Когда мы встретимся вновь

Я не хочу, не хочу говорить о любви, Ведь ты все знаешь об этом сама. Я ничего, ничего не могу изменить, И вслед за осенью будет зима. Твоя рука теребит недопитый бокал, А вечер плещется в море зеркал… Мы никому не расскажем об этом с тобой – Они не смогут нас верно понять. Ты знаешь, есть еще с первого взгляда любовь, Ну, так скажи мне: чего еще ждать? Сентябрь 1918 года, Нью-Йорк. Зал рукоплескал. Занавес медленно поднялся, и актеры снова появились перед публикой. Шагнув вперед, они дружно поклонились. «Почему он не пишет?» Элеонора выпрямилась, окинув равнодушным взглядом бушующее почти у самых ног людское море, плещущее восторгом, аплодисментами и цветами, и улыбнулась заученной благодарной улыбкой, столь же фальшивой, сколь и ослепительной. Сегодня ее все это не радовало. Ее вообще больше ничто не радовало. Даже столь шумный успех премьеры спектакля, над постановкой которого старательно трудилась вся труппа. Бесконечные репетиции на протяжении нескольких месяцев… Они работали, как проклятые, но это того стоило: пьеса была превосходной, постановка просто изумительной, а актеры старались как никогда, поэтому бурный успех был вполне заслуженной наградой. Элеонора почувствовала, как под ее ладонью дрогнула рука Тревора Арлингтона - директора и главного постановщика труппы, с которой она выступала последние пять лет – и осторожно покосилась на него. Высокий, статный, облаченный в пурпурный камзол, украшенный поддельными драгоценными камнями и тяжелой, якобы золотой, цепью, с небрежно наброшенной на плечи королевской мантией, в эту минуту он не играл короля, но был им. Надменно поднятую голову с ниспадающей на плечи густой гривой седых волос венчала массивная корона, а из-под широких прямых бровей ярко, по-молодому сияли синие глаза. Нет, это был даже не король, а, скорее, конунг, умудренный опытом великолепный предводитель древних викингов, которым столетия назад покорился почти весь мир, бесстрашный и гордый повелитель морей. На его губах играла ослепительная улыбка, исполненная искренней радости. Даже не радости - триумфа! Триумфа победителя. Элеонора подавила тяжелый вздох и снова повернулась к залу. В ее сердце радости не было. Оно было истерзано непреходящей тревогой за сына. «Что с ним? Почему он не пишет? Что-то случилось? Да, наверное. Иначе как объяснить его молчание? – отчаянно гадала она, приседая в реверансе. - Нет!!! Не может быть!!! Это неправда!!! С Терри все в порядке! Ну, разумеется, с ним все в порядке! Глупо даже думать иначе. А писем нет потому, что там постоянно идут бои и ему некогда писать. Да и с отправкой писем наверняка проблем хватает. Терри ведь предупреждал. К тому же, пока письмо дойдет по назначению… Да, конечно. Это и есть причина его долгого молчания, а я просто слишком беспокоюсь, вот в голову и лезут всякие глупости! Прекрати немедленно, Элеонора!!! Сегодня у тебя и твоих друзей праздник, так позволь себе хоть несколько часов просто наслаждаться им и ни о чем не думать. Они это заслужили, но ты своей нервно-постной физиономией можешь все испортить! А ведь минуты радости так редко выпадают в нашей жизни. Особенно сейчас, когда идет война. Ну вот! Опять ты за свое!!! Немедленно возьми себя в руки!!! Думай о хорошем, Элеонора. Только о хорошем. Премьера прошла успешно, тебя ждет несколько дней отдыха, а у Терри все в порядке, и ты скоро получишь от него письмо. Просто поверь в это. Просто верь». С трудом удерживая на губах радостную улыбку, она снова раскланялась перед рукоплещущей восторгом публикой. Наконец занавес закрылся, и вместе с ним с ее лица исчезла эта неестественная, словно приклеенная, улыбка. Вздохнув с облегчением, актриса быстро направилась к выходу, но в этот момент ее окликнул Тревор Арлингтон. - Элеонора. - Да? – она обернулась и вопросительно посмотрела на него. - Кажется, премьера прошла успешно, - Тревор подошел ближе. - Да, - Элеонора слабо улыбнулась. – Поздравляю. Сегодняшний успех – это в большей части твоя заслуга. - Спасибо, - невозмутимо ответил тот, насмешливо сверкнув глазами. – Но не стоит преуменьшать участия всех остальных. В конце концов, я не один играл в этом спектакле, а значит, и успех – общий. - Верно. - Кстати, говоря об успехе… Мы собираемся отметить его все вместе. Присоединишься? Элеонора с сожалением покачала головой. - Я очень устала, Тревор. К тому же, неважно себя чувствую. И мне совсем не хочется веселиться. Я только все испорчу своим убитым видом, поэтому, с вашего позволения, лучше пойду домой и отдохну. Но за приглашение спасибо. Минуту тот молча смотрел на нее, в его глазах светилось искреннее беспокойство и участие, но, встретив ее умоляющий взгляд, Тревор пожал плечами. - Как знаешь. У тебя несколько дней. Постарайся отдохнуть как следует, - пожелал он и, подумав, добавил. - И прекрати изводить себя. С твои сыном все в порядке. Элеонора вздохнула. Тревор Арлингтон был прекрасным постановщиком и идеальным директором. На репетициях он бывал требователен и строг, а иногда даже деспотичен и безжалостен, но, как правило, все их усилия затем сторицей окупали себя. За те пять лет, что она работала с ним, ни один из спектаклей, поставленных под его руководством, не провалился. Кроме того, он никогда не вмешивался в личную жизнь актеров труппы, за исключением тех редких случаев, когда те или иные их поступки ставили под угрозу репутацию труппы или театра, но и никогда не отказывал в помощи, если это было в его силах, а его единственными требованиями были обязательность и безукоризненная работа. При этом он, казалось, интуитивно отличал деловые отношения от личных, старательно соблюдая установленные границы. Но, что еще более важно, Тревор Арлингтон был хорошим другом. Пожалуй, единственным, который теперь был у нее, и единственным, кто знал о ее жизни почти все, но при этом не пытался посягать на ее независимость, вмешиваться, давать советы или превратить их отношения в нечто большее. Он принимал ее такой, какая она есть, с ее прошлым и настоящим, не стремясь изменить ее и не требуя больше, чем она могла ему дать, и за это Элеонора была ему искренне признательна. - Спасибо, Тревор, - она улыбнулась, но на этот раз настоящей улыбкой, полной теплой благодарности за его молчаливое понимание и поддержку. – До свидания. Передай остальным мои поздравления. Они прекрасно поработали. Мы все прекрасно поработали. - Передам. До свидания, Элеонора. Отдохни как следует. Впереди много выступлений. - Обязательно. И не стоит так волноваться за меня, Тревор. Со мной все в порядке. Правда. Я - взрослая женщина и вполне в состоянии справиться со своими проблемами. Поймав его обеспокоенный взгляд, она еще раз улыбнулась и поспешила к выходу. Ричард Грандчестер неторопливо откинулся на спинку кресла и чуть нахмурился. Его взгляд не отрывался от стоящей на сцене высокой золотоволосой женщины в роскошном костюме средневековой королевы, которая как раз изящно раскланивалась под гром аплодисментов и бурю восторгов. На ее губах играла ослепительная улыбка, но и с такого расстояния он отчетливо видел ее неестественную натянутость, тревожный блеск в глазах, горящих лихорадочным огнем на лице, бледность которого не смог скрыть даже умело наложенный грим. Элеонора выглядела измученной и усталой, а ее показная веселость лишь подчеркивала это. «Что с тобой, милая? - думал он, с беспокойством рассматривая ее. – Что с тобой происходит? Зачем ты так мучаешь себя, Элеонора?» За все эти месяцы они обменялись едва ли больше, чем десятком слов, не считая общих ничего не значащих фраз и приветствий. Во время их коротких встреч Элеонора держалась холодно, сдержанно и подчеркнуто вежливо, всем своим видом давая понять, что не только не желает иметь с ним ничего общего, но и просто разговаривать, и даже находиться рядом. Обычно, бросив дежурную фразу об отсутствии известий от Терри, она быстро прощалась и уходила. За все то время, что он знал ее – оставшиеся в далеком прошлом годы и эти несколько месяцев, что прошли после его приезда сюда – он видел ее разной. Веселой, взбудораженной, раздраженной, злой, яростной, равнодушной. Всякий раз встречаясь с ней, он видел ее по-новому. Она и была новой. Все той же - и новой. Словно горная река или танцующее на ветру пламя свечи, столь же изменчивое, сколь и прекрасное. Но никогда прежде он не видел ее такой усталой, подавленной и какой-то испуганно-беспомощной, словно потерявшаяся маленькая девочка. Ему вдруг ужасно захотелось обнять ее, прижать к себе крепко-крепко и защитить от бед и зла этого жестокого мира. Это желание возникло так внезапно и было таким сильным, почти непреодолимым, что герцогу пришлось приложить немалое усилие, чтобы заставить себя остаться на месте, а не броситься к ней на сцену. Он усмехнулся и покачал головой. «Это сумасшествие. Мало того, что это будет просто смешно, так ведь она наверняка не подпустит меня ближе, чем на два шага, и уж точно не позволит себя обнять. Да и ни к чему выставлять напоказ наши отношения и проблемы. И все же зачем ты так изводишь себя, Элеонора? Я понимаю, что ты переживаешь за нашего сына - я тоже беспокоюсь о нем – но это уже слишком. Черт побери, он уже взрослый мужчина! Мужчина, который в состоянии сделать выбор и нести за него ответственность. И он сделал свой выбор! И то, что ты мучаешь себя, не поможет ему». Занавес медленно пополз вниз. Дождавшись, когда он опустится, герцог резко поднялся и вышел из ложи. Элеонора уже успела переодеться и почти сняла грим, когда услышала, как открылась дверь, и кто-то вошел в гримерную. От неожиданности она вздрогнула и быстро обернулась. - Что… Увидев стоящего у порога мужчину, женщина резко замолчала, а ее лицо мгновенно окаменело, превратившись в непроницаемую мраморную маску. Чуть прищурившись, она смерила его ледяным взглядом. - Воспитанные люди стучат прежде, чем войти в чужую комнату. И входят только после того, как получат соответствующее приглашение, - сурово и мрачно заметила Элеонора, не удостоив своего важного гостя приветствием. - Я знал, что не получу приглашения войти, - спокойно ответил на это Ричард. – Зачем же попусту тратить время? Закрыв дверь, он неторопливо приблизился к сидящей у зеркала женщине и, остановившись рядом, внимательно посмотрел на нее. - Что с тобой происходит, Лин? – тихо спросил он. Выражение ее лица не изменилось, но рука, расчесывающая струящийся по плечам золотой водопад, замерла на мгновение, прежде чем снова продолжить свой путь. - Со мной? – переспросила она, придав своему голосу оттенок легкого недоумения, темные полукружья бровей удивленно приподнялись. – Со мной все в порядке. - Лжешь, - усмехнулся герцог. Его не обманул этот маленький спектакль, хотя тот был сыгран просто великолепно. Но он слишком давно знал ее, чтобы попасться даже на такую профессионально-изощренную уловку. А может быть, слишком любил… Подняв голову, Элеонора увидела в зеркале его насмешливую полуулыбку и внезапно почувствовала, как внутри просыпается гнев. Словно гигантская волна, он поднимался откуда-то из самой потаенной глубины, пока не достиг пика, а затем безжалостной лавиной обрушился на сердце, заставив его сжаться и забыть обо всем. Тревога, боль, смятение, удивление – все завертелось в стремительном вихре и взорвалось, разлетевшись ослепляюще-болезненными осколками ярости, впившимися в и без того истерзанную беспокойством и болью душу, подобно наточенным лезвиям. Сурово сдвинув брови, она швырнула расческу на столик