Круг вечности: Реставратор

Пролог Я — художник. Я вижу красоту. Я восхваляю её, раскрываю, созерцаю и передаю, позволяя созерцать её другим. Я не знал, что все имеет свою цену, тем более красота. Особенно красота. Я не догадывался, какую цену я заплачу за обуглившийся кусок деревянной доски, который осенним днем при мне назвали картиной на том блошином рынке. Я лениво взглянул на нее, не ожидая увидеть что-либо интересное, но мой взгляд зацепился за изображенное лицо, живой взгляд и такие мягкие цвета… В тот же миг остальной мусор, вынесенный на продажу и названный антиквариатом перестал меня интересовать. Сказать, что она была прекрасна — это банально. Скорее, она была идеальной, слишком идеальной для реальной женщины, и я в тот же миг уверился в том, что художник скорее представил эти черты, чем рисовал их с натуры. Но результат, в любом случае, был весьма впечатляющим: красивая девица глядя на зрителя недобрым и одновременно призывным взглядом расположилась на светлых простынях, не стыдясь аккуратных полушарий груди, но прикрыв живот и все, что ниже. Идеально проставленный и прорисованный свет ближайшей свечи давал блик на её лицо, делая его и так острые черты еще более отточенными, а взгляд еще более жестким. Тот самый идеал между эротикой и порнографией, между агрессивной недоступностью и призывом к действию. Возможно, эта картина была бы шедевром, если бы не продавалась в столь гиблом месте. И да — если бы не была изуродована. Я уже говорил, что она обуглена? Так вот — она была еще и изуродована временем. Беспощадная к искусству и женской красоте гарь, покрывшая добрую половину холста, портила её светлую кожу. Из-за непонятной мне тогда деформации её лицо казалось искаженным. Оно было явно злее, чем задумывалось, а выражение его было даже пугающим. Дополняло изъян на холсте небольшое отверстие аккурат в левом глазу. Я художник — я вижу красоту. Даже скрытую от глаз других. — Не представляешь: под землей нашел, — устав ждать от меня какого-либо ответа запел явно привычную песню продавец, потирая руки от осеннего холода. Это был пожилой мужчина. Над его усталым взглядом возраст уже взял верх, но широкие седые усы топорщились над верхней губой и явно были гордостью владельца. — Как? — без интереса поинтересовался я. — Картошку копал и нашел. Еще хорошо, что лопатой по ней не попал, а только по раме. Но она была совсем никакая. Заменить пришлось, чтоб хоть какой-то товарный вид придать, — сварливо бормотал старик. — Может, в музей бы отнесли, вдруг что-то ценное? — Да какая там ценность и что мне музей даст? Мне бы просто деньжат хоть, сколько за неё и все — пожал он плечами. Я кивнул. — Тысчонка есть? — устав от недосказанности спросил он деловито. — Последняя, — сказал я с сожалением. Действительно последняя. — Тогда пятьсот давай, — махнул рукой мужик и нетерпеливо поднял картину. — Дед, найдешь еще покупателя, — начал я. — Дадут и тысячу и две. — Это вряд ли. Ты первый кто на неё хоть взглянул. Люди видят же, что не доделана… А её если отреставрировать, отнести кому надо — конфетка будет. Но это дорого, сам понимаешь. Тогда хоть в музей, хоть куда. А мне она ни к чему. И жена бубнит, не нравится она ей. Ты уж возьми хоть за пятьсот. Я сунул руку в карман и вытащил смятые купюры. Тратиться уж больно не хотелось, но в голове щелкнул противный выключатель, и мне показалось, будто бы если я не возьму её сейчас то, еще несколько недель буду чувствовать себя нищим ничтожеством, который не может позволить себе даже маленький каприз. «А с ней будет, чем занять себя в свободное время» — думал я. Если аккуратно снять верхний слой краски, подчистить, подправить, подрисовать… — Ладно, беру. ========== Глава 