Натуралистическая поэма
К С.М.А. «Если это безумие, то определённо последовательное.» Уильям Шекспир «Гамлет» «Плохо ваше дело! По-видимому, у вас образовалась душа.» Евгений Иванович Замятин «Мы»
*Катархей — геологический период, с которого 4,6 миллиардов лет назад началось формирование нашей планеты. I Нас двое. Нас двое. Мы пойманы — оба. Мы скрыжемся зноем в зыбучих сетях. Лоснится и ломится крышка у гроба, Как дрогнувший септ в фортепианных кистях. Запястья до хруста — таллом клавикорда Рябит на ресницах и скачет по снам. И чья-то холёная, сытая морда Гнилыми глазами в лицо смотрит нам. И кислым, и грязным, и рвотным, и потным Кидается вновь на трапеции плеч. Дай мел. Мы крест-накрест заклеимся в окнах И Богом нам будет печь. Замятин замялся в грамзаписном шуме И Блок самосжёгся в тени баррикад. И нам невподым — только жемчуг июня И Аничков Петроград. На улице Росси, за Александринским, Где в жёлтых домах мой прадед болел, В виниле истёртом, в виниле когтистом Отыщем с тобою последний предел. Зароемся в книгах и в ввинченных полках, Зароемся в шубе, которой не жаль. И, в жертву теизму, возьмём кофемолку, Чтоб иссиня — руки и стены — в эмаль. Нас двое. Нас двое. Бульвары скрежещут, Трамвайным ярёмом грубят и грохочут. Нас в месиве этом примут за вещи И там же как вещи нас прополощут. Нас примут за святость, за чудо и юдо, Нас примут за кальций, фосфор и хлопок, На вертел и с вертела — сразу на блюдо Обжаренных в масле положат бок о бок. II Разорвана вечеря. Холст испоганен. Нам видятся хряки. Их толстые пуза Дрожат и хохорятся. Треснул подрамник. Вы узнаны, мрази! Создатель, ты узнан! Нас в грязных хитонах, в веригах хрустящих Истоптанным трактом введут на Голгофу, И веки разъест псевдо-воздух горящий — В селениях топят избу Часословом. Дрожит и метелится чернь подколодная, Витийствует праведник в рясе безрясовой. Скажи, почему эти люди голодные И что нужно им от нашего мяса? Вам наши хрящи, сухожилия, жилины Застрянут в зубах, на резцах, между дёснами. Скажи, мой родной, хорошо с тобой жили мы И помнишь ли ты наш любимый суп с клёцками? Ладони свело. Процитируй «Silentium!» Цитаты твои сейчас крепче, чем Солнце. Ты помнишь, родной мой, мы были в Венеции… Нам больше в четыре руки не придётся. Скрипит. Это вертел скрипит ветромельницы. А на ветромельнице масло не меняно. Зажмурься. Зажмурься и вспомни о лестнице, Линолеум вспомни, неровно расстеленный. Молчи. Это рвётся земля полурытвиной, И тигр амурский взобьёт её лапой. Нам Небо одно да язычно-молитвенно На северо-запад! На северо-запад! В трезвучии трезвом, в трезвучии пьяном… Сожми свой кулак и станет чуть легче. Скажи, почему нас заставили вянуть? Скажи, почему нас неправильно лечат? Диана. Ты, помнишь, ее расшифровывал? А мне оставалось в тетрадку записывать. Нет, ты не смотри на куль фаршированный, Ты вспомни, как я не справлялась с дефисами. Зажмурься. Чтоб в веках не ныла пульсация. Нас снимут в вечор, как полотна на выставке. Родной, нам с тобой не грозит реставрация, А лишь плащаница льняная, без вышивки. Так холодно. Тшш. Слышишь ржанье коня? А перерождение ржаво в конце. Спасибо, что умер раньше меня. Покойся, Исус мой в терновом венце. Покойся. Как радостно знать, что в отнынное Тебе не морозятся руки Борея. А небо такое длинное-длинное, Как жаль, что распяли на