Алёна и Кащей

… Лиха не ведала, глаз от беды не прятала Быть тебе, девица, нашей, сама виноватая. Над болотами хмарь, Там змеиный ждет царь, За него ты просватана…

*       Алёна так задумалась, напевая под нос и высматривая в разноцветье поляны нужные ей травы, что нежданную преграду перед лицом почувствовала в самый последний момент. Вскрикнув невольно, она в испуге отшатнулась, отпрыгнула в сторону, с силой оттолкнувшись босыми ногами от мягкой земли. Мелькнули в воздухе затянутые в ткань и кожу руки, стремясь поймать, сграбастать, лишить свободы, но Алёна увернулась и, резвой козочкой отбежав подальше, остановилась, разглядывая напугавшего ее незнакомца.       Мужчина был высок, худ лицом, но широк в плечах. Рубаха из беленого льна подпоясана была широким кожаным ремнем с ярко начищенной медной бляхой. Темно-синие шерстяные порты были заправлены в хорошие сапоги черной кожи, окованные железом, а предплечья охватывали широкие кожаные наручи.       Все это Алёна заметила походя, краем глаза — глаза непростого, наметанного, ворожейного. Она глядела в лицо незнакомца, обрамленное коротко стриженной черной бородой и прядями длинных, до плеч, волос; в его беспокойные черные глаза смотрела Алёна, и было ей неловко под тем внимательным взглядом. Ведь стояла она перед мужчиной простоволосая, босоногая, в подвернутом, чтоб не намок в росе, сарафане; посреди леса стояли они и смотрели друг на друга, и не было ни души рядом.       Мужчина нарушил молчание первым.        — Ловка же ты, девица, — ухмыльнулся он, делая шаг вперед. — Да только и не таких ловил.        — Не подходи! — отшатнулась Алёна. — Я вештица**, прокляну — руки отсохнут, ноги отнимутся, сердце холодом застынет, голову жаром опалит.        — Ох и врать горазда, — покачал головой чернобородый, однако в голосе его послышалось сомнение, — с соседнего села небось, по ягоды пошла.       Только стоял человек — и нет его. Быстрее ветра, быстрее сокола, быстрее коня вороного метнулся чернобородый к Алёне. Миг один — и рядом с девицей встал он, за руку ее схватил.       Испугалась Алёна. Сами пальцы в тайный знак сложились; плеснул девичий страх в лицо лиходею огнем жарким. Вскрикнул чернобородый, отшатнулся, о корягу каблуком зацепился, да и рухнул навзничь. Бросилась Алёна наутек, только ветви вслед прошелестели, а мужчина сел, обтер обожженное лицо влажным мхом, убирая опаленные остатки густой когда-то бороды, и растерянно пробормотал:       — Ворожея все-таки…        — Хар! Хар! Хар! — расхохотался крупный ворон, слетая откуда-то сверху и опускаясь на землю перед человеком. — Правильно тебя родители назвали, как в воду глядели. Древолом — ты и есть Древолом. Хар! Хар! Хар!        — Не ори, — поморщился мужчина, потирая виски.        — На твое счастье, пожалела тебя вештица, не в полную силу ударила. Гореть бы тебе сейчас синим пламенем.        — Не жалела она меня. — Мужчина поднялся на ноги, отряхнулся. — Слабая она. Со всей дури с испугу жахнула, а только волосы опалила. Не ждал я от нее ворожбы. Здесь же Ягова делянка, откуда здесь другой ведьме взяться. Если только старуха ученицу не взяла… Так еще рано ей.       В нескольких шагах в стороне, Древолом заметил оброненную девицей корзинку. Присев на корточки, перебрал пальцами стебельки.        — Ромашка, василек, опять ромашка, волчий глаз… Травы собирала. И впрямь Яга ученицу завела. Впросак я попал, Калигор, опозорился.        — Коль девчонка Яге пожалуется, простым проклятьем не отделаешься, — каркнул ворон. — До-о-о-лго отмываться будешь.       Но Древолом лишь отмахнулся.        — Кащей я, или не кащей? Ведьмино проклятье въедливое, как жижа болотная липкое, да и я не промах. Девчонка-то хороша, эх, бойкая какая да мягкая.        — Остерегись вештицу обидеть, — ворон привычно вспорхнул колдуну на плечо. — На тебе до Яги поеду.       * * *       Выплеснув огонь в лицо лиходею, Алёна сама испугалась того, что наделала. Не оборачиваясь, бежала она по лесу, машинально выбирая тайные тропы, ведущие в Лес Запретный, туда, где стояла, скрытая от чужих глаз, Изба.       В Запретный Лес зайти непросто, а еще сложнее — назад выбраться. Кому посчастливилось домой вернуться — либо памяти лишались, либо разума. Запретный Лес — не место для простых людей. Жили здесь лешие да кикиморы, мавки да русалки, упыри с вурдалаками да оборотни-перекидни. И время текло здесь необычно: для человека ведающего — послушно, то замедляясь, то ускоряясь по воле его, а для несведущего — бурно да своевольно. Бывало зайдет малец в лихое место, заиграется до вечера — домой вернется, а там уж сорок лет прошло.       Сокрыт Лес сильным колдовством. Среди дубрав, золотыми копьями пронизанных; среди березовых рощ, светлых и звонких; среди ельников непролазных есть кусочки его, невидимые глазу. И хранят это колдовство ведьмы, а помогает им лесной народ.       Живет ведьма на своей земле, а в центре той земли — Изба. Ворожейная изба не простая, она магией напитана; от ведьмы к ведьме переходят Избы по наследству. Как Яге досталось жилье от прежней хозяйки много лет назад, так и к Алене перейдет потом.       Выскочив на поляну, на которой стояла избушка, Алёна упала на колени, тяжело дыша. Хоть и бежала она сквозь дикий лес, ни ветки не оставили следов на ее теле, ни коряги под ногу не подвернулись, ни дикий зверь не напал. Знал лесной народ ученицу местной хозяйки. Знал и любил, чувствуя в ней будущую защитницу и покровительницу.        — Корзинку бросила, дурёха, — в сердцах обругала себя девушка, только сейчас обнаружив пропажу. — Опять по травы идти. И корзинку жалко.       Однако, прежде чем вернуться за корзиной, Алёна решила заглянуть в дом — воды попить, причесаться да бабушке о незнакомце рассказать. Нет у ведьмы от наставницы секретов, ровно как и наоборот — а иначе и учения не выйдет.       Однако, в доме никого не было. Только с печи свесилась огромная мохнатая голова с треугольными ушами.        — Бабуля в деревню ушла, — мурлыкнул кот, лениво потягиваясь. Размеров он был невероятных, черноты — угольной, а лени — непомерной. — Велела тебе, как придешь, молочка мне дать, да мясца отрезать, да сметанки горшочек из погреба вытащить, тоже мне.        — Врешь ведь, Баюн! — возмутилась Алёна.       — Ну ладно, м-р-ряу, — сверкнул кот глазами. — Попытка не пытка, за спрос не бьют. Печку протопить велела, да щей сварить, да репы напарить. А ты чего такая взъерошенная?       Алёна рассказала коту о встреченном в лесу незнакомце, одновременно приводя себя в порядок. Баюн выслушал ее, выгнул спину и зашипел.        — Надо было с тобой идти, — Баюн с наслаждением выпустил и втянул обратно когти. — Я этому шалуну показал бы, где мыши зимуют. Ходят тут всякие, а потом сметана из миски пропадает.       Алёна рассмеялась.        — Не простой то был человек, думается мне, — проговорила она, растапливая печь. — Быстрый и тайны ведает. Из наших он. Колдун, наверное, или оборотень.       Управившись с печью, девушка перекинула через плечо коромысло и собралась было идти на двор, когда Баюн, встрепенувшись и принюхавшись, пробурчал.        — Кащей идет.       