Rhapsody

Нимира – тень. Нимира, вроде бы, должна зваться «белой вороной», но как-как, а так Валерий назвать её точно не может. Да и другие – тоже. Нимира, скорее, чёрный ворон среди белых. Вечно вдали, вечно смотрит на всех взглядом задумчивым, а то и вовсе не замечает, что люди вокруг. Нимира носит чёрную кожу с заклёпками и шипами. Вроде бы панк, но Валерий не силён различать субкультуры. Нимира же, в отличие от готической дамы, свои афиши не спешит повсюду расклеивать. Нимира ходит, не говоря ни слова, но её глаз, хоть усталый, хоть бодрый, всё ж подмечает. Цепляется за звон цепочек и сутулую спину, за чёрный кудрявый хвост на правой стороне головы – левую обрила, и на ней каштановый ёжик пробивается. За исколотые железками уши, за взгляд, смотрящий поверх тел, но, когда надо, узрит и душу. Валерий кивает ей, младшей сестре, когда та внезапно шёпотом просит подсказку. Старшая – близнец, но их всё же не спутаешь… Валерий вечно среди людей. Урок, библиотека ли, завтрак. Нимиру иной раз всё-таки не замечает. Нимира по вечерам ходит стрелять из арбалета. Валерий узнал случайно и случайно столкнулся у леса, когда она смотрела на мишень с утыканным стрелами центром. - Ну, молодец. - А, это ты? И напев тетивы. Стрела вонзается высоко, выше его головы. Валерий злится, где-то внутри клокочет ярость бешеным зверем, а Нимира просто усмехается… или нет? – поди пойми! – и кивает: - Да я в лист целилась, чего ты. Обратно возвращаются вместе. Арбалет – за плечами, стрелы в колчане гремят – полупустой. - Где ты научилась? Ходила в тир? – Валерий спрашивает. - Папа. Под ноги бросается корень, и Валерий-красавец, Валерий-звезда и немного знаменитость сиротского приюта чуть не падает в грязь. - Ясно. Молчат до порога, как, в общем-то, и всегда. Немного непривычно, странно, но в тему. Валерий как-то вечером говорит соседу: - Знаешь, когда рядом Нимира, ясно, почему молчание – золото. Нимира прищуривается, смотрит издалека – с другого конца кабинета. Смотрит так, будто целится, но не берёт из кладовки памяти ни ощущения рукояти, ни гибких плеч, ни тугого натяжения, напряжения рук. Просто смотрит, прикидывая расстояние. Ветра в классе, разумеется, нет. Рыжие длинные волосы, не заплетённые вопреки правилам, тащат из памяти сколоченную табуретку, пламя в очаге и запах еды и досок. - И он его убил? Выдох через нос какой-то тухлый. - Он иначе не поступал. Отцовский голос. И мамино заявление, что не стоит пугать детей на ночь. Нимира ловит себя на том, что гладит дерево парты. - Парта сейчас замурлычет, - весело шепчет сосед. Нимира бросает на него взгляд-оценку, но тот улыбается, как и прежде. А мысли его плывут в совершенно другом направлении. Узор на досках – безумно знакомый. Такой же был в доме, всегда. Родители и сестра – тоже. Но если сестра ещё рядом, хоть и в другом крыле, хоть и видятся уже реже, Нимира знает, что из-за Васса и Вила, и кого ещё там, дощатого цвета кудри, улыбку, от которой ползут по щекам морщинки, насмешливый занавес грибного дождя глаз – уже никогда не вернуть. Увидеть – не выйдет тоже. Ни фотографий, а художнику откуда взяться? После урока Нимира долго всматривается в дождь и представляет, что капли – стрелы… ..врезаются в Васса и Вила, и во всех остальных, слепо, злобно, строптиво… - Нимира! Сестра смеётся, сестра не плачет. Сестра тарахтит, как сорока… и папа. Который один у них оставался, после того, как убили маму. Рыжий столбик. Не каланча, но тонкий. А, это Валера Рыжиков. Его голос. Пройти мимо, не дать увидеть на щеках русла пустынных речек. - Эй, Стрелова! Ком обиды. Их уже нет – папа унёс с собою. - Чего надо? - Да просто. - Ты чего всем грубишь, а, Стрелова? – повисает в сознании колокольным звоном. - Хочу и грублю. И сапогом раздавить выплюнутый ответ на пути к комнате, где лежат дождевик и арбалет. Под дождём холодным стрелять – приятного мало, но надо же чем-то себя занять.