и, резко обернувшись, оттолкнула его от себя. Герцог послушно отступил на шаг, впрочем, подчинясь скорее ее желанию, нежели силе. Одернув сюртук, он неторопливо поправил манжеты белоснежной рубашки и снова внимательно посмотрел на нее. Элеонора гневно прищурилась, сверля его столь же пристальным, исполненным ярости взглядом. - Зачем вы пришли сюда, ваша светлость? – ледяным тоном осведомилась она, возвращаясь к своей обычной, подчеркнуто вежливой манере общения, укрывшись за ней, словно за щитом. – Хотите узнать, были ли известия от Терри? Нет, письма не было. А теперь я прошу вас немедленно покинуть мою гримерную. Я, кажется, говорила, что не желаю становиться объектом сплетен. Тем более сплетен такого рода. - Сплетен не будет, - невозмутимо возразил герцог. – Я позаботился, чтобы никто не видел, как я вошел сюда, - пояснил он. - В самом деле? – Элеонора устало усмехнулась и покачала головой. – Вы меня просто поражаете, герцог Грандчестер. Такая наивность в вашем возрасте. Что ж, позвольте мне просветить вас: у нашего общества вездесущее око, которое следит за всеми, всюду и всегда, даже если вы об этом и не догадываетесь. В самом безлюдном месте всегда найдется тот, кто увидит нечто, что вовсе не предназначалось для его глаз, и обязательно расскажет об этом всему миру. К тому же, не вижу смысла в вашем дальнейшем пребывании здесь. Вы уже узнали что хотели, а больше нам разговаривать не о чем. - Ты так считаешь? – спокойно и серьезно спросил Ричард, выслушавший эту тираду с молчаливым вниманием. - Да, я так считаю! – отрезала она. – И потому еще раз прошу вас уйти. - Элеонора… - Я прошу вас! Ричард нахмурился, глаза цвета темного серебра сверкнули сталью и застыли колючим серым льдом. Взяв стул, он с тяжелым стуком поставил его в самом центре гримерной, отчего та вдруг показалась в два раза меньше, чем была на самом деле, и демонстративно уселся, закинув ногу на ногу. - Я не уйду! – жестко и холодно объявил он, глядя на нее с надменным видом истинного английского аристократа. Ошеломленная его неожиданным поступком, а также прозвучавшим в ледяном тоне упрямством, свидетельствующим, что все сказанное – не просто угроза, Элеонора на мгновение замерла, растерянно глядя на сидящего перед ней мужчину, но в следующую секунду ее глаза сверкнули еще большей яростью. - Хорошо! – гневно процедила она. – Тогда уйду я! Подхватив плащ, она бросилась к двери. Почти неуловимым движением герцог мгновенно перехватил ее, когда она попыталась проскользнуть мимо него, и крепко обнял, удерживая. - Не смей прикасаться ко мне! - Элеонора вздрогнула и рванулась в сторону. - Отпустите меня немедленно! – немного успокоившись, возмущенно потребовала она, пытаясь высвободиться, но он лишь сильнее прижал ее к себе. - Отпущу, - слепо пообещал Ричард, продолжая обнимать ее и, закрыв глаза, с наслаждением вдохнул знакомый аромат лаванды. Аромат прошлого… Далекого теперь уже прошлого. Аромат его любви, от которой он так и не сумел отречься и которую не смог забыть. Этот аромат и ее тело в его объятьях. Такое женственное, родное, теплое. Настоящее. Настоящая Элеонора, а не ее бесплотный призрак, который приходил к нему во снах и таял в небытие и мраке, стоило ему лишь прикоснуться к ней. Просто женщина. Со всей ее нежностью, мягкостью. Хрупкая и ранимая, но в то же время несгибаемая и неприступная. Только сейчас он ощутил в полной мере, как же соскучился по ней. Как ему не доставало ее все эти годы холодного одиночества в толпе среди незнакомых лиц, пустых разговоров и мертвенного блеска роскоши. Ее согревающих душу прикосновений, ее светлой улыбки, ее смеха, сияния глаз, ее шуток и сумасбродств. Всех тех милых мелочей, которые на первый взгляд совершенно незаметны и даже несущественны, но которые составляют саму суть женщины. Олицетворяют саму жизнь, раскрашивая ее в яркие цвета радуги, и являются ее величайшим даром холодному черно-белому миру. - Отпусти меня сию же минуту!!! – снова потребовала Элеонора. Звук ее голоса вернул его на землю. Чуть вздрогнув, Ричард тряхнул головой, прогоняя наваждение, и разжал руки. - Хорошо. Но если ты сейчас попытаешься уйти, то, клянусь, я лично позабочусь, чтобы завтра все газеты Нью-Йорка, от солидных изданий до бульварной макулатуры, трубили о том, что ты – моя любовница! – холодно отрезал он, тоже начиная злиться. Элеонора замолчала, ошеломленно глядя на него и не в силах поверить в услышанное. Она даже мысли не допускала, что высокомерный британский герцог, благородный аристократ королевских кровей опустится до такого низменного поступка. И ради чего? Ради того, чтобы заставить ее, актрису какой-то труппы, выступающей на Бродвее, выслушать его? Это было слишком невероятно. Немыслимо. И необъяснимо. Ричард Грандчестер, которого она знала когда-то, был слишком горд для таких тривиальностей, подходящих разве что простолюдинам. Он никогда не стал бы так унижаться. Но реальность говорила о другом. - Это шантаж, - ошеломленно пробормотала она. - Мерзкий, подлый шантаж! - Верно, - согласился Ричард, по его губам скользнула усмешка, полная нескрываемой горькой иронии. На мгновение на его лице отразилась странная смесь отчаяния, вины и смущения, но тут же исчезла, сменившись прежней непроницаемой маской. – Но ты, как всегда, не оставила мне выбора, Лин, - добавил он. - Не смей меня так называть! – снова нахмурилась Элеонора, ухватившись за эту фразу, как за спасательный круг, пытаясь привести мысли в порядок и решить, что делать дальше. Она все еще никак не могла прийти в себя. - Почему? – невозмутимо поинтересовался герцог, возвращаясь к знакомому облику холодного, сдержанного и высокомерного аристократа. – Когда-то тебе это нравилось. - Ты верно заметил - когда-то! В прошлом. В далеком прошлом, к которому нет возврата. Ты утратил право называть меня так в тот день, когда бросил меня и женился на другой! Теперь я для тебя мисс Бейкер – и только. - Что ж, - тот с показным равнодушием пожал плечами. – Как пожелаешь. Мы можем поговорить спокойно? Еще минуту она упрямо и гневно смотрела на него, и Ричарду начало казаться, что она все же откажется и снова попытается уйти. Он напрягся внутренне, готовясь в случае необходимости, снова удержать ее. Разумеется, он не собирался выполнять свою угрозу, хотя это и не составило бы труда при его положении и связях, а газеты были бы только рады получить столь лакомую скандальную новость. Но все это были лишь пустые слова доведенного до отчаяния мужчины. Он пытался удержать ее, поговорить, объяснить, побыть с ней еще минуту и попытаться наладить хоть какое-то хрупкое равновесие в их несуществующих отношениях. Он снова и снова переступал через свою гордость, ежедневно приходя к ней, посещая все спектакли с ее участием, но она ускользала, словно вода сквозь пальцы, безжалостно разрушая своей ледяной неприступностью и вежливым равнодушием слабые мосты общения, которые он возводил с таким трудом. И он снова оказывался у самого начала пути и уже почти не верил, что ему удастся разорвать этот порочный замкнутый круг. Прошло столько месяцев, а она была все так же безнадежно далека, холодна и недосягаема, как и в первый день его возвращения. Ее равнодушие сводило с ума. Он был в отчаянии, и ему было уже все равно, насколько честны и достойны его поступки и слова, он переступил через честь и гордость поколений герцогов Грандчестеров и опустился до низменного шантажа. И все ради этой женщины. «Элеонора-Элеонора… Милая Лин. Тебе всегда удавалось заставить меня совершать невероятные, а порой просто глупые или сумасшедшие поступки. Только тебе. Так было, есть и, очевидно, будет всегда. С нашей самой первой встречи. Что ж… Может быть, это и к лучшему. Это заставляет меня чувствовать себя живым. Настоящим». В комнате воцарилась тишина. Неподвижно застыв в центре комнаты и скрестив руки за спиной, герцог молча смотрел на стоящую перед ним женщину, ожидая ее решения. Он казался совершенно спокойным, и только побелевшие костяшки пальцев, сжатых в кулаки, выдавали скрытое напряжение и нетерпение, которое он испытывал в эту минуту. Наконец, Элеонора отвернулась и медленно опустилась на стул, хрупкие плечи устало поникли, словно придавленные тяжким грузом. - Говори, - хмуро бросила она, не глядя на него. Ричард тяжело вздохнул и подошел ближе. Опустившись рядом с ней на одно колено, он попытался поймать ее взгляд, но она опустила ресницы и отвернулась. Одна из непокорных золотых прядок выбилась из-под заколки и упала ей на висок. - Элеонора, - он поднял руку и хотел убрать непослушный завиток, но Элеонора резко отшатнулась, избегая его прикосновения. – Я всего лишь хочу поговорить с тобой, - едва слышно пробормотал он с горечью и болью. – Неужели я прошу так много? - Я не хочу с тобой разговаривать, - холодно отрезала актриса, по-прежнему не глядя на него. - Нам вообще больше не о чем говорить! Но ты не оставил мне выбора. Хочешь мне что-то сказать? Прекрасно! Говори побыстрее и убирайся. Я очень устала и хочу как можно скорее пойти домой. Ричард поднялся и с минуту просто смотрел на нее странным задумчивым взглядом, а затем чуть улыбнулся кончиками губ. - Сегодняшний спектакль был просто великолепен, - вдруг официально произнес он пустым светским тоном. – Мне не часто доводилось видеть такую превосходную игру даже в Лондонской опере. Хотя я, конечно, вряд ли могу считаться знатоком, поскольку редко посещаю театр. Но это один из лучших спектаклей, что я видел в своей жизни. Вы, мисс Бейкер, были просто неподражаемы. Примите мои поздравления. Это возымело желаемый эффект. Элеонора вздрогнула и, обернувшись, удивленно взглянула на него. С минуту они молча смотрели друг на друга, а затем она нахмурилась. - И это все, что вы хотели мне сказать? – наконец процедила она тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Вы устроили весь этот дурацкий спектакль только для того, чтобы поздравить меня с успешной премьерой?!! – она глубоко вздохнула, пытаясь подавить вспыхнувший с новой силой гнев, и, смерив стоящего перед ней мужчину неторопливым, уничтожающе насмешливым взглядом, зло прищурилась. – Очевидно, вы лишись разума, ваша светлость. Что ж, если это все… - Я не сказал, что это все, - совершенно невозмутимо перебил ее герцог. Казалось, ее насмешка совсем не задела его. – Ваша игра действительно превосходна, это было очевидно всем, кто присутствовал сегодня в зале, поэтому я не вижу ничего странного и неразумного в том, что сделал вам комплимент. В честь вашего сегодняшнего успеха и чтобы мы могли спокойно поговорить, я приглашаю вас на ужин. - На ужин?! – переспросила совершенно растерянная Элеонора. - Да, на ужин, - подтвердил герцог. – Мы могли бы спокойно поговорить. Я бы рассказал вам о жизни Терри в Англии, а вы мне - о том, как он жил здесь, после того, как сбежал из колледжа. Что касается сплетен, которых вы так опасаетесь… - он пожал плечами. – Может быть, пара газет и напишет об этом, но, полагаю, скоро разговоры утихнут сами собой. В крайнем случае, журналисты будут с удовольствием муссировать новость о том, что герцог Грандчестер безнадежно влюблен в звезду бродвейской труппы Элеонору Бейкер, которая не отвечает на его чувства, но меня это не беспокоит. Что скажете? Мрачно взглянув на него, Элеонора отвернулась и задумчиво посмотрела в окно, за которым сгущались сумерки. «А ведь он прав. Если мы действительно не будем больше встречаться - а мы не будем! - то сплетни утихнут сами собой. С другой стороны, я смогу узнать