Кащеями звали особый клан колдунов — тех, кто черпал силы из темноты загробного мира и повелевал нежитью. Главой их был могущественнейший маг, истинного имени никто не знал; по слухам, он повелевал самой смертью и был так стар, что превратился в скелет, обтянутый кожей. Во всяком случае, множество богатырей сложили головы в борьбе с ним.       Алёна накинула на плечи тяжелый плащ из темного сукна, покрыла голову капюшоном. Черной, словно сама смерть, тенью вышла на порог. Морок старухи она наводить еще не умела, поэтому приходилось довольствоваться тем, что есть. Баюн, принюхавшись еще раз, пробежался по балкам, вылез через слуховое окно на крышу и улегся там, наблюдая за поляной.       Вскоре из-за деревьев вышел человек, в котором Алёна узнала недавнего знакомого. Сердце ее заметалось в панике, но девушка не подала виду. Лишь надвинула капюшон посильнее, пряча лицо.       Мужчина подошел совсем близко, остановился. Только сейчас Алёна заметила у него в руках свою корзинку, из которой выглядывали пучки трав. Кащей бросил на нее короткий взгляд из-под обожженных бровей и поклонился в пояс.        — Приношу почтение свое хозяйкам этого места. — Кащей выпрямился и отвесил еще один поклон. — Приношу извинения свои тебе, девица, ибо не ведал, кто ты. Древолом из рода Кащеев — имя мое, и я прошу милости этого дома.        — Значит, будь на моем месте другая девица, простая — сотворил бы зло и не пожалел об этом? — голос Алёны звенел от напряжения и сдерживаемых где-то глубоко внутри слез.       Древолом открыл рот, чтобы что-то сказать, но не нашел слов и снова закрыл.        — Принимаю дар твоего почтения, кащей, ибо нет вражды между нашим домом и твоим, — зло сверкнув глазами, ответила все же девушка. — Принимаю извинения твои. Алёна я, Бабы Яги ученица, вештица. Зачем пожаловал?       Мужчина поставил корзинку на землю, достал из-за пазухи сверток и положил сверху.        — Бессмертный имеет нужду в зельях. Живой воды ведро, мертвой воды ведро, болиголова настойки десять склянок, василиска слюны — одну, инициации зелье — четверть, по склянкам разлитое, да силы отвар — четверть, в бутылках. Здесь все написано, оплата как обычно.       Рядом с корзинкой на траву лег увесистый мешочек с деньгами.        — Передам бабушке, — важно кивнула Алёна. — Да только не сезон сейчас для василисков. Дюже злые они.        — Постарайтесь уж, — хмуро отвечал Древолом. — Ну, красавица, бывай.       Поклонился кащей оторопевшей от наглости Алёне, да скрылся в чаще, тайными тропами ушел, людям неведомыми. Осталась лишь стоять на траве корзинка да кошель с деньгами.        — Краса-а-вица! — передразнила его Алёна и даже фыркнула от злости, хотя, по правде сказать, не злилась на дерзкого гостя ни капельки. Просто не слышала она раньше таких слов, вот и не знала, как вести себя; Баба Яга была неразговорчива, а родителей своих Алёна не помнила. Знала лишь, что в голодный год снесли они новорожденную девочку на святое место, да там и оставили; в лихое время лишний рот в тягость.       Корзинка показалась Алёне тяжеловатой, хотя с виду, кроме пучков травы, ничего в ней не было. Лишь сходив за водой, да поставив в печь два больших горшка — с репой и щами — уселась девушка разбирать корзину.       Под травками обнаружилось нечто плоское и квадратное, завернутое в чистую льняную тряпицу. В недоумении развернула Алёна ткань; и Баюн тут как тут нарисовался, наглую морду из-под локтя сунул — любопытно.       В руках у Алёны оказался пухлый и мягкий медовый пряник, свежий и ароматный, даже чуточку теплый; по краю искусным мастером был пущен венок из листьев, а в середке на ветке восседала, распушив хвост, жар-птица. Перья покрывала позолота, а на концах их яхонтами горели крошечные клюквины.       