Лагерь у моря

      — То есть как это — ПРОПАЛ?! — отчитывала женщина в халате своих подчиненных.       В небольшой лаборатории, оборудованной по последнему слову техники, находилось несколько людей. За столом сидела довольно высокая брюнетка, лет двадцати семи на вид, с правильным овалом лица, на котором выделялась особенность — глаза разного цвета: один был темно-синим, второй отсвечивал красным оттенком. Шикарными формами она могла поспорить с любой моделью или даже — завистницы поговаривали — с любой порнозвездой. Но внешность порой бывает так обманчива: за красивым личиком, с выразительными бровями, приятно изогнутыми уголками блестящих губ и томным голосом, скрывался один из самых продвинутых умов на планете. И сейчас эта умница высказывала всё, что думает, кучке нерасторопных подручных, а точнее, одному тощему ученому и трём агентам в гражданской форме.       — Так трудно проследить за одним гражданским?! — Виолетта, обычно контролирующая свои эмоции, была вне себя. — Вы понимаете, что потеряли величайшее открытие, прорыв в области исследований! Человека, сумевшего не только выжить, но и подавить стопроцентную аномалию! — лицо доктора Виолы пылало, а дыхание было прерывистым, она еле сдерживалась, чтобы не запустить в них чем-нибудь.       — Мы и наблюдали, как нам сказали, на расстоянии, — оправдывался один из присутствующих, — после того, как он вправил вывих, кстати, классно вправил — приехавшие скоряки даже в больницу пострадавшую не забрали, на рентген отвезли и всё — Док просто вышел из корпуса и — как в землю канул!       В кабинете, где происходил разнос, было много сложного оборудования, начиная с простых компьютеров и заканчивая специфическими анализаторами, увидев которые, иностранные инженеры удавились бы от зависти. На одном из таких, наплевав, что металлическая тумбочка стоит миллиарды, сидел ещё кое-кто. Крепко сложенный, с гармонично развитой мускулатурой, мужчина средних лет, с внимательным тяжелым взглядом серых глаз, в неизменной камуфлированной форме, сидел капитан отряда, пытавшегося захватить аномалию, теперь, после грандиозного фиаско, уже экс-капитан.       — Не стоит их винить, Ви, — по осунувшемуся за пару дней лицу пробежал спазм и, скривившись, военный продолжил, — этот гад может телепортироваться. Я сам видел.       Капитан достал из кармана сигарету, и один из агентов, тут же подскочив, зажег её, используя свою зажигалку. Он пользовался определенным авторитетом у всех в организации, кто хоть немного его знал.       — Выгораживаешь их, значит. И сколько раз я говорила — не курить в моем кабинете! — Виола щелкнула по приборной панели, и вытяжка заработала сильнее, вентилируя табачный дым. — Получается, он может использовать возможности аномалии осознанно? Интересно. Ты хоть спал сам? — уже более мягко спросила она.       — Последние два дня — ни минуты, — тяжело вздохнул кэп: лампы дневного света, которые освещали кабинет, выразительно подчеркивали большие мешки под его глазами, — стоит только закрыть глаза, как этот… этот… кошмар — возвращается.       Несколько минут в кабинете царила тишина, прерываемая лишь звуками компьютерного кулера и вентиляции. Каждый думал о своем. Запахло кофе — это Виола, не выдержав, заварила себе чашечку покрепче.       — Вам никому не предлагаю  — не заслужили, — уже спокойно сказала она, и все, кто присутствовал, облегченно вздохнули: их не простили, но помиловали, — так уж и быть, если даже вы не уследили, то вряд ли кому-то ещё это по силам.       — Мы допросим всех, с кем он контактировал, — начал было один из агентов, — в лагере остались его друг и деву…       — А вот этого я не советую, — сказал капитан. Облизнув пальцы и затушив сигарету, он метким броском отправил ее в мусорную корзину. — Док, этот человек, — задумался кэп, подбирая слова, — у него обостренное чувство справедливости: за тех, кто ему дорог, он не задумываясь вцепится в глотку. Я много раз видел такие глаза: там, на башне, он был готов меня убить. Не потому, что хотел, а просто — устраняя угрозу. И ещё, — капитан почесал волевой подбородок, на котором, после двух дней запущения, была небольшая щетина, — он мстительный, чертовски мстительный, и его аномалия — тоже…       Командиру было трудно вспоминать тот день: каждая фибра его души отзывалась страхом и болью, стоило только поворошить эти воспоминания. Непроглядный черный туман, из которого нет спасения, в котором вся надежда гаснет, и отчаяние, проникает глубоко в разум, заставляя руки опускаться и смириться с настигающей судьбой. Но поделиться своими догадками он был обязан.       — Вы все читали наш со снайпером отчет, — сказал он, скорее утверждая, нежели спрашивая. — И должны были заметить: первым, на кого напала тварь, был солдат, лапавший ту девочку. — Во взгляде и голосе капитана была печаль: если бы, если бы он только мог переиграть всё! — Я не так силен в теории, как наши умники, — честно признался кэп, — но одно знаю точно: даже под транквилизатором, без сознания, с вырвавшейся на волю аномалией…       Капитан ненадолго замолк, все слушали его очень внимательно. За эти долгие два дня это было впервые, когда он сам заговорил о случившемся. После пережитого снайперша отправилась на реабилитацию, и обсудить с ней происшедшее не представлялось возможным, а информация из первых рук — это самое достоверное, намного лучше отчетов и бездушных строк.       — Его основные действия были направлены на защиту девушек, — капитан достал очередную сигарету, но, передумав, убрал её в карман, — и пока аномалия рвала моих ребят на куски, сам он на нас даже внимания не обращал, не отходил, защищая тех двоих. Так что — не трогаем их, — он посмотрел в глаза Виоле, — это не мне решать, но не трогайте никого, кто, так или иначе, с ним связан.       — Я и не собиралась, — доктор допила кофе и откинулась в кресле: в отсутствии лишних глаз она с удовольствием сняла бы туфли и закинула ноги на стол, — а теперь идите, работайте, и чуть что — сразу докладывайте мне.       Когда все ушли, доктор расстегнула верхнюю пуговицу халата и расслабилась, наконец перестав ощущать сдавливающую груди ткань. Взяв со стола папку, она начала обмахиваться: всё-таки тут жарко. Несмотря на кучу кулеров и систем охлаждения вся эта прорва оборудования ощутимо нагревала воздух. Виола уже начала подумывать взять перерыв и пойти смыть с себя пот и усталость: да, горячий душ — это сейчас то, что доктор прописал.       — Надо будет на размер больше взять, — вслух сказала она, вставая и направляясь в сторону душевых, — и куда ты делся, коллега?

***

      Тем временем в лагере, в столовой, Алиса несла поднос с едой на двоих человек. Народу было много: несмотря на, мягко говоря, не блещущих талантами поваров, голод не тетка. Любимый столик рыжих был свободен, пользуясь репутацией сорвиголов, Алиса с подругой всегда могли рассчитывать на свободное место. Скоро пришла и Ульяна и, забрав свою порцию, стала без привычного энтузиазма есть манную кашу.       — Ну что ты, его два дня всего нет, может, уехал куда-то, — сказала Алиса притихшей подруге, хотя и сама была немного подавлена, — скоро вернется.       Рыжая братия, терроризировавшая лагерь, последнее время была сама не своя. Ульянка по десять раз в день бегала в медицинское крыло и трогательно заглядывала в кабинет, каждый раз возвращаясь заметно расстроенной. Но тоска мелкой ни в какое сравнение не шла с тем, что испытывала Алиса. Казалось бы, глупость, что там пара дней, но то, что человек, ставший за такое короткое время, настолько дорогим, пропал, никому ничего не сказав, не отвечал на звонки — даже записку не оставил! — выбило её из колеи. Алисе хотелось ругаться, кого-нибудь побить, можно и ногами. На душе скребли кошки, когда она видела, что даже Ульяна забросила свои шалости и грустила, а грустная Ульяна — это нонсенс!       — Он вернется, — тихо сказала мелкая, ковыряясь ложкой в каше, больше напоминавшей клейстер, — он обещал научить меня делать дымовушки, и вообще…       — Конечно, вернется, — Алиса сжала кулачки, не став уточнять, про «вообще», — и тогда мы ему покажем, как уходить, ничего не сказав, — продемонстрировала она жест, словно натирает кулаком чью-то невидимую макушку.       — Только ты до него не достанешь, — хмыкнула мелкая, — разве что с табуретки.       — Пригнуться попрошу, — серьезно сказала старшая, и рыжие невольно прыснули, представив эту комичную ситуацию, — пусть только… вернется.       В лагере после обеда пришла пора запланированного похода, который, вопреки многим предыдущим, отдыхающие предвкушали почти поголовно. Может, это связано с переосмыслением ценностей, может, с тем, что погода была безупречная, а может — просто с ящиком сарделек, выделенным для жарки на огне. Вожатые справедливо рассудили, что, как бы ни извращались дети с продуктом, испортить его сильнее столовых отравителей им навряд ли удастся. Корпус рыжих собрался без опозданий, сегодня их очередь идти на опушку. Всего корпусов в лагере было семь, и каждый застолбил себе один день недели для костра, один для бассейна, и так далее: все чередуются, все довольны. На Алисе, как и на большинстве собравшихся в поход, была спортивная форма: оранжевая мастерка, белая майка и оранжевые штаны. Из всего отряда только Ульянка так и щеголяла в шортиках и красной майке, но да ладно, ночи сейчас теплые, подумала Алиса, пусть идет в чем хочет.       — Алиса, ну что? — спросила рыжую подошедшая легкой походкой Славя, как и все, одетая в спортивки.        — Ничего, как сквозь землю провалился, даже Ольга Дмитриевна не знает.       — Делааааа, — нахмурилась Славя. — После того, как мы Жене лодыжку вправляли, я его тоже не видела.       — Так, разговорчики в строю! — с долей строгости в голосе сказала подошедшая вожатая, не ставшая выделяться и пришедшая в темно-зеленой спортивной форме, правда, вместо всем привычной панамы на голове Ольги Дмитриевны была роскошная соломенная шляпа, видимо, как дань торжественности события. — Всем распределиться попарно, дрова и паек по очереди несут мальчики.       Из строя раздались редкие шепотки, что-то там про дискриминацию по половому признаку, сексизм и несправедливость мира в целом. Вожатая, не обращая на ворчания никакого внимания, прямо сияла, зеленые глаза с теплотой осматривали отряд. Каштановые волосы, которые водопадом ниспадали из-под соломенной шляпки, казались невесомыми — так легко они развевались по ветру. Загорелая гладкая кожа, блестящая от крема на солнце, невольно вызывала желание погладить её, пройтись ладонями по этому мягкому бархату. Если бы не её суровый характер, то за красивой шатенкой, с такими упругими, большими бедрами и грудью табуном бы ходила половина лагеря. Ольгу Дмитриевну часто принимали за очередную отдыхающую, а никак не за вожатую — ну не выглядела она на свои двадцать пять, не выглядела, и всё тут! Но, несмотря на показную мягкость, и то, что большую часть времени Ольга проводила в шезлонге или на пляже, греясь на солнышке и жмурясь от удовольствия, как большая, ленивая кошка, возразить ей мало кто осмеливался, равно как и не слушать её указы.       Дорога заняла почти час; за это время несчастный ящик с сардельками перекочевал между кучей рук, та же судьба постигла и остальные припасы. Славя, всю дорогу тащившая вязанку дров совсем не запыхавшись, успевала ещё следить за отрядом, помогая вожатой. Алиса несла свою гитару, изредка поглядывая на подругу. Ульяна шла налегке, настроение потихоньку возвращалось к девочке, несмотря на то, что перед походом наученная горьким опытом Ольга конфисковала у мелкой все запасы шифера из карманов, несколько насекомых разной степени свежести, и даже парочку петард, оставив доморощенную подрывницу без экипировки.       — Рассаживаемся и культурно отдыхаем, — разнесся по поляне голос вожатой. — Я всё слышу! Культурно — в другом смысле!       Поляна, со всех сторон окруженная хвойным лесом, была излюбленным местом для отдыха и разжигания костров. Тут достаточно сухо, было много больших камней и несколько поваленных деревьев, служивших импровизированными природными скамейками. В кронах деревьев щебетали птицы, и иногда отдыхающие могли увидеть даже пробегающих белок, которых, к сожалению, с каждым годом было всё меньше. Уже в середине смены большинство отдыхающих сами умели развести костер, соблюдая все правила пожарной безопасности, и вожатым больше не приходилось следить, чтобы дети не спалили всё к чертям.       Отдых удался на славу: когда все подкрепились и стали травить байки, делиться слухами и просто общаться, над поляной зазвучала мелодия: Алиса наигрывала на гитаре. Все уже привыкли к тому, насколько она хороша в этом. Несмотря на буйный нрав, никто не мог отрицать талант девочки. Алиса часто играла, и, вместе с природным даром, трудолюбие и любовь к музыке постепенно делали её игру всё совершенней. Но, вместо обычных веселых мотивов, сейчас, в наступающих сумерках, гитара в руках Алисы пела задумчивую, восхитительную мелодию, которая проникала в самые глубины души, затрагивая самые потаённые струны. Немного грустная, мелодия пленила всех; отдыхающие с удивлением замечали, что, кроме звуков окружающего леса, треска пылающих дров и звука гитары, не слышно ни малейшего шума, никто не переговаривался, даже не шевелился. Когда стих последний аккорд, в звенящей тишине раздались хлопки, затем ещё, пока всё это не переросло в бурные овации.       — Ну ладно вам, — сказала, красная, как рак, Алиса, видимо, сама не ожидавшая такой реакции, — первый раз играю, что ли.       Вожатая одобрительно похлопала её по плечу и даже обняла.       — Не волнуйся, не мог же он просто пропасть, вернется, — тихо шепнула она на ушко, чем смутила девушку ещё сильнее, — я с ним дольше тебя знакома, как-никак, с первой смены к нему больных таскаю, да и друг его, из прибрежного корпуса, сказал, что непохоже это на Дока — так исчезать. «Этот лентяй шагу лишнего просто так не сделает», — цитировала Ольга, — так он сказал.       — Откуда вы… — начала было рыжая.       — Оттуда, — оборвала её вожатая на полуслове, — я в лагере всё знаю.       — И, вы… не против? — удивилась Алиса.       — Против? Ха. — Ольга продемонстрировала свою белоснежную улыбку. — Это вам двоим только на пользу, Док вон, перестал походить на психа-одиночку, ты — не кидаешься на всех подряд. Алиса, ты не маленькая, а он — и подавно, если всё по любви — я только рада за вас. А эта мелодия? — спросила вожатая.       — Да, — смущенно потупилась рыжая, — хотела сыграть для него.       — Сыграешь, а пока — пошли спать. — И Ольга увлекла её за собой, догонять уходящий отряд.       Солнце клонилось к горизонту, дневные птицы почти перестали петь, в лесу раздавалось лишь стрекотание сверчков и редкое уханье совы, а за уходящим отрядом, сидя на дереве, с любопытством смотрела небольшая хвостатая девушка с кошачьими ушками. К чести отдыхающих, они убрали поляну за собой, лишь подпалины от огня да всё ещё витавший в воздухе запах жареных сарделек, который дразнил чувствительный носик Юли, напоминали о том, что тут кто-то побывал.       «Вкусно пахнет, — подумала она, откусывая кусочек от сушенного белого гриба, извлеченного на свет из кармана платья, — надо будет раздобыть таких себе».