побольше о жизни Терри в те годы, когда меня не было рядом. От кого я еще смогу узнать о нем, если не от человека, с которым он прожил столько лет? Сам Терри ничего мне не расскажет. Он не любит вспоминать о прошлом, тем более, о своем несчастливом детстве. Мы, конечно, помирились, но если я буду больше знать о нем, то это поможет нам лучше понять друг друга. Стать еще ближе. Да, пожалуй, это разумно». - Хорошо, ваша светлость, - Элеонора поднялась с места. - Я принимаю ваше приглашение. Но это будет первый и единственный ужин! – жестко предупредила она и направилась к двери. - Как пожелаете, - герцог чуть склонил голову в смиренном поклоне и последовал за ней, но на его губах играла легкая улыбка удовлетворения. «По крайней мере, ты хоть на какое-то время забудешь о своих тревогах, Лин». В ресторане царил приятный полумрак, в воздухе витал аромат пряностей и цветов. Посетителей в зале было немного, но глаза всех присутствующих моментально устремились к вошедшей паре. Заметив это, Элеонора недовольно поморщилась и опустила ресницы, чтобы не видеть эти полные любопытства, алчущие скандальных подробностей взгляды. «Да уж. Пересудов теперь точно не миновать. Можно не сомневаться, завтра весь Нью-Йорк будет обсуждать потрясающую новость о том, что у «самой таинственной и неприступной звезды труппы Арлингтона» Элеоноры Бейкер роман с английским герцогом, а великосветские сплетницы примутся гадать, как давно началась наша связь и сколько она еще продлится, с наслаждением смакуя скандальные подробности! Уж местный бомонд ни за что не упустит столь лакомый кусочек. Господи, как же все это мелочно и отвратительно!» - думала она, направляясь к ближайшему свободному столику, и осторожно покосилась на идущего рядом мужчину. На лице герцога застыло непроницаемое скучающе-надменное выражение. Неторопливо прошествовав к столику, он церемонно отодвинул стул и, дождавшись, когда она займет свое место, сел рядом. Он обращался с ней так, словно она была не актрисой, а, по меньшей мере, принцессой крови, и при этом вел себя так естественно и непринужденно, словно они были совершенно одни в этом зале, игнорируя любопытные взгляды присутствующих с поистине аристократическим достоинством. В какое-то мгновение Элеонора даже позавидовала его непробиваемому спокойствию, выдержке и умению относиться к общественному мнению с этаким легким презрением, как к чему-то мелкому и не имеющему абсолютно никакого значения. Едва они уселись, рядом со столиком бесшумно, словно призрак, возник официант. Им оказался молодой человек с тщательно зачесанными назад темными волосами, облаченный в ослепительно белую рубашку, темные брюки и жилет, с перекинутым через левую руку полотенцем из тончайшего дорогого полотна и стандартным услужливо-непроницаемым выражением лица. Не отрывая взгляда от кончиков собственных, начищенных до зеркального блеска ботинок, он чуть склонил голову, приветствуя их, как того требовали правила, и положил на стол две обтянутые темной блестящей кожей книжки меню. Ричард взял одну из них и принялся внимательно ее изучать. Элеонора быстро пробежала свою глазами и, захлопнув, отложила в сторону. Заметив это, герцог внимательно посмотрел на нее поверх книжки, на его лице на секунду мелькнуло выражение легкого удивления. - Ты уже сделала выбор? - Я не голодна, - чуть слышно пробормотала Элеонора, рассеянно раскладывая на коленях белоснежную полотняную салфетку. - В самом деле? – Ричард захлопнул меню и небрежно протянул его официанту, застывшего у него за спиной безмолвной тенью. - В таком случае, чего же ты желаешь? Элеонора откинулась на спинку стула и закрыла глаза, словно прислушиваясь к чему-то внутри, а затем по ее губам скользнула едва заметная улыбка. - Шампанского. - Шампанского? – герцог не смог скрыть удивления. Как ему помнилось, Элеонора не пила шампанское, ссылаясь на то, что оно слишком туманит сознание, заставляя говорить и делать глупости, и лишь изредка позволяла себе глоток. Но он никак не ожидал, что она закажет его при таких обстоятельствах, да еще и в его компании. - Да, я хочу шампанского! – повторила Элеонора, вызывающе вскинув голову. Этот жест помог ему справиться с удивлением. - Как пожелаешь, - пожав плечами, спокойно ответил он и повернулся к официанту. – Бутылку лучшего шампанского и фрукты для дамы. Тот молча поклонился и бесшумно исчез в глубине зала. Спустя несколько секунд молодой человек появился снова и поставил на столу бутылку шампанского и два высоких бокала из тончайшего богемского стекла. - Открыть бутылку, сэр? – тихо предложил он. - Нет, благодарю. Вы свободны, - ответил герцог. Коротко поклонившись, официант снова удалился. Ричард взял бутылку, ощутив ладонью приятный холодок стекла, и, открыв ее, наполнил бокалы. Золотистая жидкость всколыхнулась и застыла, мерцая таинственными искрами. Отставив бутылку, Ричард поднял свой бокал и вопросительно посмотрел на сидящую рядом женщину, которая внимательно наблюдала за ловкими, изящными движениями его рук сквозь полуопущенные ресницы, на ее губах играла та самая загадочная и волнующая полуулыбка Джоконды. - И за что же ты хочешь выпить? Элеонора медленно протянула руку и взяла бокал. Мгновение она задумчиво любовалась искрящимся золотым вином, а затем перевела взгляд на сидящего напротив мужчину, ее глаза были печальны и серьезны. - За нашего сына, - прошептала она. – За то, чтобы эта ужасная война поскорее закончилась и он вернулся целым и невредимым. - Прекрасно сказано, – так же тихо и серьезно ответил Ричард, чуть коснувшись ее бокала краем своего. - За нашего сына, - повторил он и мысленно добавил: «И за его прекрасную мать». Глаза цвета стали вспыхнули и потемнели, превратившись в таинственные озера, наполненные теплым серебристым сиянием, но мгновенно опустившиеся ресницы скрыли их выражение. Мелодичный хрустальный звон поплыл в воздухе и растаял в тишине, жидкое золото мягкой волной омыло стенки бокалов. Вино обдало горло обжигающим холодом и побежало огнем по венам, приятно туманя голову, тонкий вкус чувственно защекотал нёбо. Элеонора опустила пустой бокал на стол и замерла на мгновение, закрыв глаза и смакуя волшебный вкус. Беспокойство и страх, так долго державшие ее в напряжении, медленно отступили, выпуская ее из своих цепких истязающий лап, а тело вдруг наполнилось такой удивительной легкостью, что, казалось, еще секунда – и она взлетит и поплывет по воздуху, кружась и порхая, словно невесомое маленькое перышко, подхваченное ласковым ветерком. Голова была странно пустой, словно чья-то невидимая рука одним движением стерла тревожные мысли и раздумья, мучавшие ее на протяжении всех этих месяцев, прошедших с отъезда сына. Ей было хорошо. Впервые за все эти месяцы ей было так хорошо и легко. Ей вдруг захотелось встать, раскинуть руки и закружиться, уплывая на волнах той неслышной никому музыки, что звучала сейчас в ее душе. Кружиться так, чтобы черный бархат ночного неба превратился в гигантский, уводящий в небытие водоворот, а звезды сливались в серебряные нити. Просто кружиться. И забыть обо всем. Но забыть не получалось. Элеонора грустно усмехнулась, прислушиваясь к затухающим глубоко внутри отголоскам пламени, разбуженного шампанским, и медленно открыла глаза. Длинные ресницы плавно вспорхнули над затуманенной рассеянной синевой, мгновенно утонувшей в сияющем серебре. С минуту они молча смотрели друг другу в глаза, а затем Элеонора подняла свой бокал и протянула ему. - Еще. Широкие темные брови над сверкающим серебром глаз удивленно приподнялись, но он ничего не сказал и послушно наполнил протянутый бокал. Элеонора поднесла его к глазам и повертела, задумчиво глядя на искрящееся золото, а затем, чуть пригубив, поставила его на стол и пристально посмотрела на сидящего напротив мужчину. - А теперь расскажи мне о Терри. Несколько часов спустя… Они медленно прошли по пустынной улице с изредка попадавшимися навстречу запоздалыми прохожими, которые спешили мимо, и остановились у невысокого двухэтажного дома. - Пришли! – объявила Элеонора. Ричард послушно остановился и медленно обвел здание взглядом. Оно было скромным, но имело вполне приличный и аккуратный вид, а высокая лестница, ведущая к входной двери, и улица перед ним были тщательно подметены. Все окна были уже темны, что, принимая во внимание поздний час, было совсем не удивительно. - Так вот где ты живешь, - пробормотал он. - Да! – подтвердила Элеонора и для пущей убедительности кивнула головой. – Я здесь живу. Снимаю комнату на втором этаже. - Ты живешь одна? – осторожно поинтересовался герцог, не сводя глаз с темного спящего дома. - Нет, конечно, - ответила она, бросив на него затуманенный взгляд, и нахмурилась, выражая недовольство глупостью вопроса, но не заметив при этом его странности. – Это же пансион, - принялась объяснять она тоном учительницы, в очередной раз внушающей очевидную истину нерадивому ученику. – Разумеется, здесь живут и другие люди, которые так же, как и я, снимают комнаты. - Понятно. Ричард бросил косой взгляд на стоящую рядом женщину. Чуть склонив голову набок и тяжело опираясь на его руку, Элеонора задумчиво смотрела на дом, но у него создалось впечатление, что ее мысли витают где-то очень далеко. Она явно выпила больше, чем следовало. Намного больше. Ричард внезапно ощутил легкий укол вины за то, что не остановил ее, и он в который раз за этот вечер напомнил себе, что она - взрослая женщина и вправе решать сама, что ей делать. Они просидели в ресторане до самого закрытия и весь вечер он рассказывал ей о жизни Терри в Англии, время от времени молчаливо наполняя ее бокал. А она все пила и пила. Пила так, словно ее мучила жажда. Пила так, словно хотела забыть. В итоге шампанское сделало свое дело – Элеонора была пьяна. Абсолютно и явно пьяна. Но когда он сказал ей об этом, она весело расхохоталась и упрямым, снисходительным тоном объявила, что чувствует себя на редкость замечательно, а ему просто показалось. Ричард предпочел не спорить, а просто предложил проводить ее домой. Очевидно, Элеонора все же чувствовала себя не так хорошо и уверенно, как утверждала, поскольку не стала возражать против этого, как и против предложенной им руки, на которую тяжело оперлась, и назвала адрес. Дорога прошла в молчании. Они шли по пустынным улицам, провожаемые тихим шелестом ветра в вышине да яркими пятнами фонарей, этих безмолвных стражей ночи. Ричард то и дело исподтишка бросал испытывающие взгляды на идущую рядом женщину, но его осторожность оказалась напрасной – Элеонора ни разу не посмотрела на него. Ее туманный рассеянный взгляд был либо устремлен куда-то вдаль, либо бессмысленно и равнодушно скользил по темным окнам домов, мимо которых они проходили. Но, как и все в их жизни, эта дорога закончилась, и теперь они стояли перед ее домом. - Что ж, - нерешительно пробормотал герцог, ощутив вдруг давно позабытое, совсем юношеское, но сейчас казавшееся почему-то естественным смущение. Однако он быстро справился с собой, скрывшись за привычной маской гордой, ледяной неприступности. - Полагаю, пришла пора прощаться, - спокойно и ровно произнес он строгим официальным тоном и, подняв ее руку, церемонно коснулся губами кончиков пальцев. - До встречи, Лин. Спасибо за прекрасный вечер. Элеонора задумчиво посмотрела на него и… улыбнулась. Улыбнулась не как обычно - холодно и бесстрастно, одними уголками губ - но глазами и душой, с искренним теплом и нежностью, как в далеком прошлом. - И тебе спасибо, Ричард, - мягко