Однако, несмотря на всю красоту, подарок этот был таким неожиданным и нелепым, что девушку пробрало на смех. Это деревенские парни, будущие кузнецы, пахари да лесорубы, дарят своим избранницам купленные на ярмарке пряники; делать подношение такого рода ученице ведьмы было по меньшей мере странно.        — Кащеем дареное, небось отравленное, — промурчал из-под локтя Баюн, и осторожно потянулся мордой к прянику, неудержимо шевеля усами и носом — Давай сюда — унесу, закопаю; я такое место знаю, не найдет никто, никогда.        — Брысь, ненасытная ты утробушка! — укоризненно пожурила кота Алёна, убирая сладость подальше. — И тебе достанется! А то я не вештица, яд не разгляжу? А то я не слышу, как в брюхе твоем бурчит? Знаю я твое тайное место — немало мышей там в молочном море утонуло.        — Ой, ну и ладно, сами тогда разбирайтесь, — недовольно буркнул Баюн, опускаясь на пол и с независимым видом удаляясь в сторону печки. — Я помочь хотел, а ты…       И презрительно фыркнув, кот в один прыжок взлетел на теплую печь, где и свернулся клубком, периодически сверкая глазами. Алёна завернула пряник обратно в тряпку и убрала на полку, повыше, запретную для кота. Сама же принялась травки разбирать, да ждать наставницу.        — Хозяйка идет! — встрепенулся кот спустя некоторое время, спрыгнул с протяжным мурчанием на пол и побежал к дверям. Алёна очнулась от задумчивости, покраснела от осознания того, что мысли ее невольно крутились вокруг нового знакомого, мысли неясные, но волнующие. Встряхнув головой и пробормотав под нос: «Ой, глупости-то какие!», — она вскочила и поспешила встретить Бабу Ягу.        — Здравствуй, мудрая, — поклонилась девушка в пояс скрюченной старухе, с трудом ковыляющей по поляне, опираясь на клюку. В другой руке ведьма несла плетеную корзину, доверху чем-то наполненную и укрытую рушником.        — Здоровей видали! — сварливо ответила ведьма. Несмотря на немощный вид, передвигалась она с невероятной скоростью — только что была на краю поляны, а мгновение спустя — уже на полпути к дому.        — Возьми-тка корзину, бабушка снеди принесла, — старуха высунула из-под платка огромный бородавчатый нос и принюхалась. — Это почему тут мужиком пахнет? Приходил кто?        — Кащей приходил, матушка, — кротко отвечала Алёна, забирая у Яги тяжелую корзину. — Заказ от Бессмертного принес. Не видела его раньше, Древоломом зовут.        — Не обижал? — старуха обернулась через плечо, проверяя, нет ли кого постороннего. Убедившись, что лишних глаз в округе нет, Яга плюнула через левое плечо и с невероятной для своего возраста ловкостью перекувырнулась на месте.       В женщине, вставшей на ноги после кувырка, с трудом можно было узнать прежнюю старуху. Яга оказалась статной женщиной лет сорока, не лишенной грубоватой красоты. Лохмотья, в которые была одета старуха, также преобразились: льняной сарафан, украшенный сложной, тайной вышивкой, защищал ее тело от непогоды и солнца. На плечах примостилась отороченная волчьим мехом безрукавка, а волосы ведьмы были тщательно убраны под платок.        — Не обижал, матушка, — ответила Алёна и, не удержавшись, хихикнула в ладошку. — Пряник принес.        — Тэ-э-экс! — Яга прищурилась и, уверенным движением схватив девушку за подбородок, повернула ее лицо так, чтобы заглянуть в глаза. Алёна непроизвольно отшатнулась в испуге, но опытной ведьме хватило и мимолетного взгляда.        — А говоришь, не обижал… — бурчала Яга, размашистым шагом направляясь в дом; Алёна, прижимая к себе увесистую корзину, семенила следом. — Ох, я сейчас этому лиходею чресла-то отсушу! Ох, я сейчас этому шалопаю лихорадку-то наведу! Али понос? Ты как думаешь?       