не…, - Стайлс чуть хмурится, затем грубо снимает всё-таки галстук, отвлекаясь на несколько секунд. – Она приятная, - говорит он, смотря на тебя как-то устало. Все его случайные девушки были «ничего так», а эта, которая пару месяцев назад называлась «совсем не его типаж» и ещё недавно вообще была далеко за пределами «его типа», сейчас уже стала ему приятной. И если ещё не окончательно понятно, то вот тебе аргумент, - он поцеловал тебя просто так, но всё ещё помнит, почему пришёл с другой девушкой: он находит её общество приятнее твоего. Странно было думать, что этот вечер вы проведёте вдвоём. И, конечно, рыдать перед ним ты себе не позволишь, да и не осилишь такой кульминации. Но вот смеяться – просто посмеяться над всем этим и, в первую очередь, над собой, тебе очень хочется. Ты чуть опускаешь голову и выдыхаешь, внезапно ощущая, что наконец твои лёгкие могут дышать почти спокойно и ровно. И после взрывов, столкновений и разрушений, - осталась одна пустота. И она так не давит больше. Она, кажется, давит не так, как до этого. - Ты ведь знаешь, - кажется, он хватается за эту фразу, как за спасательный круг, - я бы никогда не захотел тебя обидеть. Ты ведь знаешь меня! – и ты понимаешь, что он и в этом прав. Ты с самого начала знала, какой Гарри на самом деле. Как относится к отношениям, чем заканчиваются все его отношения, чем он может их закончить сам. Чем стоит закончить теперь тебе. - Дело не в том, что я не знаю, какой ты, - я тебя прекрасно знаю. Но я не знаю больше, как ты можешь мне нравиться. И что-то бурлит в последних попытках не захлебнуться у тебя внутри, но ты сжимаешь губы и топишь этот комок чувств, укутывая себя холодным ветром, заколачивая бреши в своей броне осколками льда. И ты видишь, что ему неприятно слышать эти слова, и он не знает, как на них ответить. А, может быть, и не хочет отвечать. Вот только дожидаться его аплодисментов уже не хочется тебе, - и это ты знаешь точно. Ты забираешь бокал, в последний раз охватывая мимолётом чёрное небо, кроны деревьев, на которых, кажется, дремлет ночь, разбросавшая горсти звёзд, сливающихся с искрами освещения города, мерно вспыхивающими в своём заученном танце, - тебе хочется запомнить всё, кроме Гарри, взгляд которого упирается тебе в спину, но уже не прожигает насквозь. Может, потому что уже нечего прожигать, а, может, уже незачем. И ты уходишь, как актриса года, не думая оборачиваться. Не думая ни о чём, кроме того, что тебе надо наконец уйти, надо наконец дожечь останки своего самообмана, надо похоронить свои мечты где-то рядом с наивной оплошностью, позволившей тебе влюбиться в своего лучшего друга, который, кажется, никогда и не чувствовал к тебе и половины испытанного тобою. И ты не можешь сказать, спасаешься ли после этого кораблекрушения или тонешь. Пойдёшь ли ко дну или выживешь и без него. Занавес опускается, и что-то едва дрожит за кулисами. Что-то звенит, сопротивляется, что-то зовёт тебя обернуться. Но не кто-то. И теперь уже не просто кажется, что это конец. Просто играть роль, для которой ты не годишься, тебе больше не хочется. И теперь можно, наверное, уходить насовсем. Уходить от человека, для которого твои выдранные из груди чувства стоили горсть копеек. Но, даже закрывая за собой дверь и даже не позволяя себе задуматься об этом, ты оставляешь с ним и сердце, и всё то, что только может остаться после тебя. Потому что нельзя утопить свою собственную надежду в себе же самой, - она вновь показывается на поверхности. И пока ты собираешь себя по кускам, пока твои руки начинают постепенно оттаивать, пока ты ускоряешь шаг, пока ты ещё не перешла на бег, пока ты оставляешь в памяти всё случившееся вечными гравировками, - на развалинах твоего сердца начинает тлеть огонёк. И от этого дыма начинает щипать глаза, начинает колоть ранения, начинает разъедать пробоины. Но ты просто говоришь себе, что всё это – мелочи. Твои ничего не значащие мелочи, весом с тяжесть всей боли этого мира. I've loved and I've lost. ©