ответила она, впервые за последние шестнадцать лет назвав его по имени. – Спасибо за вечер. За то, что рассказал мне о Терри. И за то, что проводил. - Не стоит благодарности, - все так же безукоризненно вежливо возразил он. Еще минуту она как-то странно смотрела на него, а затем отвернулась и неуверенно, чуть пошатываясь, шагнула к лестнице, но, едва ступив на первую ступеньку, споткнулась и, неуклюже взмахнув руками, начала падать. Невнятно пробормотав какое-то проклятие, Ричард быстро бросился вперед и подхватил ее, инстинктивно прижав к себе. На мгновение они замерли от неожиданности, ошеломленно глядя друг другу в глаза, а затем Элеонора отвела взгляд и отстранилась. Выпрямившись, она опустила голову и принялась нервно стряхивать с юбки несуществующую пыль. - Боже, какая же я неуклюжая, - пробормотала она, явно избегая его взгляда. - Если хочешь, я провожу тебя до комнаты, - осторожно предложил Ричард, тщательно подбирая слова. - Ну что вы, ваша светлость, - возразила Элеонора, по-прежнему не глядя на него, и рассмеялась, но ее смех прозвучал принужденно и неестественно. – Не стоит утруждаться. Неужели вы думаете, что я настолько беспомощна, что не в состоянии самостоятельно дойти даже до своей собственной квартиры? Я всего лишь немного устала, а ступени здесь очень высокие, вот и споткнулась. Сегодня был очень трудный и утомительный день. - Я не имел в виду ничего… - попытался возразить герцог. - Оставьте, ваша светлость, - хмуро и твердо перебила его актриса. – Я же сказала, что не нуждаюсь в вашей помощи. Я уже давно повзрослела и в состоянии позаботиться о себе самостоятельно. Жизнь многому научила меня, - с внезапной горечью добавила она. – Прощайте. Она резко развернулась и снова направилась к лестнице. Ричард молча смотрел, как она неуверенно и тяжело поднимается на крыльцо, но когда до конца оставалось не больше двух ступенек, Элеонора снова споткнулась и чуть не упала, но вовремя ухватилась за перила и тяжело оперлась на них. - Господи, да что со мной такое?! – донеслось до него ее раздраженное бормотание с нотками почти детской обиды. «Ты просто пьяна, Лин, - мысленно ответил он, не сумев сдержать улыбку. Она выглядела такой отчаянно упрямой, полной решимости самой справиться со всем на свете и в то же время неуверенной, хрупкой, немного смешной и очень милой. – И ни твой жизненный опыт, ни стремление все делать самой не помогут тебе сейчас. А вот немного грубой мужской силы будет, пожалуй, очень кстати». Вздохнув, он быстро поднялся по лестнице следом за ней и, обняв за талию и под колени, легко поднял ее на руки. Элеонора испуганно вскрикнула от неожиданности и инстинктивно обхватила его за шею. - Что ты делаешь?!! - Помогаю тебе добраться до твоей квартиры целой и невредимой, - невозмутимо ответил герцог, продолжая путь. Добравшись до конца лестницы, он остановился на небольшой площадке перед входной дверью. - Это ни к чему! – возразила Элеонора и попыталась высвободиться, но он не позволил ей этого, а только сильнее сжал руки, еще крепче прижав ее к себе. Поняв, что ее усилия бесполезны, Элеонора перестала вырываться и, повернувшись, мрачно посмотрела ему в лицо. – Отпусти меня немедленно! – холодно потребовала она. – Я же сказала, что справлюсь сама! - Да. Вот только то, что я видел, свидетельствует об обратном, - все так же невозмутимо заметил Ричард, продолжая держать ее на руках. – Успокойся, Лин, - добавил он тихо и мягко, словно успокаивал раздраженного, обиженного ребенка. – Тебе нужна помощь. Думаю, ты и сама прекрасно это понимаешь, но слишком упряма и горда, чтобы признать такое, а тем более попросить об этом. Что ж… Просить не нужно. Я доставлю тебя до твоей комнаты, а потом ты сможешь высказать мне все, что думаешь обо мне и моем поступке, и я уйду. - Я не нуждаюсь в помощи! – мрачно отрезала Элеонора. – А тем более, в твоей! - Нуждаешься! – так же мрачно перебил Ричард, еще сильнее прижав ее к себе. – И, ради Бога, не надо так кричать, иначе перебудишь соседей, и тогда уж точно не миновать сплетен, которых ты так опасаешься. И прекрати вырываться! Я все равно сильнее, так что успокойся, наконец, и открой эту чертову дверь, пока мы оба не свалились с этого хлипкого крыльца! – приказал он таким повелительным тоном, что мало у кого достало бы смелости возразить ему в эту минуту. Элеонора нахмурилась еще сильнее, но промолчала и, достав ключ, открыла дверь. Герцог перешагнул порог и оглянулся по сторонам. Увидев слева лестницу, ведущую на второй этаж, он направился к ней и быстро, но стараясь не шуметь, поднялся наверх. Перед ним расстилался длинный коридор, вдоль стен которого было расположено несколько совершенно одинаковых дверей, а конец терялся во мраке. - Которая из них? – коротко осведомился он, окинув его взглядом. - Третья слева, - так же коротко буркнула Элеонора, не глядя на него. Подавив вздох, он подошел к указанной двери и, остановившись возле, осторожно помог ей встать на ноги Элеонора бросила на него недовольный взгляд, но ничего не сказала и, открыв дверь, вошла внутрь. Ричард нерешительно замер на пороге. Элеонора обернулась и удивленно посмотрела на него, а затем снова нахмурилась. Вернувшись, она схватила его за руку и буквально втянула в комнату, после чего аккуратно закрыла дверь. - Вдруг кому-нибудь придет в голову выглянуть в коридор, - мрачно пояснила она, старательно избегая его взгляда. Мгновение он как-то странно-испытывающе смотрел на нее, а затем чуть усмехнулся одними уголками губ и холодно кивнул. - Действительно, - и, помолчав, добавил. – Поэтому будет лучше, если я немедленно уйду. До свидания, мисс Бейкер, - церемонно попрощался он. - Полагаю, теперь вы справитесь самостоятельно. Вся эта тирада была произнесена таким холодным, строго официальным тоном, что Элеонора внезапно почувствовала себя виноватой. Неловко поежившись, она нервно сплела пальцы, а затем обняла себя за плечи, словно ей было холодно. - Да, наверное, так будет лучше, - едва слышно пробормотала она, вдруг ощутив себя безумно одинокой. Отступившая было тревога вновь подступила к душе, готовясь вцепиться в нее своими безжалостными истязающими когтями. Элеонора резко отвернулась. Еще несколько мгновений Ричард молча смотрел на стоящую перед ним женщину. Она стояла совершенно неподвижно, напряженно выпрямив спину и расправив плечи, словно королева на великосветском приеме, в безмолвном ожидании его ухода. Она выглядела спокойной, холодной и неприступной. Не нуждающейся ни в ком и ни в чем. Сильной. Подавив вздох, он развернулся и направился к двери. Внезапно за его спиной послышался тихий шорох, который сменился быстрыми шагами, а затем ее ладони обхватили его за плечи. Ричард ошеломленно замер. Мгновение они так и стояли в застывшей оглушающим беззвучным эхом тишине, а затем она сильнее сжала его руки и, чуть наклонившись, прижалась лбом к его спине. - Останься, - надрывный, отчаянно-испуганный шепот разорвал темное безмолвие, заставив его вздрогнуть от неожиданности и удивления. – Не оставляй меня одну. Все еще не в силах прийти в себя от ее поступка и этой странной просьбы, Ричард развернулся и обнял ее, крепко прижав к себе. - Успокойся, Лин, - мягко прошептал он, ласково взъерошив растрепавшиеся золотые пряди. – Не стоит так мучить себя. С Терри все будет в порядке, вот увидишь. Скоро ты получишь от него письмо. А когда закончится война, он вернется к тебе целым и невредимым. Так все и будет, поверь мне. Просто поверь в это. Элеонора закрыла глаза и сильнее прижалась к груди обнимающего ее мужчины, словно желая раствориться в нем… В его спокойной и непоколебимой уверенности… В его силе. - Обещаешь? – слепо пробормотала она, понимая, как на самом деле глуп и бессмыслен ее вопрос. То, о чем она просила, было не в его силах. Даже герцог Грандчестер, несмотря на всю его власть, положение и богатство, не мог гарантировать ей, что ее сын вернется с этой ужасной войны, а тем более, что он вернется целым и невредимым. Он был не Богом, а только мужчиной. Обычным человеком. Он не умел творить чудеса. Мысль о том, что он – не всемогущ, и в мире есть нечто неподвластное его воле, обычно приносила ей холодное удовлетворение и радость, но сейчас почему-то обожгла неожиданной горечью. Но Ричард еще крепче прижал ее к себе и, склонившись к самому ее уху, тихо произнес: - Обещаю, - он сказал это твердо и уверенно, без единой капли сомнений. Так, словно иначе просто не могло быть. Так, словно действительно был Богом. В эту секунду, чтобы хоть как-то успокоить ее тревогу, облегчить боль, он готов был пообещать все, что угодно, даже луну с неба. – Все будет хорошо, Лин. Он вернется. А тебе нужно прекратить заниматься самоистязанием, слышишь? То, что ты мучаешь себя, не поможет Терри. Мы ничего не можем изменить. Ничего. Нам остается только ждать и верить. А теперь ложись спать. Тебе нужно отдохнуть. Он попытался высвободиться, но она не отпускала. - Не уходи, - лихорадочно прошептала Элеонора, поднимая голову, их взгляды встретились. В ее глазах, хаотично сменяя друг друга, метались отчаянье, страх и боль. – Мне страшно. Мне так страшно. Уже давно. С тех пор, как он уехал. Я не хочу быть одна. Я не могу… Я не могу больше быть одна! Ошеломленный и растерянный Ричард не нашелся, что сказать, и снова обнял ее, ласково перебирая рассыпавшиеся по плечам золотые локоны, но Элеонора отстранилась. Подняв руку, она ласково погладила его по щеке, едва касаясь кончиками пальцев. Ричард растерялся окончательно, в мозгу невольно промелькнула мысль, что все это ему просто снится. Однако ощущение тепла ее ладони и мягкости ее тела, прижавшегося к нему, было совсем не похоже на бесплотную иллюзию. Ее руки обвили его шею и утонули в густой серебряной волне, вынуждая его наклонить голову. Он попытался снова поймать ее взгляд, но она опустила ресницы и приподнялась на цыпочки. - Не оставляй меня, - прошептала Элеонора и нежно коснулась губам его губ. Ричард ошеломленно застыл, не в силах поверить в происходящее, и машинально ответил на поцелуй. Ее руки на мгновение замерли на его плечах, а затем скользнули вниз и принялись расстегивать пуговицы его пиджака. – Помоги мне забыть, - прошептала она. – Помоги мне забыть обо всем, - тяжелая ткань с тихим шелестом упала на пол и застыла темной грудой у их ног. – Не оставляй меня. Ее руки снова скользнули вверх и принялись развязывать его галстук. Темные ресницы над затуманенным желанием, серебром, дрогнули. Герцог медленно поднял руку и накрыл ее ладонь своею, нежно, но твердо удерживая ее пальцы, не позволяя закончить начатое. Элеонора подняла голову, и он снова увидел ее глаза. В них светились отчаяние, растерянность и молчаливый вопрос. Ричард грустно усмехнулся и покачал головой. - Не надо, Лин, - тихо произнес он с горечью и сожалением. – Только не так. Это все шампанское… Ты слишком много выпила. Ты пьяна. Завтра ты будешь жалеть об этом. С минуту Элеонора молча смотрела на него, а затем странно улыбнулась. - Завтра не существует, Ричард. Его нет. Может быть, я пьяна или сошла с ума. Мне все равно. Я не могу больше быть одна, и если ты сейчас уйдешь, я не знаю… - она запнулась и неуверенно и отчаянно посмотрела на него. - Я не знаю, что со мной будет. Я так больше не могу. Мне все равно, что будет завтра, послезавтра, через год. Мне все равно, слышишь?! Ты мне нужен. Сегодня. Сейчас. Только это имеет значение. А завтра… Завтра может никогда не наступить. Она высвободила свои пальцы из его ладони и снова занялась