Круг вечности: Реставратор

Я бесцельно бродил по улицам родного города в надежде убить время перед тем, как мне сообщат хорошую весточку. Я не знал какую, но очень жаждал хоть какой-то доброй новости. Прохладный ветер дул в лицо и морозил руки, но я не хотел домой. С тех пор, как Вера исполнила свою мечту, получив заветный контракт, прошло почти полгода и наступила весна. Солнце стало чаще навещать наш город, но меня оно не радовало. Вот уже полгода, я знал, что потерял дом. Там было пусто, и если Вера и приходила, то приводила неприятных мужчин или девиц с холодным смехом и яростным взглядом. Новые «подруги» завидовали ей, а старых она и сама «потеряла». Мужчины, или были увлечены друг другом или же болтали столь скабрезные шутки про Веру или её «подружек», что я ловил её взгляд, прося разрешения, как минимум вышвырнуть шутника за дверь, а лучше — вырвать ему язык, или позвоночник. Я не любил драться, но ради защиты чести женщины я всегда был готов вступить в бой. Видимо, я был воспитан на других книгах и фильмах, чем мои новые знакомые, но не видел в этом проблемы для себя, а только для них. Защита чести женщины — этом было что-то правильное, гармоничное и незыблемое. В этом тоже, была своя красота. Но в эти моменты, она осаждала меня строгим взглядом и фальшиво хихикала, изображая подобие смеха. Я уходил, не в силах выносить этой мерзости в некогда моем скромном доме. Быстро заработанные деньги Вера не считала, тратила их как ей было угодно я лишь запрещал ей тратить их на наш общий быт, то что она приносила должно было принадлежать только ей. Только так я мог защититься от мысли своей никчемности на фоне богатой женщины рядом. И посему, её блестящая, яркая одежда хранилась в скрипучем шкафу, новый серебристый телефон был самым современным предметом на кухне и явно стоял дороже чем вся кухонная техника вместе взятая. Но к моему разочарованию, компанию Веры не смущало наша нищета. Та «тусовка» в которую ввязалась Вера мне противна. Возможно, среди творческих людей есть и другие компании. Есть те, кто спорят о великом, рассуждают о высоком и не снимая облика интеллигентных и скромных людей и при этом дарят миру шедевры. Возможно. Но, компания Веры была другой, и да — ни одного настоящего шедевра или хоть чего-то достойного внимания среди работ её новых друзей я не встречал. Я не видел в них гениев со странностями, я видел сброд тех, кто посчитал себя великими Мастерами и посему позволял себе опуститься до уровня дворовой собаки. Все их высокопарные эпитеты друг другу вызывали у меня смех. «Ты — современный Достоевский» — говорила подвыпившая крупная брюнетка с безумными, выпученными глазами, очкастому коротышке, который за минуту до этого лобызал её руки, приговаривая о том, что её душевный стриптиз, излитый в похабную песню о любовном треугольнике — «гениален». Другой коротышка с маслянными глазками — «великий режиссер» тот самый, кого я встретил на фотосессии. привез в подарок Вере огромный темный альбом, внутри была серия фотографии некого «гения». Весь альбом был из картинок одного сюжета — обнаженная бледная женщина с черным, словно вымазанным в саже мужчиной, или просто объятая несколькими парами темных рук. — Пошло, — тогда сказал я и с брезгливостью закрыл альбом. — А твоя картина с девкой?! — возмутилась Вера, резко округлив глаза, и меня проняла мелкая дрожь. Неужели Вера ни разу не увидела, не поняла того, что на всех своих фото она та самая «девка»? — Есть разница между эротикой и похабщиной, между обнаженностью и пошлостью. Это, — кивнул я на альбом — грязь. — Ой, это все слишком тонкая грань, — покачала она головой. — Всегда различимая, — ответил я и поник, вспоминая