Люсиль уже и забыла

Люсиль обожала болеть. Искренне и абсолютно. Еще в школе, когда мама встревоженным голосом сообщала, что у нее температура шагнула за 38, Люсиль предвкушала несколько потрясающих дней, наполненных свежим ароматом апельсинов, объятьями любимого пухового одеяла и захватывающими приключениями доисторического мальчика на потрепанных страницах старенькой книги. На работе ситуация особо не изменилась: видя, как рука уставшего лечащего врача выписывает ей больничный лист, Люсиль едва не выла от восторга. Приключения доисторического мальчика все также ждали на хрустящих страницах, холодный зимний ветер с любопытством бился в стекла ее теплого дома, а густой аромат свежесваренного какао едва не прошибал слезу от осознания того, как же мало ей стало нужно для счастья. Люсиль уже и забыла, что когда-то была такой. Тонкий лист не сминается в руке. Люсиль не клонится вперед и не пытается провалиться в беспробудный мрак. Вышедший в коридор врач не шепчет на ухо заботливым голосом никому не нужные слова утешения. Не слышно возбужденных голосов пациентов, не звякает медицинский инструментарий. Она задумчиво вглядывается в незамысловатый узор больничной стены и пытается понять, как же прожила эту жизнь. Небольшой супермаркет звенит голосами многочисленных покупателей. У полок с консервами мобильный Интернет ловит на редкость отвратительно, и Люсиль тяжело вздыхает. Проклятый рецепт персикового пирога никак не хочет, что бы она, наконец, приготовила его. В отделе хлебобулочных изделий ее мобильный оператор исполняет все горячие клятвы о межгалактической скорости Интернета, поэтому, немного устало толкнув нагруженную тележку, она заманеврировала между возбужденными покупателями. Духовка пыхтит жарко и довольно, когда Люсиль, наконец, погружает в нее многострадальный пирог, который обещала приготовить Нигану последние года три. Тонкое платье, которое совсем недавно было как раз, немного свободно на талии. Ее это вновь раздражает. Она хочет, чтобы именно сегодня он вновь сказал, что она красива. Бетховен звучит торжественно и праздно. Люсиль взбивает легкие подушки в гостиной и, вдыхая полной грудью аромат готовящегося пирога, внезапно весело смеется. Не надрывно, не истерично. Солнце заглядывает в комнату блеклым вечерним светом, а на улице соседские дети разрывают жаркий воздух веселым и задорным гомоном. У нее все еще есть время. Люсиль улыбается и весело смеется. Духовка остывает с редкими щелчками, когда солнце засыпает за горизонтом, а Ниган уставшим голосом в трубке спрашивает, как она себя чувствует и не поднималась ли вновь температура. Люсиль заверяет, что в полном порядке и ее совершенно не расстраивает, что он задержится на работе. Трубка скользит из пальцев, а возмущенный таким бесчеловечным отношением пирог манит ароматом из мусорки под раковиной. Ночью сладкие духи на сухих ладонях будут вновь въедаться в кожу. Осталось ли у нее время, чтобы рассказать ему, как глубоко внутрь ее сердца он проник? Холодный ветер пробирается под легкую куртку, а блеклые звезды подмигивают друг другу едва видным светом. Пригородное пустынное поле отзывается неразличимым стрекотом цикад, когда Люсиль затягивается любимым Camel, прислонившись спиной к двери своего пикапа. Дым струится сквозь пальцы витееватым узором, но она все равно не может вспомнить, какой же все-таки была. Вторая сигарета гаснет в тонких пальцах, когда свет машины выхватил из темноты ее порядком замерзшую фигуру. - Что-то случилось, мэм? Вы в порядке? Полицейский выходит из автомобиля, поправляя шляпу и напуская на себя представительный вид. Тихо звучит из рации голос диспетчера. Люсиль улыбается и протягивает полную пачку сигарет, словно он согласится закурить. - Мэм? Вы в порядке? Светлые глаза смотрят с ужасом, а холодные руки вцепляются в плечи, когда она сползает по двери своего пикапа вниз и кричит громко и надрывно в пустоту давно уснувших полей. Люсиль страшно. Страшно потому, что ее бесконечные простуды, резкое похудение и постоянно ниоткуда появляющиеся синяки оказались ничем иным, как лейкозом. Страшного от того, что она понятия не имеет, почему все это произошло именно с ней. Почему с ее стадией все безнадежно, и почему именно сегодня он «задержался» на работе, когда она дала себе еще один день, в котором не было тонких листков бесконечных анализов и холодного света больничных коридоров. Страшно, потому что она боится увидеть в глазах окружающих вздрагивающий страх смерти и острую жалость. Жалость к себе. Потому, что ни с кем не может поделиться тем, как же невыносимо больно. Тем, как ей жаль свою молодость. Тем, как ей хочется жить. Люсиль боится, потому что едва родившиеся племянники не запомнят ее лица, а на свадьбе брата она, изрядно переборщившая с шампанским, не будет пускать слезу и читать слезливое пожелание счастливых лет совместной жизни новоиспеченным молодоженам. Люсиль не будет слушать шум кофемашинки и вдыхать запах своего самого крепкого на свете эспрессо. Она забудет шум листьев в высоких кронах деревьев сада и насыщенный запах осени, пробирающийся в их комнату утром. Кто-то другой в офисе будет желать доброго утра и слушать едва слышные сплетни о тупицах из отдела маркетинга. Кто-то другой будет смотреть, как засыпает солнце за горизонтом в обрамлении просыпающихся отблесков звезд. Люсиль забудет невыносимую горечь бренди, насмешливый взгляд в обрамлении длинных густых ресниц и сухое прикосновение сильной руки. Она забудет свою любовь. Люсиль боится не успеть рассказать о том, как глубоко внутрь ее сердца он проник. Полицейский цепляется за плечи и умоляет успокоиться, делает попытку броситься к рации и вызвать медиков. Но Люсиль резко выдыхает и, подняв на него глаза, улыбается. Ей нельзя останавливаться. Сегодня ей нельзя вспоминать. День еще не закончился. - Мэм! Вы… - Я в порядке, сэр. Простите за то, что заставила вас побеспокоиться. Просто у меня завтра свидание, а долбанный ноготь сломался именно сейчас, спустя два часа после маникюра, на который я спустила последние деньги. Когда Ниган ночью заходит домой, Люсиль встречает его в платье, которое раньше было мало. Ткань плотно облегает талию и, видя уставшую самодовольную улыбку, она знает, что он считает ее красивой. - Это что, запах пирога? Ниган удивленно приподнимает бровь, зарывая ладонь в копне темных волос и оставляя на губах привкус своей понятной только ему любви. В плену сильных рук нет сладковатого запаха духов. Дурман бренди затапливает комнату. - Пирога? Какого еще пирога? Люсиль улыбается и весело смеется.