1 ========== Работы оказалось больше, чем я думал. Картина словно закапризничала, как истинная женщина, после того, как ей было уделено внимание. Более я не видел в ней красоты, хоть и помню то навязчивое ощущение, чувство абсолютного идеала, который увидел в ней поначалу. Я освободил её от чужой рамы, расположил на мольберте в центре мастерской — самой маленькой комнаты полуподвальной квартирки, что снимали мы с Верой. Подступаясь к картине со всех сторон, я пытался найти тот самый ракурс, в котором я увидел её истинный облик. Но передо мной была только девица с кривым лицом, вымазанная сажей. Я с сожалением отметил, что в некоторых фрагментах краска и вовсе потерялась, а значит, придется едва ли заново дорисовывать. — Уродство, — услышал я сзади звонкий голос и медленно обернулся. Вера стояла, опершись о дверной косяк, и ехидно глядела на меня. — Полное уродство. Это ты нарисовал? Вера была моей… сложно рассказать, одним словом. Сначала симпатичной соседкой, девочкой с параллельного класса, затем первой женщиной, а теперь вроде как гражданской женой, хотя мы ни разу так друг друга не называли. По моим меркам она была весьма красива — по её плечам рассыпались черные как вороново крыло прямые волосы, фигуру можно было без ложной скромности назвать точеной, но выражение лица у нее всегда было жестким, этот эффект дополняли похожие на два осколка льда синие глаза. — Нет, не я, — покачал я головой. — А, тогда весьма симпатично, — заявила она и подошла ближе, разглядывая картину. — Хотя девицу эту с таким лицом пришлось бы долго фотошопить. — Каким? — лениво уточнил я. — Кривым и перекошенным, — она была веселой, жизнерадостной, ехидной, но это ехидство выглядело ничем иным как попыткой укусить от переизбытка чувств. — Зачем ты этот мусор приволок сюда? Она вытянула губы и обернулась на меня. — Она — идеал, — проговорил я. Непонимающий взгляд Веры и мне пришлось объясняться. — Красота, женская, имеется в виду, понятие очень субъективное. Кому-то нравятся худые, кому полные, светловолосые, темные, рыжие, смуглые или бледные. Любая женщина стоит в центре между теми, кто будет её красивее, или же некрасивее, но эта… она абсолютный идеал. Я подошел к картине вплотную и обернулся на Веру, чей взгляд не выражал ничего доброго. — Ты слепой? — Наоборот! — я хлопнул в ладоши от переизбытка эмоции. — Наоборот, я вижу в ней то, чего не видят другие. Я увидел, и я очень хочу вернуть ей её первозданный вид, чтобы и другие это увидели. Чтобы ты тоже увидела, Вер. Она потрясающая! Это абсолютная чистая красота. Ни души, ни характера, ни образа, ни жизни — абсолютная, чистая красота. — Разве она не с натуры срисована? — поморщила Вера свой носик, и я расплылся в улыбке — насколько же она была милой и симпатичной, насколько же мне было приятно смотреть на неё, следить за её характером, за её эмоциями. Да, женщина с картины была идеалом, но Вера была большим, чем идеал. Для меня она была всем. — С натуры, возможно. Но она слишком нереальна. Слишком идеальна. Как ты говоришь — без фотошопа тут явно не могло обойтись, но это не фотошоп. Это взгляд художника, это его мастерство. — Пошли есть, Микеланджело, — после недолгой паузы вздохнула Вера, и отвернулась от меня, не принимая отказа. Я проводил её взглядом и перевел глаза на картину. — Ну, да, сейчас она немного подпорчена, но я клянусь тебе — то, что я увидел изначально, оно вызовет у тебя «синдром Стендаля». Знаешь что это? — заговорил я, идя вслед за ней. — Не имею ни малейшего представления, — без интереса пробурчала она, не оглядываясь. — Это когда у тебя подавленное состояние от того, что ты увидела нечто