о Настасьи и двух портерах, что уже месяцы пылились в кладовой. Когда Вера пыталась спросить у меня, что же случилось с моим рвением к реставрированию я отмалчивался и она, все-таки меня понимая не задавала лишних вопросов. К моему и её сожалению, с того момента мне было сложно рисовать. У меня дрожали руки от какого-то иррационального страха навредить своей ситуации еще больше. Вера искренно пыталась мне помочь и привести мне критиков к моим работам, но я резко выразил свое несогласие испепеляющим взглядом, который она так хорошо знала. Нет, я не боюсь того, что они будут меня критиковать, я испугался, что им понравится и тогда я окажусь в одном уровне с ними. С Богемой, которую так вознесла Вера, гениев вечно хвалящих друг друга. Но в этом кругу было то, что нужно было Вере — деньги и связи и она пользовалась любыми возможностями, и все пути ей были открыты. Один из художников пытался предложить ей писать портрет, я в шутку сказал, что только я имею на это право, но художник опустил голову и посмотрел на меня с долей уважения, тогда я порадовался хоть тому, что он не лезет на мою территорию. Чего не мог сказать об остальных. Особенно меня напрягал тот круглолицый тип, Владимир, как выяснилось он был режиссером христианских детских пьесс. И несмотря на такую нежную и чистую профессию, я видел в нем только порочность и плотоядный взгляд на Веру. Я ненавидел его, и ненавидел себя потому что чувствовал, будто бы я слабее его, потому что у меня не было денег, и от этого еще больше ненавидел его. Я споткнулся и резко выпал из транса собственных мыслей, заметив вдалеке нечто до боли знакомое — Настасья смотрела на меня вполоборота, держа в руке алую розу, её пальцы украшали два изящных кольца, на запястье — тонкий браслет, длинные овальные сережки в ушах и аккуратная диадема на голове. Я встал глядя на рабочих, устанавливающих рекламный щит с ней и взглядом, проведя по стрелке на нем я увидел еще один такой же портрет уже над дверьми ювелирного салона. — Вера, — понял я. Все они смотрели на Веру, но видели красоту Настасьи. *** Я пришел домой за полночь и услышал как всегда смех Веры, на сей раз не такой фальшивый, как перед её гостями, а значит, за дверью был кто-то, кто действительно сумел её рассмешить. Я увидел её силуэт за стеклянной дверью кухни, и с ней темный мужской силуэт. Вера вышла и тут же за ней мужской силуэт преобразился в моего соседа, того самого, что искал кошку полгода тому назад. — Борис, — вежливо улыбнулся он. — Олег, — ответил я. Борис кивнул и Вера, переводя взгляд с него на меня ласково улыбнулась. — Борис просто… — она словно не могла подобрать слов — Чудесный собеседник, и мы тебя очень-очень ждали. Даже вина Володиного не открыли, — сказала она с улыбкой. Я кивнул, и меня даже не смутило «Володино» вино, я не спуская взгляда с нового знакомого, его идеальный черный костюм, идеальное поведение, идеальная вежливая улыбка… в его движениях мне казалось плохой игрой, и каждая улыбка или кивок с его стороны — фальшью. — Я ожидал Олега, и моя мечта исполнилась, благодарю за то, что скрасили мое ожидание. Мне необходимо побеседовать с ним, с глазу на глаз, если возможно, — обратился он к Вере и она сменишись в лице, склонила голову вбок и закусила губу. Не скрывая своей обиды она ушла на кухню, громко закрыв дверь. — Я был вежлив, — заметил Борис. — Видимо, она не может привыкнуть, что кого-то может интересовать не только её прекрасная персона, — произнес он, и мою кольнула обида за Веру. — Что вам надо? — Поговорить. — О чем? — Позволите присесть? Я кивком пригласил его в ту комнату, которая играла роль гостевой, спальни и столовой, пригласил за старое