***

      «И как меня сюда занесло?» — спросил я у единственного, с кем мог поговорить.       «Как, как! Я говорил, давай на Мальдивы рванем, а ты? — передразнивал меня шиза, — тут безопасно, тут уединенно. Тьфу».       Ну, можно сказать, он был прав. Я находился на скалистом острове где-то далеко в море, небольшая скала, пару сотен метров в диаметре, со всех сторон вычищенная морской водой: не было тут ни зелени, ни земли, куда ни глянь — камни, камни, камни. Морские волны, разбиваясь о них, поднимали в воздух целый фейерверк из соленых брызг, и, несмотря на довольно теплую погоду, я пошел к центру скалы, не имея ни малейшего желания вымокнуть. Из живности тут были лишь горланящие во всю глотку чайки и тюлени, что грелись на берегу, вальяжно развалившись и изредка… лая? тявкая?       «Шиза, как называется звук, который издают эти животные?»       «А я откуда знаю?! — возмутился внутренний голос. — Я тебе не справочник, иди погугли».       «С радостью бы, — ответил я, глядя на значок отсутствия сети, — вот только тут не ловит связь».       Дико хотелось начхать на всё и вернуться в лагерь. Погладить пушистую макушку Ульяны, обнять, прижав к себе, покрепче Алису, чувствуя её тепло и запах рыжих волос. Но нельзя: пока что я — часовая бомба, которая может в любой момент рвануть, и рвануть так, что ошметки потом никто не соберет. Смогу ли я простить себе, пострадай от этого рыжая братия? Нет! Поэтому я и здесь, в безлюдном пустующем месте, думаю, живность разбежится, почуяв опасность. А те, что не захотят улетать и уплывать, — я посмотрел на сидящую недалеко чайку, которая, склонив голову набок, с любопытством рассматривала меня — ну, мир их праху.       Туч на небе было прилично, а из-за горизонта наползали всё новые, грозясь в скором времени закрыть небо целиком. Вот только дождя не хватало! Надо приступать к задуманному, чем быстрее начнем, тем быстрее закончим. Волны шумели вокруг, разносился крик чаек — как же я люблю море, правда! С самого детства я любил реки, озера, а когда впервые увидел море — огромное водное зеркало, простирающееся до самого горизонта — пришел в настоящий восторг.       Даже если ничего не получится — я рад, что это произойдет здесь. Нутром я чувствовал, что вот он, переломный момент в моей жизни. Пора, обратим взор внутрь себя. М что я вижу…       «А нихрена ты не видишь, глаза-то снаружи, чувак, ну что за пафос?!»       «Отвянь, дружище, — отмахнулся я от не вовремя разболтавшегося альтер-эго, — я тут, можно сказать, с миром прощаюсь, а ты…»       Сесть поудобнее, насколько позволяет сырой и холодный камень, сосредоточиться. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Сколько я просидел — не засекал, но солнце уже уходило за горизонт, напоследок окрасив облака и водную гладь в восхитительные тона. Чайки разлетелись, тюлени уплыли, видимо, не желая провести ночь на одном островке со слетевшим с катушек человеком. Красиво, аж в глазах защипало, блин, отставить сопли! Давай же, Док, вдох — выдох!       Как всегда, всё случилось внезапно, стоило последнему лучу скрыться за горизонтом, и воцариться ночному мраку… самым краем уха, среди шума воды и падающих брызг… я услышал.       — Ты? — тихое, немного удивленное шипение. — Не боиш-с-с-я выпус-с-кать меня?       — А у меня был выбор? — сказал я вслух. — Пора заканчивать долгую игру в салочки!       — Ты, — голос проникал в самые глубины естества, заставляя сердце биться чаще, — БОЛЬШ-Ш-Ш-Е НЕ УВИДИ-Ш-Ш-ШЬ С-С-ВЕТА. УМРИ! И РАС-СТВОРИСЬ ВО ТЬМЕ!       Стало тихо, звуки мира исчезали, а над землей поднимался черный непроглядный туман. Казалось, что он появляется отовсюду — с земли, с воды, из воздуха; не прошло и мгновения, как туман заполнил собой всё. Обзор сильно сократился: я видел лишь скалу и небольшой кусочек примыкающего к ней моря. Все, что было дальше, тонуло в зыбкой тени, небо превратилось в сплошное темное полотно.       