его галстуком. Еще мгновение он как-то неуверенно смотрел на нее, а затем решительно обнял, привлекая к себе, в его глазах светились горечь, боль и… счастье. - И все же ты будешь жалеть, - прошептал он. - Может быть, - так же шепотом ответила она, ласково касаясь его губ своими. – А может быть и нет. Мы этого не узнаем, пока не наступит завтра. «Такая же порывистая и безрассудная, как двадцать лет назад». Закрыв глаза, он крепче прижал ее к себе и с просыпающейся страстью ответил на поцелуй. Темная шелковая лента галстука мягко скользнула вниз… «Боже, как плохо…» Элеонора с трудом приподняла до невозможности тяжелые, словно налитые чугуном, веки, но тут же снова зажмурилась от ударившего в глаза ослепительно яркого света, отозвавшегося в голове мерзкой ноющей болью, и со слабым стоном зарылась лицом в подушку. У нее было такое ощущение, будто внутри черепа постоянно что-то взрывалось, распространяя одну за другой волны обжигающе резкой боли. Перед глазами поплыли цветные круги, а желудок скрутило спазмом. «Господи, что со мной?» Во рту было болезненно сухо и чувствовался какой-то отвратительный привкус. С трудом разлепив пересохшие и потрескавшиеся губы, Элеонора нервно сглотнула. Ей страшно хотелось пить, но в теле царила ужасная слабость, а мышцы отозвались странной желейной дрожью. Мысли путались и разбегались, голова была странно тяжелой и жутко болела. «Что случилось? Я заболела? Господи, только этого не хватало!» С трудом преодолев желание зарыться еще глубже в уютное тепло постели и снова провалиться в благословенную пустую тьму, она попыталась сесть, однако в следующее мгновение ей показалось, что ее голова буквально взорвалась. От боли потемнело в глазах, а тошнота подкатила к самому горлу. Элеонора обессиленно опустилась на прежнее место и неподвижно застыла в надежде, что боль скоро стихнет… И внезапно поняла две вещи. Первое - на ней ничего не было. Осторожно опустив взгляд, Элеонора убедилась, что ее ощущения не обманывают ее. Она действительно была совершенно обнажена, но из-за отвратительного самочувствия и одеяла, наброшенного сверху, не ощущала холода, а потому и не сразу обратила на это внимание. А во-вторых… А во-вторых, в постели она была не одна: над ее головой раздавалось мерное, глубокое дыхание, а талию сонно и тяжело обнимала чья-то теплая рука, прижимая ее к угловато-сильному телу, такому же бесстыдно обнаженному, как и ее собственное. Ее взгляд нерешительно, словно нехотя, скользнул ниже. Сильная рука с широкой ладонью, длинными изящными пальцами и ухоженными, аккуратно подстриженными ногтями явно принадлежала мужчине, а мизинец опоясывал массивный золотой перстень-печатка с выгравированным на нем таким почти болезненно знакомым гербом… герцогов Грандчестеров. Элеонора едва не застонала вслух, но сдержалась и, закусив губу, обессиленно откинулась назад и закрыла глаза. Воспоминания нахлынули безжалостной волной. Картины предшествующего вечера и прошедшей ночи всплывали из темноты забытья, кружились под опущенными веками безмолвными свидетелями обвинения, услужливо извлекая на суд трезвого разума каждое слово, движение, жест, сливаясь в единую равнодушную фантасмагорию холодной правды, казавшейся сейчас какой-то странно жестокой и нереальной, словно плохо разыгранный фарс. «Не может быть! Этого просто не может быть! Мне все это снится! Да, это наверняка сон. Это должен быть сон. Это просто обязан быть сон!!! Кошмар!!! Ночной кошмар!!! Нужно проснуться… Всего лишь проснуться – и все исчезнет. Сейчас я проснусь и обнаружу, что лежу в своей комнате, в своей постели, одетая и совершенно одна – как всегда! И ничего этого не будет!!! Да, так и есть! А это всего лишь дурацкий сон. Я просто слишком устала, слишком беспокоюсь за Терри и перебрала шампанского, вот и снится всякая чушь! И зачем я только пила?! А тем более, шампанское. Знала ведь, как оно действует! Ладно, потом отругаю себя. Все потом. А сейчас нужно просто проснуться». Ухватившись за эту спасительную мысль, Элеонора подняла дрожащую руку и сильно ущипнула себя за плечо. Однако последовавшая за этим боль убедительно свидетельствовала о том, что она уже не спит, а ужасное самочувствие, слабость, отвратительный привкус во рту и, самое главное, лежащий рядом мужчина – реальность. Жестокая, ужасная, неотвратимая реальность. Охватившие ее при этой мысли шок и паника заставили ее моментально забыть о головной боли и неприятных ощущениях… «Это не сон… Господи, это не сон!!! Это на самом деле! Все это случилось на самом деле! Боже мой! Боже мой!!!» Перед ее мысленным взором вновь замелькали воспоминания… Элеонора зажмурилась и еще сильнее закусила губу, чувствуя, что не просто покраснела, но все ее тело буквально полыхает от стыда. Казалось, еще секунда – и она действительно вспыхнет и сгорит, обратившись в пепел, словно сухая соломинка в пламени костра. «Это правда, - лихорадочно билась в ее мозгу единственная мысль, а перед глазами плыли картины страстной ночи, проведенной в объятиях любовника. - Все это произошло на самом деле. И виновата в этом я. Я соблазнила его. Господи, я вела себя как ополоумевшая от страсти мартовская кошка!!! Шлюхи - и те, наверное, скромнее. Как я могла?!! И… И что мне теперь делать? Господи, он вот-вот проснется и… Что я скажу ему? Как я смогу вообще посмотреть ему в глаза после всего этого?! Нет, это невозможно. Это ужасно. Ужасно и отвратительно! Нужно что-то делать. Не могу же я просто лежать рядом с ним вот так, совершенно обнаженная, и ждать, когда он проснется! Нужно немедленно одеться, а потом… А потом видно будет! Сама виновата!!! - с внезапной злостью подумала она. - Как заварила кашу, так и расхлебывай!» Сантиметр за сантиметром, стараясь не разбудить лежащего рядом мужчину, Элеонора осторожно отодвинулась и, обернувшись, с беспокойством посмотрела на него. Ричард спал. Он лежал на боку, удобно подложив одну руку под голову, маска холодного аристократического равнодушия спала с его лица, которое расслабилось и было спокойным и непривычно умиротворенным, отчего он вдруг стал казаться моложе и как-то… уязвимее. Элеонора снова отвернулась и медленно свесила ноги с кровати, а затем аккуратно обхватила запястье обнимающей ее руки и принялась поднимать ее. Но тут Ричард глубоко вздохнул и сонно потянулся, его рука в ее пальцах шевельнулась. Элеонора испуганно вздрогнула и, резко отшатнувшись, попыталась спрыгнуть с постели, но его рука стремительно последовала за ней и, обхватив за талию, снова прижала ее к его теплому сонному телу. Она замерла на мгновение, а затем медленно подняла голову. Растерянно-испуганный синий взгляд встретился с затуманенным сном стальным. Несколько секунд он недоуменно смотрел на нее, а затем в его глазах засветилось понимание. Чуть прищурившись, он скользнул взглядом по ее обнаженному телу, неторопливо оглядел смятую постель, явно и недвусмысленно свидетельствующую о том, что здесь произошло, и снова посмотрел на лежащую рядом женщину. Элеонора покраснела еще сильнее. Резко сбросив его руку, которая все еще обнимала ее за талию, удерживая рядом с его телом, она отодвинулась от него как можно дальше и натянула одеяло до самого подбородка. Герцог молча проследил за ее действиями, а затем невозмутимо и вызывающе-вальяжно откинулся на спину, закинув руки за голову. Серый лед потеплел, превратившись в серебряные озера, в глубине которых светились нежность и ласковая усмешка. - Тебе не кажется, что уже несколько поздновато для такой скромности? - осведомился он привычным надменно-официальным светским тоном, хотя его глаза искрились смехом. Это бесстыдно-откровенное замечание, да еще и произнесенное таким тоном, словно они не провели эту ночь в страстных объятиях и не лежали сейчас обнаженные в постели, а мирно беседовали о пустяках на какой-нибудь великосветской вечеринке, мгновенно привело ее в чувства. Элеонора ощутила, как ее охватывает гнев, вызванный не столько его вызывающим тоном и возмутительной грубостью вопроса, сколько, увы, вопиющей справедливостью его слов, но не нашлась, что ответить. После того, что между ними произошло, ее жест действительно выглядел не просто неуместным, но таким же фальшивым и неестественно-отвратительным, как бездарно сыгранная комедия. Элеонора на мгновение закрыла глаза, готовая расплакаться от ярости, стыда и досады, огнем жгущих изнутри, но тут же заставила себя вновь открыть их. «Сама виновата! – в который раз мысленно отчитала она себя с суровой прямотой. – Поздно рыдать и каяться! Нужно уметь отвечать за свои поступки! Ладно. Рвать волосы и посыпать голову пеплом будешь потом, а сейчас нужно как-то разобраться с этой дикой ситуацией. И чем быстрее, тем лучше! К тому же, он совершенно прав: поздно строить из себя скромницу! Особенно после того, что ты вытворяла этой ночью! Неудивительно, что он смеется над тобой. Все это целиком твоя вина. Только твоя. Тебе и расхлебывать». Она нахмурилась еще сильнее и, отбросив одеяло, встала с постели и вызывающе неторопливо, абсолютно игнорируя его присутствие и ошеломленный взгляд, прошествовала к стулу. Взяв лежащий на нем халат, она быстро надела его, кутаясь в мягкую ткань так, словно желала потеряться в ней навсегда, и, старательно завязав пояс, подошла к окну. Прижавшись лбом к холодному стеклу, Элеонора с тоской посмотрела на улицу, где уверенно и неотвратимо разгорался новый день. Она не представляла, что делать дальше или хотя бы что сказать. Голова по-прежнему была тяжелой и пустой. Ричард молча проследил за ее действиями и в его глазах, вопреки ее ожиданию, не было насмешки и самодовольства, а только нежность, понимание, затаенная горечь и где-то в самой глубине сияющего серебра - едва заметные искры чисто мужского удовлетворения и торжества. Взглянув еще раз на ее силуэт у окна, он вздохнул и, поднявшись с постели, принялся одеваться. Услышав, как скрипнули пружины кровати, Элеонора чуть напряглась. Однако он не подошел к ней и ничего не сказал. Чуть расслабившись, она прислушалась. Позади послышались знакомые уверенные, неторопливые, но не приближающиеся шаги и тихий шорох ткани. Она чуть повернула голову и осторожно посмотрела туда, откуда доносились эти звуки, но тут же почувствовала, как снова заполыхали щеки. Быстро отвернувшись, она закрыла глаза и тряхнула головой, пытаясь избавиться от навязчивого, будоражащего воображение видения его обнаженного тела, и сильнее прижалась к веющему благодатной прохладой стеклу. Однако, спустя несколько секунд, все же не удержалась и осторожно скосила глаза, позволив себе маленькое тайное удовольствие - понаблюдать, как он одевается. Тем временем Ричард застегнул брюки и, подняв с пола небрежно брошенную туда во время их вчерашней эскапады рубашку, принялся надевать ее. Внезапно по его губам скользнула улыбка. - Если хочешь, можешь просто повернуться и смотреть, – насмешливо-вызывающе предложил он, застегивая манжеты. – Я не возражаю. Элеоноре показалось, что покраснели даже пятки, но она подавила желание смущенно съежиться и, сурово нахмурившись, демонстративно отвернулась, сосредоточившись на пейзаже за окном. Ричард лишь вздохнул. Застегнув рубашку, он аккуратно заправил ее за пояс брюк и подошел к стоящей у окна женщине. Подняв руку, он уже хотел коснуться ее плеча, но передумал и снова опустил ее. - Брось, Лин, - неловко пробормотал он, с беспокойством глядя на ее напряженно расправленные плечи и спину. Ему хотелось успокоить ее, но он не знал, как и что сказать ей, чтобы прогнать