красное кресло, из которого угрожающе торчали кончики пружин. Он сел с опаской, не то за себя, не то за свой костюм. Я мысленно позлорадствовал, что теперь я выгляжу хозяином ситуации и сел в безопасное кресло. — Ретро… — протянул он не то с издевкой, не то искренно поражаясь уровню моей нищеты. — Настоящий эксклюзив, — протянул я. — Что вас привело ко мне? — Знаете, когда я пришел сюда сегодня, — начал он издалека, — Мне дверь открыла удивительная женщина. Удивительной, потрясающей красоты. Просто чарующей. Портреты с ней, развешаны по всему городу, она словно стала символом нашего города, вся Одесса помешалась на вашей женщине, Олег. Я думал, в такой ситуации, вы будете жить в более улучшенных условиях… учитывая её заработок. — Вы пришли спросить, куда мы тратим её деньги? — Я пришел спросить, что вы чувствуете от того, что все ваше окружение и незнакомые люди вместо облика вашей Веры видят облик давно умершей женщины, из старой и прогнившей картины. Теперь он стал хозяином положения. — Черт! — ругнулся я и выдохнул. — Тоже хотите его купить? Сейчас, я кстати, уже не против. — Тоже? — повторил он тихо. — Купить? Эм… Мне это счастье, и даром не нужно. Нет, я пришел сюда не за этим, тем более, сейчас, забирать у вас портрет бессмысленно. Вы уже сделали, все что могли. Вопрос только — что именно вы сделали, как это получилось, Олег? — Я написал второй портрет, такой же. — Зачем? — Я думал, что пишу Веру, а писал её… Настасью, — я разоткровенничался, ухватившись за эту встречу. — Молодец. Значит, вы их привязали. Это и было то что ей нужно, ей было необходимо чтобы её красоту видели, чтобы ей восхищались и ей нужен был носитель. Сам портрет или нечто большее — настоящее тело… Откуда ты знаешь её имя?! — спросил он удивленно, и неожиданно, наверняка для самого себя перейдя на «ты». — Она говорила со мной, во сне. Слушайте, я понял, что сделал ошибку. Я поверил Настасье — я дурак. Я просто полный дурак, надо было отдать картину за любые деньги, хоть бесплатно вашей Жанне, хоть еще кому. Я отдам её вам, прямо сейчас и все закончится. Ведь так? — Это не поможет, — покачал Борис головой. Я опустил голову. — И что должно быть дальше? , — спросил я, собравшись с мыслями. — Эта девица, попробует завладеть телом Веры, да? Рано или поздно… — Нет, — он покачал головой, слегка усмехнувшись. — Этого никогда не было в её планах. Да и вообще, вам надо прекратить воспринимать существо в портрете как Настасью, она не более чем жертва такая же жертва, как и Вера. То, что в портрете сильнее, чем маленькая злая девочка… — То есть, Настасья, то есть, то, что в портрете… оно не сделает ничего страшного? — уточнил я. — Я не знаю, что будет и что для вас является страшным, Олег. Ваша женщина во власти сил, в которых вы не разбираетесь, они используют её тело, как оболочку для трансляции определенного образа, и… — Зачем? — Что? — он скривился, явно от неудовольствия что его перебивают. — Транслировать образ, зачем это? Я думал, эти все фотографии и прочее, что это следствие, а не цель… — Ну, — он поморщился но, взглянув на меня продолжил, — энергетический вампиризм это очень банальное выражение, но для вашего уровня понимания, подойдет. Это вампиризм, по отношению к тем, кто смотрит на этот облик. То есть… — он выдохнул и по его лицу, было понятно, что он подбирает выражения. — Наш мир, полон бестелесных существ, они разумны и питаются эмоциями людей. Они подключаются к человеку, к примеру, наделяя его творческими порывами или каким-то иным вдохновением, политическим, религиозным. И им, этим существом может быть и в том числе и красота. Образ Настасьи из портрета это образ идеальной красоты — когда люди