нём Гименея. Я скоро умру. Подожди у калитки, Где за частоколом ты мерил и высился. Родной, ты же спишь… Далеко мне до Шнитке, Но слушай, как я буду петь пианиссимо. III О, Диана безродная, поля свежевыжатых Скрой! Избегнет же плена холодного Милый мой! Оставь ему, Грозная, Землю И полувысь И палицей звёздною Благослови На жизнь! Ты смой этот пепел, Как и смывала Встарь. Сцелуй с его тела Мёртвую киноварь. И ей, покалеченной, Палицу разрумянь И выжги по Млечному Коловорот Инь-янь. Скажи мне, Диана, Была ли ты влюблена? С каким же иваном На небе обручена? К кому Сребролучится цвет Твоих мокрых волос? Кому поцелуи комет Ощутить Довелось? Отмсти жесткосердию, Мельницам отомсти! И вверь нам бессмертие, Хаос и акростих! О, Диана безгласая, Видишь ли ты меня? Видишь ли всадника, Видишь на нём коня?.. Слышишь молитвенно ль Евы прогорклый крик?! Диана, Скажи ты мне!!!.. Милый главой поник, Что с тобой, милый мой?.. Помнишь, считал до ста И засыпала я, Счастлива и боса. Помнишь, как вечером Ели мы чёрный мёд, Там, где по Млечному Шлёпает звездочёт, Вакуум вынутый Перекликался в ночь И запрокинуто Счастие многоточ… И в два касания… — Перекреститься бы. Но не христиане мы! Не христиане мы!!!.. IV Их сняли с крестов, и почва зачавкала. Их двух обернули льянёною безделицей. А там, за осокой, ворона прокаркала Что-то про свадьбу Борея с метелицей. Курился овраг. Чадил громогласно Печный желудок. Жжёные листья В веках мелькались то чёрным, то красным И перебранивались со свистом. Курились пиры. Жрал сто первый пришедший, На скатерть давно уже все помочились. Шабашное право, святого не ведшее, Сменяло вино на кишки и на вилы. И с хрюканьем диким шуршалася крысь, И с яшмовой спинкой скакал таракан, И стены вертепа безбожно тряслись, Пока там с овцою сношался баран. Гремело, горланило, било под топ В литавры, что были в угол поставлены. И старец безрясовый целился в лоб, Который на блюде стоял обезглавленный. Стихло. Как прежде курился овраг. Чад застилал полусветное в избах. Там, у реки, колыхался гамак. Диана была когтиста. V Здесь утро сострочено видело утро, И день околесицей виделся в день. Здесь Библию издавна жгли Камасутрой И девок на рынок вели с деревень. Здесь небо сто лет не горело туркизом, Здесь смог занимался с рассвета в рассвет. Здесь плахой поэту служили карнизы, Поэтому здесь не рождался поэт. Здесь стёрся обычай любить человека, Здесь мир был поделен на чёрных и чернь. Здесь дохли здоровые, дохли калеки И Музыка дохла под вопли таверн. Детей зачинали безбрачно в сортирах, Рожали среди продуктовых складов. Здесь свет был бессветен и мир обезмирен, Поэтому здесь распяли любовь. VI Под утро, едва пиршествó отгремело, Проснулся безрясовый старец. Безносые Головы спали на блюде. Не грела Дымная печь, и стучала колёсами Чья-то кибитка. И будто без всадника Цокала и по вискам барабанила. Старец хотел было кликнуть привратника, Чтобы она его сон не поганила, Но его крик потерялся в безвременьи, Жалкий язык не коснулся поднёбного. Там, вкруг стола, с голубыми коленями Трупы лежали, костлявыми рёбрами Хрустно рябили в припадке нервическом, Перемежались с одеждой и стульями, С точностью адской — почти хирургической — Напополам разрубленные. И закряхтело, заржало, заквакало, Заклокотало эхоподобное. Зашевелился нелеченный раковый Авессалом. Головою