с ее лица это униженно-страдающее, полное стыда и раскаяния выражение. - Зачем ты так? В конце концов, ничего ужасного не произошло. В прошлом мы уже были любовниками. - Да, - согласилась Элеонора, не глядя на него, ее голос был холоден и пуст. - Но я не хотела, чтобы мы снова стали ими, - жестко добавила она. - В самом деле? – глаза герцога похолодели, снова превратившись в колючие осколки серого льда. – Если бы ты не хотела, то этого бы не произошло! – гневно отрезал он. – Если ты забыла, то позволь напомнить, что я не тащил тебя в постель силой. Скорее уж наоборот. - Прекрати! – Элеонора закрыла глаза и отвернулась. – Я знаю. К несчастью, я прекрасно помню, что и как произошло. Даже слишком хорошо. Я не отрицаю своей вины, но это не означает, что я позволю этому продолжаться. Я не буду твоей любовницей, слышишь?! Не буду!!! Возмущенно-яростный крик пролетел по комнате и растаял в тишине. С минуту они просто стояли в звенящем молчании, а затем он мягко обнял ее ладонями за плечи и, склонив голову и почти касаясь губами ее уха, прошептал: - Почему же? Элеонора попыталась отодвинуться, но его руки, еще секунду назад мягко лежавшие на ее плечах, железной хваткой удержали ее на месте. - Потому что мы уже проходили это, - тихо и устало ответила она, поднимая голову, ее лицо было очень серьезным и печальным. – И я прекрасно помню, чем все закончилось. Я не хочу, чтобы это повторилось, и не стану твоей любовницей. - На этот раз все будет иначе, - так же тихо и серьезно возразил Ричард, глядя ей в глаза и не отводя взгляда. – Обещаю. - Неужели? – Элеонора усмехнулась, на секунду отдавшись во власть воспоминаний, и зло прищурилась, ощутив внезапный гнев. - Двадцать лет назад ты мне тоже обещал, что все будет хорошо, что мы будем вместе, - холодно отчеканила она и, помолчав, едко добавила. - А спустя пять лет бросил меня, отобрал у меня сына и женился на другой. От этих слов лицо герцога мгновенно окаменело, превратившись в знакомую сурово-непроницаемую маску, а серые глаза яростно сверкнули, но он промолчал и только чуть нахмурился. Снова воцарилась тишина. - На этот раз все будет иначе, - наконец снова повторил он таким твердым, упрямо-ледяным тоном, словно давал клятву. Элеонора пристально посмотрела на него, а затем чуть усмехнулась и покачала головой. - Я тебе не верю. - И, тем не менее, я обещаю, что на этот раз все будет иначе. Теперь я уже не тот, каким был пятнадцать лет назад. Да и обстоятельства теперь иные. Все, что разлучило нас тогда, с чем я не смог справиться, больше не существует. Но главное осталось неизменным: я по-прежнему люблю тебя, а ты любишь меня. И я сделаю все, чтобы на этот раз мы всегда были вместе и ты была счастлива. Я обещаю. - Ты так уверен? – холодно спросила Элеонора, вызывающе вздернув подбородок. - В чем? – широкие темные брови над сверкающим серебром глаз удивленно приподнялись. - В том, что я все еще люблю тебя. Ричард чуть усмехнулся и внимательно посмотрел ей в глаза. - Да. - И почему же? - Потому что если бы ты все еще не любила меня, то этой ночи не было бы. - Я была пьяна, - пробормотала Элеонора, опуская ресницы, но даже ей самой ее слова не показались убедительными. Ричард тяжело вздохнул. - Прекрати, Лин. Я ценю твое профессиональное мастерство, но право же, разыгрывая этот никому не нужный спектакль, ты тратишь свой талант понапрасну. Я слишком давно знаю тебя. К тому же, врать ты так и не научилась. - Зато ты владеешь этим искусством в совершенстве, - не удержавшись, съязвила Элеонора, совершенно выведенная из себя его настойчивостью и проницательностью. – По крайней мере, пятнадцать лет назад тебе ничего не стоило задурить мне голову до такой степени, что я до самого последнего момента верила каждому твоему слову. И жестоко поплатилась за свою глупую доверчивость. Больше я такой ошибки не допущу. Я не верю тебе. И вряд ли когда-нибудь поверю, а без доверия не может быть нормальных отношений, тем более, любви. Так что ничего у нас не получится. Давай признаем это и оставим прошлое в прошлом. - Я не могу! – отчаянно и резко перебил ее Ричард. – Я не могу снова отказаться от тебя, слышишь? Особенно сейчас, когда у нас наконец-то появился шанс быть вместе. Мы можем быть вместе. И на этот раз навсегда. Мы можем быть счастливы, Лин. - У нас был шанс, - спокойно и холодно возразила Элеонора, старательно подчеркнув голосом слово «был». – Пятнадцать лет назад, - помолчав, добавила она. – Но вы сами уничтожили этот шанс. Вы отказались от меня. Нет, вы бросили меня и нашего сына и предпочли жениться по расчету! Вы… Именно вы положили конец всему, что было между нами. По собственной воле! Это было ваше желание!!! – Элеонора уже не замечала, что кричит. Она ничего не замечала. Время остановило свой бег, замерло на мгновение и потекло назад, словно снежная лавина с горы, возвращая к жизни подавленные и позабытые пятнадцать лет назад гнев и боль. – Вы предали меня! Нет, вы предали всех нас: меня, Терри, себя, нашу любовь! Переступили, словно кучу ненужного хлама, случайно попавшуюся вам на дороге! Попользовались и выбросили, презрительно морщась, словно вам подсунули подпорченный второсортный товар! – она горько усмехнулась. – Впрочем, все верно. Для вас я и была всего лишь второсортным товаром, не так ли, ваша светлость? Этакой красивой личной игрушкой для постельных утех! – Элеонора замолчала, тяжело дыша и сверля его тяжелым взглядом, полным жгучей ярости, почти ненависти. – Так о каком шансе вы говорите после всего этого? – наконец снова заговорила она, но теперь ее голос звучал глухо и холодно, с уничтожающим презрением. – Вы, который клялся мне в любви, заставили меня поверить вам, а затем хладнокровно и безжалостно разбили мне сердце и женились на другой. Женились не потому что любили эту женщину. Может быть, если бы вы это сделали из-за любви, то я попыталась бы понять и даже простить вас за вашу ложь, но вы женились просто потому, что она оказалась достойна вашего аристократического имени и титула, вашего знатного богатого рода, женились, подчинясь законам и условностям, безобразному, отвратительному диктату высшего общества. В конце концов, я даже немного сочувствую вашей жене. Выйти замуж по расчету и прожить жизнь с мужчиной, зная, что он не испытывает к тебе никаких чувств, что для него ты – всего лишь выгодная сделка, товар, купленный им в обмен на его благородное имя. И при этом видеть его изо дня в день, делить с ним постель, несмотря на его равнодушие, его холодность. Да, такой судьбе не позавидуешь. Мне жаль ее. Но виновата в этом не она. Так уж получилось, что женщины ничего не решают в нашем мире. От нас ничего не зависит. Даже наша собственная жизнь и судьба. Во всем виноваты вы, ваша светлость. Вы и прочие мужчины, подобные вам, которые сделали наш мир таким. Вы своим молчаливым согласием питаете и взращиваете эти дурацкие великосветские условности. Очень надеюсь, что вы очень несчастливы в браке, но если честно, меня совершенно не интересует то, как вы живете и жили все эти годы. Но этого оказалось вам недостаточно, и вы отняли у меня сына. В тот день на причале, глядя вслед кораблю, который увозил от меня Терри, я едва не сошла с ума. Я готова была прыгнуть в воду, но бывшие на пристани люди удержали меня. И в ту минуту, там, на пристани, я дала себе слово, что справлюсь, что не сдамся. Я поклялась, что верну себе сына и забуду вас и все, что было между нами, как страшный сон. Что не позволю вам растоптать мою жизнь, словно ничтожную кучку грязи! И я справилась. Я начала все сначала. И вот теперь, когда после стольких лет и усилий, через насмешки, унижения и сплетни, я наконец-то наладила свою жизнь, снова появляетесь вы и осмеливаетесь говорить мне о какой-то любви и шансах на счастье? Вы, который не знает, что такое любовь! Вы предали меня и мои чувства ради роскоши и аристократического титула, ради мнения этого тупого бомонда, которому нужны лишь скандалы и сенсации, который, словно отвратительная пиявка, питается чужими страданиями и горем и исходит завистью при виде чужого счастья, стремясь всеми силами уничтожить его только потому, что несчастен сам!!! И вы, который предпочел мне и всему, что я могла вам дать, этот мертвый, сверкающий золотом мир, говорите о любви?!! Вы предлагаете мне снова стать вашей любовницей?!! Вновь позволить высшему свету перемывать мне кости, с наслаждением смакуя подробности нашей тайной порочной связи?! Снова стать объектом этих уродливых сплетен, распространяемых холодными озлобленными завистниками, истекающими ядовитой слюной, которым не ведомы счастье и любовь?! Вряд ли вы могли оскорбить меня больше. Даже если бы просто ударили. Но даже если бы я смогла простить вам все это и согласиться на ваше предложение, то есть еще кое-что, чего я вам никогда не смогу простить – Терри. Мой сын… Вы безжалостно отняли его у меня, когда он был совсем малышом и больше всего нуждался в материнской заботе, любви и ласке. И вы сделали так, зная, что не сможете ему дать все это. Это было жестоко. И по отношению ко мне, но еще больше по отношению к нему. В вашем доме он не нашел любви, в которой так нуждался. Ваша жена презирала и ненавидела его, потому что он был незаконнорожденным, но еще больше за то, что он был плодом вашей греховной связи с актрисой! И, тем не менее, все эти годы вы не позволяли мне даже увидеть его! Это вы виноваты в том, что Терри столько лет ненавидел меня. Вы заставили его поверить, что я его бросила! Что это я отказалась от него! Я!!! Неудивительно, что все эти годы он винил меня во всех своих несчастьях. Господи, это ж какое нужно иметь черное, черствое сердце, чтобы видеть, как страдает твой ребенок, и ничего не делать?! Но именно так вы и поступили, ваша светлость. Заперли его в колледж, где в него старательно вдалбливали все те же отвратительные условности высшего общества, по которым жили вы. Вы хотели, чтобы он стал таким же жестоким, холодным, бессердечным чудовищем, как и вы сами!!! Но у вас ничего не получилось. Мы все же встретились, и Терри узнал правду. И ушел от вас. Это не я виновата в том, что он бросил вас. Вы сами во всем виноваты. Вы первый бросили его, услав подальше с глаз. Ну, разумеется! Зачем нужен внебрачный сын от простолюдинки, когда есть чистокровные наследники благородного рода, достойные вашей знатной фамилии? Терри был для вас словно грязное пятно на вашей белоснежной сорочке, живым укором вашей совести, вечным напоминанием о вашей позорной, недостойной аристократа связи с актрисой!!! И после всего этого вы осмеливаетесь утверждать, что любите и всегда любили его и меня?!! Господи, да это просто смешно!!! Неужели вы действительно думаете, что после всего этого я вам снова поверю? Невероятно. Мой ответ - «нет»!!! Никогда и ни за что!!! Вы не знаете, что такое любовь, у вас нет ни сердца, ни стыда, ни жалости, ни чести, ни совести, ни благородства, ни гордости. У вас нет ничего, кроме вашего титула, денег и холодных ночей в объятиях уродливой, равнодушной жены! Вот при них и оставайтесь!!! Вы это заслужили! Заслужили!!! ЗАСЛУЖИЛИ!!! Элеонора замолчала, тяжело переводя дыхание, и отвернулась. В комнате повисла мертвая, звенящая напряжением тишина. Эмоции носились в воздухе подобно грозовому вихрю, готовому в любое мгновение снова разразиться бурей. На лице Ричарда, выслушавшего эту тираду в гробовом молчании и даже не пытавшегося что-либо возразить, оправдываться или хотя бы вставить слово, застыла мраморная маска