Ведьма неожиданно остановилась и обернулась к ученице; девушка робко взглянула наставнице в лицо и пролепетала:        — Прости его, матушка. Я на него зла не держу.        — Ясно дело, что не держишь. У тебя сердце девичье, мягкое; он извинился, ты и растаяла. Да только мужикам не верь; а кащею тем более. Ворожба кащеева душу жжет, а тело сушит; не будет тебе счастья от этой любви.       Лицо Алёны вспыхнуло маковым цветом.        — Да с чего вы взяли, матушка, что люблю я его?! — проговорила она чуть резче, чем хотела; но в глаза старшей ведьме взглянуть не посмела, отвела взгляд. — Просто нет причин с кащеями ссориться; обознался ведун, так ведь извинился же…        — Не мне врешь, Алёнка, себе врешь, — улыбнулась вдруг Яга неожиданно теплой улыбкой. — Ну да ладно, полей мне умыться, да подавай на стол, коль готово.       * * *       В Запретном Лесу рано смеркается — не любят его жители яркого света. Едва поужинали — уж и темно на дворе; уселась Яга чай пить — с душой, со страстью, до десятого пота, с пряником да медом, бубликами да патокой. А Алёна, прихватив глиняную кружку с ведьминым чаем — травяным, пахучим — да свою законную треть пряника, вышла на улицу да забралась на крышу.       Из оконца и Баюн вынырнул, с пряником в зубах, рядом сел, замурлыкал. Баюн хоть и большой, а юркий — черной тенью в любую щель просочится. Села Алёна на солому, которой крыша выстлана, ноги босые вниз свесила, пряник жует, звезды считает, да о красавце чернобородом мечтает-думает. А дубы, вкруг поляны стоящие, пораскрыли глазищи желтые — смотрят вокруг, стерегут покой хозяек. Только слышен порой треск ветвей да корней шорох — то дубы-колдуны поудобнее устраиваются, землю пожирнее ищут.       А на небе звезды рассыпаны, словно щедрой рукой купеческой драгоценные камни на черном бархате. Погода в лесу привередлива, своевольна — чужаку ледяной воды за шиворот нальет, а хозяйке или гостю дорогому тучи разгонит, дорогу осветит. Напитан Лес вековой магией; нет в нем ни одного простого дерева, ни единого простого жителя. Ночью на холодные валуны, волною омытые, выбираются водяные и русалки погреться в лунном свете. Леший не спит; неспешным шагом обходит владения. Вечные дубы, напротив, постоянно дремлют; но если днем не добудишься великанов, то ночью, особенно в полнолуние, то и дело открывают дубы-колдуны желтые глаза размером с ладонь, озираются по сторонам и вновь засыпают.       Издалека едва слышно доносится яростный вой и рычание: то упыри с вурдалаками, запертые на Мертвой Поляне, грызут в бессильном отчаянии крепкие, как железо, ветви. Обнесена Поляна дубами, оплетена терновником; не пройти умертвиям, не вырваться. Не только сказочных жителей защищает лес от людей, но и наоборот. Порой восстанет новый упырь из могилы или от кащеев убежит — задерет корову, а то и на людей покусится. Если Лес его не свяжет, не запутает, да на Поляну не выведет — соберутся мужики с дрекольем, на умертвие охотиться. А упырь верткий — хоть одного да поцарапает, покусает. Полежит мужик в лихорадке, да скончается — а на третий день из могилы выроется, да сам пойдет безобразничать. Если не вмешаются те, кто тайны ведает — целыми деревнями пропадают люди.       Любила Алёна вечерами на крыше лежать, звезды пересчитывать да Лес ночной слушать. Да только не стало больше покоя на душе у юной вештицы — все стояло перед глазами лицо молодого колдуна. Маялось сердце девичье — правда ли, что черно сердце кащеево, и не ждать от него добра? Голова одно говорила, сердце ей перечило; так и не успокоившись, Алёна спрыгнула наземь и юркнула в избу.