превосходное, великолепное… — Её до этой великолепности доводить месяцами. А мне только неделю ждать… Я почувствовал укол в сердце и резко остановился. Я опустил глаза вниз, но неловкая тишина возникла только для меня. Вера даже не понимала, что сделала что-то не так. — Ты пошла все-таки к этому парню, к фотографу? — Да, — равнодушный кивок, как будто бы между нами не было вчерашнего разговора. — И через неделю будет готово портфолио? — подавляя гнев, поинтересовался я. — Он сказал — через неделю, да. Обрабатывать нужно не так уж и много, так что, это даже быстро, — не без гордости сказала она. — Я же просил. Вчера, Вера. Я просил тебя. — Вера знала о том, что мои сны имеют противное свойство сбываться. Да, это было еще с моего детства, я редко видел сны, но всегда они являли мне образ будущего, или скрытого от меня настоящего. Иногда, я мог придумывать собственные сны, но вскоре мне стало скучно, и я бросил путешествия по снам. Но я всегда им верил, даже если не хотел этого. Веру же я предупредил об опасности, которую видел во сне, а она не послушала. — Отказаться от мечты из-за твоей паранойи и душащей ревности? С чего бы? — она соизволила обернуться и наградить меня злым взглядом. — Я имею право на свои мечты, на свои цели и я к ним иду. — Хорошо, что ты вернулась, — холодно отметил я. — Олежа, не нуди, — протянула Вера. — Как видишь, ты не такой уж и Нострадамус — я жива и здорова. Все. Будь попроще. Она погладила меня по моей щетине, на щеке и улыбнулась, я, скривив губы, усмехнулся в ответ. *** К часу ночи я прекратил обдумывать план действии по реставрации картины, и понял, что у меня есть одна проблема — я действительно слабо помню тот мелькнувший в голове оригинал. События дня и особенно поведение Веры погасили то впечатление или озарение, и теперь я был в ступоре. В страхе того, что я еще больше все испорчу. Повинуясь зудящему желанию оставить её поближе с собой, я перенес её в нашу спальню. Со всем мольбертом она бы не уместилась, и мне не оставалось ничего иного, чем просто поставить её на пол прислонив к стене. Сделал я это, не включая свет, и потому голос Веры заставил меня дернуться от неожиданности. — Она что будет спать с нами?! — возмутился голос, и я обернулся на него. Вера стояла в освещенной гостиной и выглядела скорее силуэтом, тонким силуэтом зажимающим микрофон в телефоне, после решив, что собеседнику важно объяснить ситуацию силуэт поднес телефон к уху. — Да. Мариш, да мой такое учудил! — Я тебя люблю! — заявил я, как можно громче, чтоб собеседница Веры услышала это, и Вера, покрутив мне пальцем у виска, продолжила тараторить, закрывшись от меня. Я неторопливо разделся и занырнул под тонкое одеяло. Увидев силуэт Веры, я подумал о том, как же нам тогда повезло, имея более чем скромный достаток, купить этот подвальчик. Пусть по нему не проходила рука маляра, мастера или кого-то там еще лет двадцать, если не больше, он не был тесным. Маленькая спальня смежная с гостиной, пусть и со старой мебелью и двумя красными креслами, на которых нужно было давно заменить обивку, от гостиной выход в коридор и на кухню с прозрачной дверью, длинный коридор, ведущий в мастерскую по совместительству, кладовую. Веру раздражал запах краски, и она сказала, что или я рисую в кладовке или на улице. Бросив последний взгляд на картину, я закрыл глаза. Спал я недолго, что-то словно толкнуло меня в спину и я, продрав глаза, присел на кровати. Я обернулся, но Веры не было. Я поднялся, пытаясь разглядеть мою комнату, но вокруг меня была лишь тьма: ни звуков, ни света. Я осторожно ступал по холодному полу и искал рукой выключатель или хотя бы стену, но никак не мог до нее дойти, словно комната