абсолютной, ледяной непроницаемости и только в серых глазах бушевали, сменяя друг друга, гнев и боль. Минуты медленно перетекали одна в другую. - Ты права, - наконец произнес он пустым, ничего не выражающим тоном. – И не права. Мне не хотелось ворошить прошлое, но теперь я вижу, что иного выхода нет. Этот разговор должен был состояться рано или поздно, но я не думал, что это произойдет сегодня и вот так. Впрочем, это время не хуже любого другого. Ты говоришь, что я жесток, бессердечен, что я не знаю, что такое любовь, что я предал тебя, нашего сына и нашу любовь ради корысти, титула и условностей высшего общества. Что ж… Я ожидал этого. Признаю, в некоторой мере я заслужил эти обвинения. Но лишь в некоторой мере, хотя и сознаю, как именно выглядят мои поступки в прошлом и мои слова сейчас в твоих глазах и со стороны. Пожалуй, у тебя есть основания судить меня так строго, не верить и обвинять в жестокости и бессердечии, - он чуть усмехнулся, но усмешка вышла мрачной и горькой и тут же исчезла. – Но нельзя судить, не зная всей правды, Лин. А ты ее не знаешь, - он помолчал и задумчиво прошелся по комнате, словно решая, с чего начать, а затем остановился и снова посмотрел на нее. – Я люблю тебя, Лин. Это правда. Я никогда ни лгал, говоря это. Ни пятнадцать лет назад, ни этой ночью, ни сейчас. Я всегда любил тебя. С первой нашей встречи. И всегда буду любить. Мне кажется, я могу утверждать это, поскольку даже пятнадцать лет разлуки, в течение которых я ни разу не видел тебя и жил, зная, что ты ненавидишь и презираешь меня, не смогли изменить моих чувств к тебе. Но мой отец был против наших отношений. Он считал, что ты мне не пара. Я скрывал это от тебя, полагая, что со временем смогу решить эту проблему самостоятельно. Что сумею примирить его с мыслью, что ты – единственная женщина в жизни, которая мне нужна. Я любил тебя, Лин. Но и отца я тоже любил. Он был неплохим человеком, но слишком гордым. Богатство, положение и благородное происхождение были для него превыше всего, и он ждал, что в своей жизни, а уж тем более при выборе жены я буду руководствоваться теми же соображениями. Но я не оправдал его честолюбивых надежд и влюбился в обычную актрису. Когда он узнал об этом, то потребовал, чтобы я немедленно порвал с тобой. Я отказался. Отец пришел в ярость и пригрозил, что лишит меня наследства. Эта была ужасная сцена. Мне до сих пор неприятно вспоминать тот день. Мы много наговорили друг другу, причем такого, о чем потом жалели. Но каждый из нас был слишком горд, чтобы признать собственную неправоту или хотя бы просто выслушать и понять другого. Отец настаивал на нашем разрыве и ничего не хотел слышать. Даже новость о том, что вскоре у него должен был появиться внук, не изменила его мнения. Это был разрыв. Я вернулся в Америку, к тебе. Однако, к моему удивлению, отец не исполнил свою угрозу – мои счета остались в неприкосновенности. Почему он так поступил - кто теперь ответит? Может быть, потому, что надеялся, что это всего лишь легкое увлечение, которое скоро пройдет, и я брошу тебя, а может быть, из-за Терри. Не знаю и теперь уже никогда не узнаю. Как бы то ни было, факт остается фактом. Так прошло несколько лет. А затем я получил письмо от нашего управляющего. Он писал, что отец стал совсем плох и просил меня вернуться в Англию, хотя бы на время. Я не хотел тебя расстраивать, поэтому не сказал о письме, а просто сослался на срочные дела и уехал. Управляющий не солгал. Когда я приехал в поместье, отец был уже практически на последнем издыхании. Доктор, который лечил его много лет, сказал, что это сердце. Он перенес несколько приступов, но все еще держался. Словно ждал меня. Доктор сказал, что ничего не может сделать. Отец умирал. Он ненадолго приходил в себя, а затем снова впадал в забытье, но до самой последней минуты был в трезвом рассудке, прекрасно понимал, что происходит, и узнавал окружающих. Даже в тот момент, практически на пороге смерти, он проявлял поразительную силу воли, выдержку и несгибаемое упрямство. Он был истинным аристократом, достойным наследником благородного рода герцогов Грандчестеров. Когда он пришел в себя в очередной раз, то выслал всех из комнаты, сказав, что хочет поговорить со мной наедине. Никто не осмелился ему возразить. Все послушно вышли, и мы остались одни. Отец умирал и прекрасно понимал это. Я как сейчас помню его взгляд… Отец выглядел ужасно: его тело было таким щуплым, словно высохшим, пергаментная кожа, заострившиеся черты. Он напоминал ожившую мумию, но его глаза светились прежней холодной рассудочностью и упрямством. Я попытался снова заговорить с ним о тебе и Терри, объяснить, но он не позволил, сказав, что у него осталось слишком мало сил и времени. Он сказал, что хочет, чтобы я выполнил его последнее желание. Я был так растерян и расстроен происходящим, что не задумываясь пообещал ему это. Мне даже в голову не пришло, каким может оказаться это желание. Ричард замолчал и снова прошелся по комнате, уплывая в воспоминания. Элеонора ждала. - И что же он пожелал? – наконец, не выдержав, тихо спросила она, уже зная, что сейчас услышит. - Он взял с меня слово, что я в течение месяца после его смерти женюсь на мисс Гвендолин Уинтроп, дочери графа Стоунвейла. Стоунвейлы – знатный и благородный род, хотя, может быть, и не такой древний и знатный, как Грандчестеры. К тому же, Гвендолин была единственной наследницей графа, и за ней давали большое приданное. Мы встречались несколько раз на светских раутах и были официально представлены друг другу, но я никогда не обращал на нее внимания, поскольку ни красотой и ни умом она не отличалась. Зато была богатой наследницей знатного рода. Это было идеальное сочетание в глазах моего отца, все, о чем он мечтал для своего единственного сына, - в голосе герцога проскользнули нотки усталости, горечи и сожаления. - Все, что имело для него значение. А то, что я не испытывал к ней никаких чувств, то, что я любил другую и у меня был сын от этой женщины, его внук, пусть и незаконнорожденный, разумеется, не имело никакого значения. Впрочем, имеет ли смысл снова вспоминать и сожалеть об этом? Прошлое не изменить. Как бы то ни было, я дал слово. Когда я понял, что попался в хитроумную ловушку, расставленную умирающим стариком, сыгравшим на моих чувствах, было уже поздно, - Ричард чуть усмехнулся, глядя застывшим пустым взглядом куда-то в пространство. – Даже на пороге смерти он не отказался от своих планов. Тогда я пришел в ярость. Но сейчас я начинаю понимать, почему он так сделал, и не могу винить его за это. Он действительно верил, что так будет лучше для меня. А, в общем, какое теперь это имеет значение? Я дал слово. Кроме того, это было не просто обещание, но последнее желание умирающего. Я не мог не исполнить его. Даже ради тебя. И я это сделал. Я вернулся в Америку и сообщил тебе, что между нами все кончено. Я до сих пор помню твой взгляд, когда я сказал тебе это. Я помнил его все эти годы. Ужас… Боль… Неверие… Шок. Я сделал тебе больно, Лин. Но и себе тоже. И неизвестно, кому из нас было больнее в тот день: тебе, услышавшей это так неожиданно, но имевшей шанс забыть о прошлом и начать все сначала… или мне, знавшему правду, но потерявшему тебя навсегда и понимавшему, что я никогда не смогу забыть тебя. Вечный спор: что лучше – истина или ложь. Я вернулся в Англию и спустя месяц женился на мисс Уинтроп. Клятва была выполнена. Ты, кажется, надеешься, что все это время я был несчастлив? В таком случае, ты должна быть довольна, Лин. Если это принесет тебе покой, удовлетворение и хоть как-то облегчит твою боль и обиду – я не был счастлив. Ни единого дня, ни единой минуты, ни единого мгновения за эти пятнадцать лет, что прошли с тех пор, как я сказал тебе, что между нами все кончено, и до этой ночи – я не был счастлив. Я не любил Гвендолин, и она знала об этом. Я сказал ей об этом в тот же день, когда сделал предложение. Я не собирался притворяться и лгать ей, играя в какие-то чувства, поэтому рассказал ей о тебе и Терри. А может быть, я надеялся, что, узнав об этом, она откажется выйти за меня замуж и тогда я со спокойной совестью смогу вернуться к тебе и сыну? Но моя пылкая исповедь о любви к другой и безразличии к ней не произвела на нее никакого впечатления. Гвендолин была истинным ребенком высшего света, воспитанным и живущим в точном соответствии с его неписанными правилами. Любовь ее не интересовала. Только приличия. А по меркам великосветских условностей ей грозило остаться старой девой, поэтому все, чего она хотела – выйти замуж. Любой ценой. А герцог Грандчестер был просто блестящей партией. Она совершенно спокойно выслушала меня и… согласилась. Я был вне себя от отчаяния и ярости, но, увы, ничего не мог изменить. Странная ситуация, ты не находишь? Ты только что обвиняла меня в том, что мы, мужчины, правим миром, что мы всесильны, а вы вынуждены лишь подчиняться нашим решениям. Но в тот момент я, обладавший одним из самых высоких титулов в Англии, властью, влиянием, богатый, знатный, которому, казалось, подвластно вся и все, был бессилен. И спустя месяц в соборе святого Павла состоялась торжественная церемония бракосочетания герцога Грандчестера и мисс Уинтроп, - Ричард криво усмехнулся. Казалось, он уже не осознает, где и с кем находится. Сейчас он был далеко. В прошлом. В том оставшемся позади дне, когда он стоял перед алтарем и давал клятву любви и верности женщине, которую не любил. – Гвендолин была счастлива. Она буквально светилась от радости и гордости. Впрочем, это объяснимо, ведь ее мечта сбылась. Все было так, как она хотела: роскошное подвенечное платье, пышный кортеж, множество гостей, родовитый, молодой, богатый жених, цветы и поздравления, венчание в соборе Лондона, где венчаются особы королевской крови, пышный шумный праздник. Но мне все это напомнило церемонию кровавого и жестокого жертвоприношения какому-то языческому богу. Церемонию, на которой мне предназначалась роль жертвенного животного. Смешно, не правда ли? Я был в ярости. В итоге, едва закончилось венчание, как я объявил, что не собираюсь участвовать в этом фарсе, разыгрывая из себя счастливого новобрачного, и немедленно уезжаю в одно из своих самых далеких поместий, в Шотландию. Гвендолин была в гневе и объявила, что не поедет со мной. Я был даже рад такому повороту событий, поэтому не стал настаивать, а заявил, что она может поступать, как ей вздумается, и уехал. Два года мы жили раздельно: я – в небольшом и тихом поместье в Шотландии, изредка объезжая остальные владения, а Гвендолин – в Лондоне, и ни разу не видели друг друга. Поначалу финансовые дела и управления землями Грандчестеров и Стоунвейлов отвлекали меня, но постепенно они стали обыденностью, превратились в привычку, ярость улеглась. Постепенно я даже начал понимать отца. Он действительно считал, что так будет лучше, и поступал сообразно этому. В его представлении, женившись на Гвендолин Уинтроп, я обретал все, что он желал для меня. Все, что имело для него значение, что составляло в его понимании счастье. Время шло. Тоска и одиночество становились все сильнее. Я больше не мог оставаться в Шотландии, в этом пустом доме, заполненным безмолвными слугами, которые бесшумными тенями скользили по коридорам, выполняя свою работу и стараясь лишний раз не беспокоить хозяина. Иногда мне казалось, что еще секунда – и я сойду с ума от этой тишины. Мне ужасно хотелось увидеть тебя и Терри. Хотя бы еще один раз. И в то же время я понимал, что если я вновь