Рывок — и туман исчез, как после резкого порыва ветра. Вот только, что за… Я стоял на траве, рядом с причалом. Как я тут оказался? Место… знакомое. Я был тут уже! Оглянувшись, я приметил ряд домиков, небольших, с полукруглыми, и у некоторых даже треугольными, крышами. Все — дома, трава, земля — были словно нереальные, призрачно темные. Так и есть, это продолжение кошмара, ни звезд, ни луны, кругом — лишь бесконечная ночь. И, жопой чую, я тут не один!       Со стороны причала раздался всплеск воды, который заставил невольно вздрогнуть: в этой гнетущей тишине любой звук казался громом. В нескольких метрах от пришвартованных утлых лодок, по воде, направляясь к берегу, двигался огромный водяной горб — он и издавал это журчание.       — Сс-с-де-с-сь в-с-с-е с-сакончитс-с-я! — раздался голос в голове: тварь торжествовала, полностью уверенная в своей победе.       Возле причала в воздух взлетела тонна воды — настоящий гейзер, будто внизу взорвали динамитную шашку. И в опадающей толще воды все четче был виден силуэт, силуэт кошмара — огромное длинное тело, которое венчала змеиная голова, в пасти её мог уместиться средних размеров автомобиль. Вода медленно стекала с угольно-черной чешуи, не оставляя на ней и следа. Два ярко-желтых глаза, с вертикальными, хищными зрачками, плотоядно смотрели на меня. Громада возвышалась над всем, выше зданий, выше черных деревьев, стремясь достать до самого неба. На воде, то тут, то там, виднелись многочисленные чешуйчатые кольца толщиной с железнодорожную цистерну.       Дыхание перехватило: одно дело представлять, а совсем другое — столкнуться с врагом в реальности, ну или почти в реальности. Куда-то подевался весь кураж, осталась лишь обреченная решимость. Сейчас или никогда! Видимо, я думал так не один…       Молниеносным броском змея рванулась ко мне — ни вода, ни причал, не были для нее препятствиями; в воздух полетели доски, брызги и ошметки обиженно затрещавших лодок, разваливавшихся не долетая до земли. Каким чудом я увернулся — без понятия, жить хотелось, наверное. Прыжок — и в то место, где я только что стоял, воткнулись метровые клыки, вспахивая землю.       Змея посмотрела на меня, во взгляде отчетливо читалось: «Харэ бегать, дай сожрать себя спокойно». Раздвоенный черный язык хлестанул по воздуху.       — Не дождешься, — сказал я, встретившись с ним взглядом, и, прежде чем кошмар сделал второй ход… — ШИИИИИФТ!       Привычной дрожи реальности не было, но змея застыла, не делая ни малейшего движения, яркие глаза в орбитах перестали следить за мной. Теперь надо уносить ноги и подумать, что делать дальше. Развернувшись спиной к врагу, краем глаза я заметил пролетевший перед носом черный листик, сорвавшийся с недалеко растущего дерева. Если есть предел страха, то вот он: я почувствовал, как душа уходит в пятки, как спина от ужаса покрывается липким потом. Сердце пропустило пару ударов. Лист движется, а значит…       — ХИТРАЯ МРАЗЬ! — закричал я, и, надрывая мышцы, что есть силы буквально бросил своё тело в сторону, не успев на мгновение, на долю секунды!       Нападающая тварь задела меня самым краем клыка, торчащего из разинутой пасти. Не прыгни я в сторону, уже был бы проглочен, целиком, блять! Клык пропорол мне левую ногу, на землю потоком хлынула кровь — боль, как же больно! Если это просто кошмар, то почему, почему?!       — Теперь в-с-сё, — удовлетворенно прошипела гадина.       