холодною Стал он вертеть со свинцом, в неё всаженным, Плесневым ртом хватаясь за воздух. Гной из глазниц вдруг наткнулся на вражину И сковырнул коросту. VII Прелся и скрёбся кишечно-желудочный Запах. Проспекты — в кровавое месиво. Мор, охвативший селенья засуточно, Город умял, словно хлеб недо-плесневый. Крик не разрезал кошмаро-изящества, Гулкость оставил реке и колодцам. Дохли патриции, дохло кулачество, Изжелта грело Солнце. Смрад разносился по улицам вымершим, Где в подворотнях кусался с асфальтом. Пляску выплясывал, чтобы, насытившись, Вновь подружиться с расстроенным альтом, И тарантеллой выхаживал белое, Белое небо, нависшее куполом. Тело под Солнцем лежало бестелое, Трупы лежали с трупами. VIII Ночь заходилась в агонии иволги, И чернолесье шумело в пшеничные, Там, ощущая предвестие гибели, Крысы летели в столбы пограничные. Мёрла трава, человеком посажена, И вакханалились чертополохи. Шмыгала носом трескучая скважина, И буераки глохли. Совы бессонили, псевдо-лупатые, Только паук один веретяжничал. В чаще кряхтели черви лохматые, Жутко мелькались жирные бражники, Масляный диск выплывал из-под тучного, Диана надела своё ожерелье. А киноварь великомученна Делала море мельным. IX Утро дышало скребущимся инеем, Ёжило кости, суставы, волокна. Девки живучие, дети невинные Мыли крест-накрест мёртвые окна. Плач бесполезный царапался с пеною, Драл штукатурку, муруясь бетоном. В комнатах жрали обои настенные И заходились стоном. Красное Солнце, Солнце Багровое Мёртвым рубином на Землю таращилось. Старцы к нему приходили с поклонами, Простоволосые и беспоясые, Били челом о почву промёрзшую И коченели в минуты свистящие. Снег рвал чащобы. С таёжною ношею Бился в пещеру, от ветра хрустящую, Где, в полувечер безгласые похороны Пели свой час. Где, безгрешно распятые, Двое лежали, сизыми лохмами Полусогретые, полуобъятые. Где мертводуй занемог, околесился, Смерть где боялась ступить, босоногая, — Там, в этом страшном, безудержном месиве, Люди познали первого Бога. Бился Борей, Перуном погоняемый, Бился своей белостужею палицей. Город кощунственный, город мамаевый, Кутайся в шубы, кутайся в малицы! Кутайся, грешный, покуда не отняли, Кутайся, грязный, покуда не вырыли! Жри штукатурку, питайся обоями, Зубы точи согрызёнными вилами! X Солнце Недвижное, Солнце Голодное В утро на третье не встало с рассветами, И, замирая на Небе бензоловом, Грянуло из Багреца в Фиолетовый! Взмылось, взвинтилось к разлитому Млечному, Взмылось — зашлось в сардоническом хохоте И опрокинулось счастию вечному Додекафонией в скрыжущем грохоте! Вспыхнуло Небо льняной плащаницею, Вспыхнуло Небо лилово-расшатанно! Вспыхнуло — грянуло ртами и лицами, Мёртвыми — сизыми, мёртво-распятыми! Вспыхнуло Небо, жаркое, ртутное, Билось в конвульсиях с воплем и скрежетом! Звёзды померкли в котле полумутного И горизонты, как веки, размежились! Кончился мир. Прокатилось трескучее Солнце. Альков разломился под тяжестью Света. Летели два тела измученных, Вновь оживая в руках Фиолета. И сжалась Земля, и орбиты слетели С погнувшихся рельсов Его мироздания. И смерчем угарным моря обмелели, И полюс обвился Священным Граалем. Вдруг хлёсткая вспышка! И Солнце Шагала Померкло, отныне ни грея, ни тлея. Они обернулись, и Небо сказало: «Смотрите на Землю времён Катархея!» 01.02.2019 4:50 pm