видят её и восхищаются ей, они отдают свои эмоции, свою энергию этому существу. И оно копит энергию. Обычно таких существ называют эгрегорами, они могут быть безобидны, но не всегда. Я молчал, пытаясь представить себе это существо. — Для чего оно копит? — Вот этого я и не знаю, — обычно они просто питаются, и накапливают силу, чтобы быть сильнее, мощнее, больше… Но то существо что хранилось в этой картине, и которое вы выпустили — оно слишком агрессивно и слишком мощно. Думаю, у него есть цель. Но я не знаю какая. Вполне возможно, она нам может с вами очень не понравится, как и вашей девушке. — И что делать? — Будьте на связи, и не предпринимайте никаких действии, ни с картиной, ни с Настасьей, ни с Верой. Я буду изучать данный феномен, приду к вам с ответом, — он встал со стола и двинулся к выходу. — Кто вы такой? — спросил я ему в спину. — Я же сказал — меня зовут Борис. — Я не об этом, почему вы здесь? Он оглянулся, и я увидел в его глазах ехидство. — Я бы мог вам соврать, что я тот, кто спасает людей от сверхъестественного, супергерой или добрый маг. Но это не так, я просто мешаю некоторым людям. — Таким как Настасья? — понимающе кивнул я, но оказался неправ. — Таким как Жанна, и тем, кто за ней стоят. Кстати, если увидите её снова — не отдавайте ей картину и тем более, не говорите про меня. Иначе наши проблемы только усугубятся. Всего доброго, — он кивнул и вышел, не дождавшись прощания от меня. *** В тот вечер я зашел в мастерскую и сбросил оба покрывала закрывавшие картины. Я переводил взгляд с одной на вторую понимая, что я даже не могу отличить оригинал от моей подделки — они обе имели те же раны, были также искривлены и изуродованы. Я не смог восстановить картину, все что я мог это повторить её включая все её погрешности. Я был словно в трансе, касался рукой лица Настасьи на одной картине и также на другой, я смотрел ей в глаза задавая вопросы — кто ты? Вера что-то муркнула мне за дверью и я поспешил к ней. Она облачившись в белый пеньюар готовилась ко сну. Я залюбовался тем, как она мажет тонкие руки белым кремом и размазывает его по пальцам, я оперся на дверной косяк и наблюдал за ней с любовью, и немного жалостью, ведь она не понимала, что окружающие восторгались не её красотой. — Ты знаешь, — спросила она не отрывая взгляда от зеркала, высокого, старинного и красивого в темно-коричневой раме и цельного дерева — мой подарок ей, накопленный за несколько месяцев ночной работы над иллюстрациями к детским книгам. — Все что мы хотим, это обрести бессмертие. Ведь так? — Не знаю, — покачал я головой. Я обожал когда она рассуждала о высоком и старался ей не перечить, не спорить, а просто слушать её, мне было чертовски интересно. Я подошел к ней сзади и обнял. Я отразился в зеркале вместе с ней и выдохнул. Я не мог привыкнуть к тому, что в зеркальном отражении вместо Веры вижу другую женщину. Настю. — Думаю да. Все что мы делаем, мы делаем из страха смерти. И я нашла как это сделать, — сказала Вера. — Что именно? — Я нашла как стать бессмертной, — произнесла она. Я не ответил, лишь хмыкнув и лег в постель. Вера еще приготавливалась ко сну, расчесывая волосы, я бы уснул, любуясь этим зрелищем, но в голове возникла дурацкая мысль. Я делал так раньше, много лет назад, но потом прекратил. Испугался и посчитал это блажью и бредом, теперь блажь и бред преследовали меня и у меня было два выхода — отправиться в дурдом по собственной воле или же — пытаться жить по правилам нового мира. А в новом мире я имел дар «сновидца». Я глубоко выдохнул, закрыл глаза и вспомнил как касался портрета Насти, её носа, губ. Как глядел ей в глаза и мысленно повторял свой вопрос «Кто ты?», «Кто ты?».