В голове плыло, окружающее пространство стремилось меня поглотить, темнота и пустота растворяли, обещая конец страданий, обещая освободить от терзающего ужаса, от боли. Пустота звала меня, обволакивая, утешая: просто надо перестать сопротивляться, перестать… быть. По ноге, откуда сочилась кровь, поплыло темное пятно, чернота с земли наползала на меня, а в голову хлынули не забытые, нет, просто отложенные в уголки памяти события.       Школа. Маленький мальчик сидит один, пока другие дети играют и резвятся. Почему так всегда? Чем он хуже других? Что с ним не так? Вот большая дискотека, все танцуют, всем весело, кроме одного парня, который сидит в тени и смотрит в окно: его отвергли, бросили, он не нужен. Вот компания друзей, пьют, отдыхают, смеются, сидя в кафе, у них праздник, они окончили институт, радость на лицах, и лишь в одних глазах — пустота.       «Одиночество, страх, отчаяние, тебя ничего не ждет. Ты никому не нужен, смирись, закрывай глаза, исчезай…»       Темнота почти поглотила меня, покрыв пеленой все тело, кроме головы, глаза закрывались, словно онемение, боли нет, ничего нет… Как хорошо?! Я рад этому? Забвение? Вот к чему, я стремился?!       НЕТ! Откуда нашлись силы, я и сейчас, и наверное никогда не пойму. Это есть в каждом человеке, когда он, загнанный в угол, выжимает последний резерв, показывает судьбе безумный оскал, отрицая свой рок, не желая с ним мириться. Так всё не закончится! Алиса. Ульяна. Девочки, я… вернусь, я больше не один, не хочу быть один, не могу быть один! Тепло, оно хлынуло изнутри, сжигая сковывающий тело мрак, и вот это очень не понравилось рептилии. Попятившись и прищурив глаза, она больше не делала попыток напасть, во взгляде твари промелькнул… страх?       — Почти, почти, ещё бы чуть-чуть, — сказал я, стряхивая с себя остатки темноты, как ненужный мусор, сейчас тело было легким, а порез на ноге — затягивался на глазах.       В мире, покрытом тьмой и тишиной, появлялись звуки — зашумели деревья, завыл ветер, зашуршала трава — и свет, свет неяркий, мягкий, будто утренняя заря, но обещающий конец ночи.       — Гадина, — я обвиняющее указал на змею пальцем, — ты не так опасна, как кажешься, да?       А ведь верно: я огляделся вокруг, самое опасное тут — это пространство, эта пустота, которая стремится поглотить всё, что её заполняет. Но теперь я понял, понял, что можно ей противопоставить.       — Тварь питается всем темным, что есть в людях, — так ведь говорил шиза? Ты не более, чем часть, — я обвел руками мир вокруг, говоря прямо кошмару в лицо, — часть всего этого, часть декорации, часть пустоты, что я сам создал. Хочешь сожрать меня? — я осмелел настолько, что выпрямился и без страха смотрел на змея, от которого бегал очень долго. — Так подавись! Вот, вот то, что Я могу противопоставить тебе!       Сосредоточиться — я не тот, кем был раньше, уже не тот! Пространство снова пыталось меня поглотить, но сейчас на каждое его внушение я отвечал полной противоположностью, став абсолютным его антагонистом, отталкивая каждую попытку меня уничтожить. Прошлое больше не властно надо мной, с каждым разом вспыхивавшие в голове образы прогоняли подступающий мрак.       Против страха —решимость!       В голове пролетела череда светлых, словно ясный день, воспоминаний и картин. Две золотые косы и красивая голубоглазая девушка, стремящаяся помочь всем, не ради благодарности, не ради признания, просто, просто потому, что хочет… Издалека я слышал голос Слави, обрывки фраз.       — В том числе не заметит и тебя, если только ты не упадешь рядом, или не закашляешь.       — Нет, нет, это я должна просить прощения       — Ой, какая я некультурная, меня — Славя зовут, а вас?       — Приятно было вас встретить, док.       Свет, источником которого я стал, озарил причал, вспыхнула трава вокруг, начала сгорать в ярко-желтом пламени, а тварь отпрянула от меня в ужасе. Не нравится? Вот тебе ещё.       