Люсиль уже и забыла

Люсиль ненавидела марш Мендельсона и всю подобную свадебную дребедень. Она вообще не очень-то жаловала образ жизни своих женатых друзей. Больше всего на свете Люсиль боялась похоронить себя под гром аплодисментов гостей, извечно курящую и неизменно свободную, в одном из однотипных домов скучного пригорода. Ни одну из ее замужних подруг до тошнотворного нудные мужья не отпускали в только что открытый ресторан китайской кухни теплыми вечерами. Потому что, разумеется, увидев тонкий блеск на безымянном пальце и отсутствие супруга рядом, все мужчины непременно начнут скидывать с себя рубашки, стараясь продемонстрировать идеально накаченные торсы и, припадая к ногам оказавшейся в одиночестве замужней дамы, будут сладострастными голосами обещать ночь неземного блаженства за один ее взгляд. Люсиль была готова придушить всех идиотов, за которых выходили ее некогда счастливые подруги. Поэтому, слушая печальные оправдания в старенькой трубке своего стационарного телефона, ей только оставалось дивиться тому, как женщины могут добровольно подписываться на такое. У нее были услужливые официанты в новых ресторанах тогда, когда она захочет, горький дым Camel в вальсе пылинок светлой квартиры, сухой мартини до полудня и страстные мечты об огромной репродукции «Паллада и кентавр» от лучшего художника современности Италии. Люсиль уже и забыла, что когда-то была такой. Слова вырываются быстрее, чем она успевает подумать: - Нет. Казалось, что нижняя челюсть Нигана вот-вот съедет вниз, а на неизменно самодовольном лице проступит никогда не виденное удивление. Но взгляд темных глаз остался таким же непроницаемым под пеленою самоуверенности, а дымящаяся кружка кофе в правой руке так и не дрогнула. Люсиль не очень понимает, что сейчас происходит. Он встал, опуская на светлый стол чашку и только что открытую газету. Губы изогнулись в снисходительной улыбке. Танцующие в утреннем свете пылинки испуганно шелохнулись. - Ну, нет так нет. Ниган закрывает за собой входную дверь ее квартиры, унося за своим дурманом надежду на встречу с ним, насмешливые искры в радужке темных глаз и ее отказ на его будничное утверждение зарегистрировать их брак в следующий четверг в маленькой церквушке на 54-ой-стрит. Люсиль не очень понимает, что только что произошло. Красивая девушка на сцене танцует и поет. Люсиль вливает в себя второй шот текилы и клянется, что больше не позволит ни одному мужчине даже подумать о ней, как о женщине. Порядком подвыпившая подруга рядом с мрачноватым видом смотрит на очаровательную молодую певицу маленького бара и внезапно говорит, что их поезд давно ушел. Люсиль тяжело вздыхает и смотрит на свою тощую подростковую фигуру в отражении настенного зеркала в темных джинсах и белой футболке, которые она уже столько лет не надевала. Груда накопленных за четыре года платьев стоит в мусорном мешке у входной двери. Той самой, через которую он сегодня утром навсегда унес горечь бренди и ее любовь. Кому они теперь нужны. Люсиль больше не хочет пытаться быть красивой ни в чьих глазах. Красивая певица ушла с крохотной сцены, а мрачная, как туча, подруга, унеслась на колесах такси к своему мужу, отпустившего ее только до десяти. Звон бокалов и грохот молодежной музыки непонятного направления настраивали Люсиль на не самый меланхоличный лад. Молодые девушки напротив, задорно улыбаясь, просят у уставшего бармена коктейлей за счет заведения. Люсиль только вздыхает и оглядывается на свое отражение в настенном зеркале. И вновь убеждается, что с таким выдающимся носом никак не может иметь право на неотрывный взгляд темных глаз и незаметные ссадины на щеках после рваных поцелуев сухих губ. Люсиль едва не воет от невыносимой тоски, заказывая третий шот, и обещает себе больше никогда не смотреть в зеркало. Молодые девушки напротив красиво танцуют. Дыханье растворяется в ночи витиеватым узором. Радио в такси поет ей о небе Лос-Анджелеса. Она фокусирует взгляд на стертой картинке улиц за грязным окном, стараясь вспомнить, каким раньше был ее дом без въедающегося в кожу дурмана бренди и его невыносимой свободы, которую он почему-то решил поделить с ней. Тощей, носастой и с копной мелких кудряшек. Настолько безвкусной, что даже нестерпимая горечь текилы не позволяет ей хотя бы представить право на него. Квартира пуста, и Люсиль знает, что его больше здесь не будет. Мусорный пакет с ворохом платьев стоит немым укором у самой двери. Здесь только Люсиль и уставшая ночь. Нориюки Асакура тихо звучит из колонок ее старенького музыкального центра тоской и забытыми мечтами. Предрассветная прохлада слегка колышет тонкие занавески гостиной. Люсиль включает кофемашинку и надеется, что негромкая музыка в три утра не разбудит соседей. Смысла ложиться спать не было, а крепкий эспрессо разгонит алкогольную пустоту в голове. Когда кипяток начинает литься изо всех возможных щелей, радостно пуская ей в лицо горячий пар, Люсиль отключает из розетки сломавшуюся кофемашинку и, опускаясь на высокий стул, закрывает уставшие глаза дрожащими ладонями. Эспрессо не будет. И Нигана больше не будет. И Люсиль больше никогда не вспомнить, какой она была до встречи с ним. Потому что ей это больше не нужно. Дурман бренди навечно въелся в кожу ее тоской и любовью, которые он навсегда унес с собой. Мерные гудки прерываются спустя долгое время заспанным и донельзя раздраженным голосом: - Кто там, блять, в четыре утра? - Это я. Люсиль отзывается жалким шмыганьем и полуалкогольной депрессией. Ниган молчит несколько секунд, затягивая в этот невыносимый момент ее почти обморочное состояние, после чего тишина трубки прерывается тяжелым вздохом и не менее раздраженным вопросом: - Что случилось, Люсиль? - Кофемашинка сломалась, и все разлилось… И… Пар во все стороны… Кофе не будет… Ничего не будет, Ниган… И пар этот… Не могу починить, а без кофе с утра никуда… И… Вот… Тишина трубки звенит ее страхом и изъедающей тоской очередные несколько секунд. Люсиль, уткнувшись лбом в край столешницы, рассматривает светлый пол под ногами, умоляя всех мыслимых и немыслимых богов не дать ему подумать, что она полная дура. Хотя, кажется, такая она и есть. Трубка отвечает очередным тяжелым вздохом и чуть менее раздраженным: - Ты пила? Блять, Люсиль, я же просил. Ты нихрена не умеешь это делать. - Я немного. Ей больше не нужны некрасивые отражения в широких зеркалах. Ей больше не нужны пустота квартиры в очаровании уставшей ночи, эксклюзивное широкоформатное издание работ Рафаэля и самый крепкий на свете эспрессо. - Ну, охуеть немного, я слышу. Тишина замирает. Она закрывает глаза и не знает, как не закричать ему о том, как глубоко внутрь ее сердца он проник. - Ладно. Сейчас привезу тебе твой кофе. Трубка отзывается мерным пиканьем. Люсиль прижимает тощие ладони к лицу и позволяет себе громко разрыдаться. Ей больше никогда не вспомнить, какой она была до встречи с ним. Люсиль это больше не нужно.