imagine № 9 - I've loved and I've lost

[Birdy – Terrible Love] Гарри, чёрт тебя подери, ты пришёл с ней, ты какого-то чёрта пришёл с ней, - так уйди, просто уйди наслаждаться её обществом. И ты буквально молишься, хоть и не помнишь на память ни одной молитвы, но просто беззвучно взывая хоть к кому-нибудь, кто смог бы помочь Стайлсу догадаться, что все ваши контакты на этот вечер лучше прекратить. Четвёртый бокал ты забираешь где-то в холле у входа, случайно цепляясь взглядом за отдалённо виднеющееся ответвление коридора и направляясь прямиком туда. Было бы идеально закрыть за собой эту чёрную дверь и оставить за ней всё, хотя ты и понимала прекрасно, что, скорее всего, стоит только утихнуть звукам праздника за твоей спиной, как ты оставишь лишь попытки бодриться, вместе со всем, что осталось и от твоей гордости, и от твоих бездумно наивных надежд. Дверь ведёт в серый, узкий коридор, по обе стороны которого идут какие-то запертые помещения, которые, впрочем, волнуют тебя ещё меньше, чем возможное волнение, которое может вызвать твоё исчезновение с твоей же собственной вечеринки. Смешно и горько, что поводов веселиться больше не осталось, - разве что только поднять бокал в честь того, как звонко прогремел выстрел реальности, пробивший ядром дыру в твоей грудной клетке. Сколько-то там минут назад… В конце коридора за поворотом ты натыкаешься на тяжёлую стеклянную дверь, за которой – бесконечно чернеющая ночь, абсолютно пустынный балкон, - и ветряный холод, который, впрочем, ты едва ли почувствуешь сейчас. Ты открываешь дверь рывком, жалея лишь, что упустила возможность вместо бокала захватить бутылку, - вряд ли бы кто-то хватился. Вряд ли кто-то хватится и тебя. Впрочем, какая кому разница, - и ты подходишь вплотную к перилам, оставляя бокал на каком-то маленьком низком столике, и опираясь руками на металлическую поверхность, позволяя давлению тяжести опустить наконец твои плечи. Что обычно делают в таких случаях? Казалось, всё должно было произойти само собой, вроде – сесть на пол, уронить голову на руки, разрыдаться. Но почему-то среди всех твоих порванных струн веры и надежды была жива ещё одна, и она дрожала в агонии своего печального мотива, никак не обрываясь. И ты не знала, цепляться ли за неё, или больше не держаться ни за что совсем. «Если бы он просто сказал, что придёт не один, - как много бы это изменило», - проносится в мыслях… Огни вдали так мерно и тепло горят, и ты пытаешься уронить взгляд на контуры ночного города, не роняя при этом себя. Ты ведь совсем одна, и надо быть откровенной, - если бы даже он сказал заранее, это бы не изменило ничего. Через всю эту боль ты бы прошла всё равно, может быть, даже проходила бы до сих пор. У этого пути расставания со своими собственными иллюзиями, взращенными с такой любовью и заботой, кажется, может не быть конца. А тебе надо набрать откуда-то ещё этих чёртовых сил на то, чтобы хотя бы перед самой собой быть честной и признать, что всё кончено. Те отношения, которые, как тебе казалось, у тебя были с Гарри, - и, что куда больнее, те отношения, которые ты хотела, чтобы были, - им конец как раз-таки наступил. И осознание этого даётся так тяжело, что словно бы сами мысли заставляют тело преодолеть всё то огромное выдуманное и проложенное в голове расстояние от реального тесного дружеского общения до той несуществующей любви, утонуть в которой ты хотела вместе с ним, - и эта усталость опутывает, привязываясь ледяным шаром на цепи к ногам. Он не хотел «загружать тебя такими мелочами», - эта строчка отзывается в памяти как-то сама. И вся бесценность твоих чувств рассыпается медными монетами в простую мелочь. После всех этих мыслей, бессонниц, стольких лет вашего общения. Стольких дней, когда он был рядом, и лишь от одного его присутствия казалось, что можно справиться абсолютно со всем, только если он будет всё так же готов верно подставить плечо в трудную минуту. И как же теперь представлять себя без него в твоей жизни? Ветер ощутимо усиливался, а желание что-то решать куда-то пропадало. Было бы здорово вообще ни о чём не думать, хотя бы сейчас, хотя бы на какой-то период, просто выкинуть из головы и не возвращаться к этим мыслям. Но насколько возможно было это? Насколько важно было это? … И вдруг в этой почти абсолютной тишине ты различаешь звук – глухой, но раздающийся с равномерной частотой, становящийся всё более отчётливым. Звук, определённо, шагов. Насколько мало было того, через что ты и так еле прошла за эти, кажется, всего полчаса? Потому что даже по этим отзвукам ты уже могла определить, ты просто чувствовала – всеми останками того, что ещё могло в тебе чувствовать, - что это он. Надо было просто уехать с этой вечеринки. Потому что как смотреть в лицо Гарри сейчас? Сейчас, находясь так далеко от толпы, в шуме которой можно затерять своё волнение, от официантов, с подносов которых можно успеть перехватить бокал, а лучше два, чтобы только успевать запивать все безмолвные крики, разгрызающие горло, а в промежутках между глотками улыбаться, улыбаться ему и делать вид, что всё хорошо…? Но всё совсем не хорошо, и тебе не хочется натягивать улыбку, потому что она за эти тридцать минут износилась совсем, и ты не знаешь, что ещё сказать, чтобы больше ничего не говорить. И он открывает эту злосчастную дверь.