Против отчаяния — надежда!       Рой воспоминаний с ярким красно-рыжим оттенком. Та, кто никогда не унывает и всегда улыбается на людях, та, чьи шалости и энергия ничему не уступят, — сдалась бы она сейчас? Нет! Пушистые волосы, биение маленького сердечка и ясные синие глаза — бесенок в майке и шортиках, источник бесконечной радости. Ульяна, её голос тоже звучит внутри…       — Да скажу я всё, скажу.       — Гражданин начальник, не велите казнить, велите миловать.       — Так я и не одна гуляла!       — У тебя тут столько всего, смотри, начну к тебе бегать просто так, за сладким.       После этих воспоминаний свет стал ослепительным: дома, деревья — всё вспыхнуло, как сухие спички. По чешуе змеи, пригнувшей голову в тщетной попытке, защитить от огня глаза, пошли подпалины. Мир трещал, пожираемый очищающим огнем, домики разваливались, причал рухнул в кипящую и испаряющуюся воду. Где-то вдалеке слышны звуки лесного пожара, падающих деревьев. Огонь поглощал всё, всё пространство, всю тьму, сжигая во прах…       — Ос-с-тановис-с-ь, — яростно зашипела тварь, — ты и с-с-ебя убьеш-шь!       — Вот как ты заговорила? — такая легкость, полное ощущение того, что с этим призрачным миром сгорает мое темное прошлое.       И против одиночества — любовь…       Эти воспоминания, эти чувства, они — самые дорогие. Хулиганка снаружи, рыжий ангел внутри, такая нежная, ранимая, теплая, родная… янтарные глаза, улыбка, чуть ехидная, старающаяся скрыть за напускной бравадой всю чувственность души. Ласковые, но настойчивые, руки, податливые, но требовательные, губы, гладкая кожа, жаркое дыхание. Чудо, обретшее плоть и появившееся в этом мире. Твой голос, он тоже со мной, теперь он — часть меня, и, где бы я ни оказался, что бы со мной ни случилось… твой образ, со мной, Алиса.       — Алиса, — тихо прошептал я заветное имя, сорвавшись с губ, оно эхом прозвучало в умирающем мире.       — Это недоразумение конфет в столовой объелось.       — Да какая разница?       — А, Док, это ты, а я-то думала всё, писец котенку.       — Вот ты и попался, Док.       — Н-не останавливайся, прошу…       Свет стал белым, белоснежно-чистым. Взрыв, вспышка сверхновой, ослепительное сияние, всё вокруг исчезло, словно сдули черную краску из по недоразумению рассыпавшегося картриджа, словно сожгли черное полотно, на котором неумелый художник пытался передать все унылые краски мира. Свобода, сейчас и навсегда!       Остались только я и кошмар, зависшие в невесомости, лицом к лицу среди мириад появившихся из ниоткуда сияющих звезд и туманностей. Столб белого света, в котором я стоял, постепенно обретал форму, извивался, пока не обратился в…       Словно отражение в зеркале, он принял форму моего врага — абсолютная копия, сотканная из чистого света, с сияющими, как драгоценные камни, глазами и чешуей. И две противоположности рванулись, стремясь уничтожить друг друга. Столкнувшись, свет и тьма слились, черная змея, немыслимо изогнувшись, вцепилась в белую, повторившую маневр, со страшной точностью сомкнув клыки на противнике.       В тот миг реальность дрогнула, звезды вокруг замерцали, и обе рептилии начали исчезать.       Первой растворилась белая, и с её исчезновением вокруг сразу стало заметно темнее. Затем начали размываться контуры и черного кошмара, постепенно становясь всё прозрачнее и прозрачнее. Да уж, кого-то изрядно потрепало: чешуя висела ошметками, из-под полуприкрытых век смотрели тусклые глаза, из пасти вырывалось глубокое, но уставшее дыхание. Сквозь змеиное тело уже можно было разглядеть звезды, когда кошмар сказал ослабевшим голосом всего три слова. Резанувших страшнее клыков, страшнее пустоты, они перевернули мир с ног на голову. Три слова:       «Так держать, чувак…»