стала гораздо шире. Мое подступившее отчаяние прекратилось, как только я заметил легкий желтый свет. Я начал искать источник, и понял, что он свет появился сзади меня. Я был уверен, что нам отключили электричество, и Вера только сейчас нашла свечу, я обернулся и застыл. Свет действительно исходил от свечи, которую зажгла девушка. Но девушка была не Верой. Это была девушка с картины. Такая же идеальная красота — облаченная в тонкое белое одеяние, она сидела на коленях перед тумбой с низким подсвечником и длиной свечой. Я осторожно приблизился к ней, подметив про себя, что вокруг все по-прежнему также темно. — Здравствуй сновидец, — улыбнулась она, когда я подошел ближе. Я протянул ей руку, и она, схватившись за неё, встала. Её прикосновение было холодным и я, поддавшись приступу паники, одернул руку и попятился назад. — Я сплю? — не вопрос, а скорее утверждение. Хотя при всей странности моих снов, такого я еще не видел. — Сновидец, — повторила она бесстрастно. Голос её высоким и звучал будто бы отовсюду, отражаясь эхом в моей голове. Она коснулась ледяными руками моей груди, и я мгновенно отстранился. — Не надо, не касайтесь, — покачал я головой, выгнав из головы дурацкую мысль — как же её называть, на «ты» или на «вы». — Как хочешь, — покорно кивнула она. — Тогда просто запоминай меня. — То есть? — понизив голос, спросил я. — Тебе же нужно помнить меня, чтобы восстановить картину, — сказала она возмущенно, словно бы несмышлёному ребенку. — Пойми, какой я должна быть там, и стремись к этому. — Хорошо, — безвольно кивнул я. Я приблизился к девушке, и коснулся её лица, она покорно закрыла глаза. Холодная кожа была мягкой, без единого изъяна, но мне все равно было не по себе. Я пальцами запоминал её черты и, кивнув, отстранился. — Он рисовал с натуры, автор? Она кивнула. — Потрясающе, — буркнул я. — А кто он, кто автор? — Это было безумием, но, а вдруг, она бы сказала мне имя автора, раз уж на то пошло? — Его давно нет в живых, — покачала она головой. — После того, как ты восстановишь или перенесешь картину, ты сможешь её продать, придумав, что хочешь. Это будет настоящий шедевр, а там и другие твои работы заметят. Она прошла дальше от меня и присела на заметное только лишь ей кресло, подперев рукой подбородок, она без особого интереса изучала меня. — Хорошо, — кивнул я. — Если разрешаете… — Он будет не против. Главное её восстановить. В её прежнем, изначальном виде, который ты знаешь. Это очень важно, сновидец. В её прежнем виде. — Я — Олег, — сказал я зачем-то. — Хорошо, — она словно разрешила мне носить это имя. — А кто он? Художник — кем он был? — Это не имеет значения, — произнесла девушка глядя чуть в сторону от меня. — А вы? — Я? — она удивленно округлила глаза и улыбнулась, словно застеснявшись — Настасья я. Настя. — Она протянула руку, но не для рукопожатия, а словно для поцелуя. Я неуверенно приблизился и почувствовал резкий толчок земли. — Подъем! — гаркнула Вера. Я резко присел на кровати и стал оглядываться по сторонам. Ощущение что позади меня кто-то есть, не отпускало. — У тебя сегодня важный-преважный заказ! Ты сам говорил. Я закивал и обернулся на картину, сомнений в том, кого я видел во сне, у меня не было. Я встал и поплелся в душ, бросив взгляд на Веру, которая завернулась в оба одеяла. — А ты? — поинтересовался я. — Мне не надо рано вставать. Разбудишь, как заработаешь бабла. — Кого бы мне об этом попросить?! — шутливо спросил я, но Вера, похоже, не разделила моего юмора и проигнорировала меня. Меня же дернула пугающая мысль, что нельзя Веру наедине с картиной, тем более спящую и беззащитную. Я аккуратно вынес картину из комнаты, вернув на мольберт в мастерскую.