увижу вас, если я вновь коснусь тебя, то уже не смогу отказаться от этого. Но у меня больше не было на это права. Я не мог поступить так. Это было бы нечестно. И по отношению к тебе, и по отношению к Гвендолин. В конце концов, она была не виновата в том, что сделал мой отец. Ты же тоже не заслуживала положения любовницы, а большего я не мог тебе предложить. Я снова был в ловушке, в которую попал по собственной глупости и наивности. Я сходил с ума. И тогда меня вдруг озарило – Терри! Наш с тобой сын. Он был так похож на тебя. Да, я знаю, что со стороны это выглядит жестоким и эгоистичным. Наверное, так оно и есть на самом деле. Но в тот момент для меня это был единственный способ не свихнуться. Можно сказать, что, в каком-то смысле, у меня не было выбора. Я снова приехал в Америку и, дождавшись удобного момента, забрал его. Не буду лгать, я понимал, что поступаю жестоко и несправедливо, но убедил себя, что делаю это не только для себя, но и ради блага нашего сына. В какой-то мере это правда. В то время у тебя было сложное положение. Мне было известно об этом. То, что я не видел тебя все эти годы, вовсе не означает, что я не знаю, что с тобой происходило. В тот момент ты перебивалась случайными ролями. Я бы с удовольствием помог тебе, но не сомневался, что ты не примешь от меня ничего. Тебе самой было тяжело, что же в таком случае ты могла дать нашему сыну? И я забрал Терри. Я мог дать ему многое из того, что никогда бы не смогла дать ему ты, - твердо повторил Ричард и, повернувшись, взглянул ей в глаза. На лице Элеоноры отразилось величайшее возмущение, почти ярость. Она уже открыла рот, чтобы заговорить, но он не позволил ей этого и настойчиво продолжил. – Я понимаю, что ты сейчас испытываешь, Лин. Я все понимаю. Но если ты успокоишься и подумаешь, то поймешь, что я прав. Я мог дать ему обеспеченное детство, приличный, постоянный дом, лучшее образование. Все, что можно было купить за деньги. И я любил его. Да, любил, продолжаю любить и буду любить всегда. Он был моим сыном и единственным человеком на земле, который тоже любил меня. И в то же время он был частью тебя. Женщины, которую я любил больше всего на свете. Глядя на него, я часто видел твой образ. Терри был мне нужен. Очень нужен. Но я знал, что помимо материального благополучия, которое я мог ему дать, он нуждается в любви и ласке матери. И я надеялся дать ему и это. Вернувшись в Англию, я приехал к Гвендолин и предложил ей сделку: она должна будет стать матерью Терри и заботиться о нем, взамен я признаю ее своей женой, и мы будем жить вместе, как настоящая семья. Не слишком благородный способ, но она знала, на что шла, когда дала согласие стать моей женой. У Гвендолин не было выбора: несмотря на то, что прошло уже больше двух лет, в городе по-прежнему гуляли сплетни по поводу моего скандального исчезновения с праздника в честь собственного бракосочетания и нашего раздельного проживания. Она согласилась. В какой-то миг я даже поверил, что все будет хорошо. Что мы станем, может быть, не слишком любящей, но вполне нормальной семьей. Но Гвендолин так и не смогла стать нашему сыну второй матерью, полюбить его. А затем у нас родился наш с нею первый сын, и все стало еще хуже. Она придиралась и изводила Терри по любому поводу. Каждый его поступок, каждое его слово, даже само его присутствие раздражало ее. Я пытался, как мог, оградить его от этого, но это не всегда получалось. К тому же, я не мог находиться рядом с ним двадцать четыре часа в сутки. Ты обвиняешь меня в том, что я не давал тебе видеть сына, чтобы сильнее ранить тебя, но на самом деле я делал это только для того, чтобы лишний раз не злить Гвендолин. Не ради себя. Меня ее гнев и раздражение не трогали, но за каждый мой промах она рано или поздно отыгрывалась на Терри. Представь себе, во что бы она превратила его жизнь, если бы я позволил вам встречаться. Время шло. Ситуация ухудшалась с каждым днем. Если я проявлял к сыну хоть малейший знак внимания, это приводило Гвендолин в неистовую ярость. Напряжение становилось невыносимым. Мы жили словно на пороховой бочке с зажженным фитилем, готовой взорваться каждую секунду. И взрыв был лишь вопросом времени. Чтобы хоть как-то защитить Терри, я стал держаться от него подальше, не проявляя к нему ни малейшего интереса, а когда мы вдруг встречались, то держался подчеркнуто холодно и равнодушно. Это подействовало. Гвендолин успокоилась. Но это затишье не могло продлиться долго, и я понимал это. Поэтому как только Терри достиг подходящего возраста, я отправил его учиться в колледж. Гвендолин была просто счастлива. К тому времени она уже не могла выносить даже вида Терри. Впрочем, Терри отвечал ей тем же. Иногда мне казалось, что он нарочно ведет себя так несносно, грубо и отвратительно, чтобы лишний раз позлить ее. Самое ужасное, что я не мог винить и наказывать его за это, поскольку понимал, что на самом деле он лишь защищается. Мне не хотелось расставаться с ним. Несмотря на внешнюю холодность и безразличие, он был моим любимцем, и Гвендолин это чувствовала. Я отчетливо помню тот день, когда он уехал. Шел дождь. Я не вышел, чтобы проводить его. Я стоял у окна библиотеки, где обычно работал, и наблюдал за ним. Терри был без шляпы, в простом темном плаще. Он шел очень прямо, вызывающе вздернув подбородок и не глядя по сторонам. И только у самой кареты он обернулся и посмотрел на то окно, у которого стоял я. А затем отвернулся и сел в экипаж. Я не мог часто навещать его в колледже, но деньги могут очень многое, и я знал почти о каждом шаге Терри. Впрочем, его поведение в стенах этого учебного заведения не улучшилось ни на йоту, а строгие правила, казалось, лишь провоцировали его безумные, вызывающие эскапады. Но я был почти рад этому, поскольку каждая его проделка давала мне возможность приезжать в колледж и видеть его. Только вот Терри не желал видеть меня. Часто во время моих визитов он исчезал, так что никто не мог его найти, и появлялся только после моего ухода. Так прошло еще несколько лет. А потом была та поездка в Шотландию. Я знал, что ты отправилась вслед за ним, как и то, что ты попытаешься увидеться с ним, но предпочел не вмешиваться. Где-то в глубине души я даже хотел, чтобы вы встретились. С каждым днем его поведение становилось все хуже и хуже. Я не мог справиться с Терри. Я надеялся, что, может быть, тебе это удастся. И тебе удалось. Вы помирились, и вскоре Терри сбежал из колледжа и отправился в Америку. Гвендолин буквально светилась от счастья, когда узнала об этом. Вот и все, - Ричард поднял голову и посмотрел на стоящую перед ним женщину, в ее распахнутые удивленные глаза. – Теперь ты знаешь все, Лин. Всю правду. Если эта дурная, наполненная болью и горечью комедия ошибок принесла тебе желаемое удовлетворение и покой, я рад. Элеонора ничего не ответила и резко отвернулась. Несколько минут они стояли в звенящей беззвучием тишине. - Это ничего не меняет, - наконец заговорила Элеонора, ее голос звучал холодно и вызывающе равнодушно. - Сделанного не исправишь. Я не могу вот так просто забыть обо всем и сделать вид, что ничего не было. И не уверена, что когда-нибудь смогу. И ты ничего не сможешь с этим поделать. Ты не можешь изменить прошлое. Не можешь повернуть время вспять. - Я не прошу тебя забыть, Лин, - тихо возразил Ричард. – Я прошу простить меня. И попытаться начать все сначала. Дать мне еще один шанс. Шанс все исправить. Шанс сделать счастливыми тебя и Терри. - И как ты себе это представляешь? – Элеонора резко обернулась, изумрудные глаза полыхнули гневным пламенем. – Сделав меня своей любовницей?!! А как же твоя жена?! Что она скажет на это? Если верить тебе, то один вид твоего внебрачного сына и сама мысль о том, что ты встречаешься со мной, приводили ее ярость в течение всех этих лет, когда между нами ничего не было и мы даже не встречались. Что же будет, когда ее ярость и ненависть обретут реальную почву? Снова воцарилась тишина. Внезапно герцог быстро подошел к ней и обнял ладонями за плечи так, что ее спина оказалась прижата к его груди. - Это больше не имеет значения, - едва слышно прошептал он, склонившись к ее уху. – Это больше не имеет значения, Лин. Элеонора медленно обернулась, и их взгляды встретились. - Это имеет значение, Ричард, - очень тихо возразила она. – Огромное значение. Для меня. Я не хочу быть твоей любовницей. Но даже если бы хотела, то не смогла бы… В этом мире есть люди, которые зависят от меня и моей репутации. Труппа, с которой я работаю… Тревор очень помог мне. Очень. А если обо мне пойдут сплетни, да еще и такого рода, то это, несомненно, повредит нашей труппе. Я не могу поступить так с единственным другом, который когда-либо был у меня и который так много для меня сделал. И Терри. Если я снова стану твоей любовницей, то можно с уверенностью утверждать, что не пройдет и недели, как кто-нибудь из великосветских сплетниц вытащит на свет эту забытую историю, а уж остальные с удовольствием подхватят ее и примутся с наслаждением смаковать подробности нашей прошлой связи. Естественно, тут же выплывет, что Терри – наш сын и… Нет, я не могу так поступить с ним. Он приложил столько усилий, чтобы добиться признания. Не как сын известной актрисы Элеоноры Бейкер или внебрачный сын герцога Грандчестера, но просто как талантливый актер. Но если всплывет эта история, то все его старания окажутся напрасными. У высшего общества на все свое мнение, а правда здесь никого не интересует. И наконец, я… Я не желаю быть твоей любовницей. Женщиной, на которую будут на улице показывать пальцем. Женщиной, которой будут льстиво улыбаться, а за спиной смеяться и шептать, что это – новая пассия английского герцога. Все это уже было в моей жизни, и я знаю, как это больно и унизительно. И как трудно потом собрать обломки рухнувшей жизни, осколки своего разбитого сердца и восстановить хотя бы видимость уважения. И не только уважения окружающих, но и самоуважение. Но самое главное, я не смогу делить любимого человека с другой. Никогда. Это слишком больно. Слишком. Жить, зная, что с каждым днем приближается тот момент, когда ты должен будешь вернуться домой, в Англию. К Гвендолин. А ты должен будешь вернуться к ней, и ты это знаешь! А когда ты уедешь, я и Терри останемся здесь и вынуждены будем в одиночестве расхлебывать последствия нашей с тобой мимолетной интрижки. Нет! Никогда! Ни за что! Этому не бывать! Это слишком высокая цена за несколько месяцев блаженства. Я не могу заплатить ее. Поэтому я снова прошу тебя: оставь меня и уезжай. Возвращайся к Гвендолин, Ричвард. Теперь твое место рядом с ней, а не со мной и Терри. Позволь нам оставить прошлое в прошлом и жить своей жизнью. Не причиняй больше вреда, чем ты уже причинил. Эта ночь была ошибкой. Мне жаль. - Нет! – резко и яростно перебил он, и, обняв ее за плечи, сильно тряхнул, словно пытаясь привести в чувства. – Нет, эта ночь не была ошибкой! И не смей мне говорить, что ты сожалеешь о том, что произошло, потому что я все равно в это не поверю! – притянув ее к себе, он с силой прижался губами к ее губам, заставляя их раскрыться, принять его поцелуй и ответить на него, а затем так же резко отстранился, полоснув сверкающим гневом и болью серебряным взглядом. - Только не после такой ночи… Ты не можешь жалеть об этом, Лин! Не можешь. И ты не жалела. Этой ночью в моих объятиях ты не жалела ни о чем. Как и я. Нельзя жалеть о любви, Лин. А тем более о нашей любви. Мы это заслужили, черт возьми! Мы заслужили право быть счастливыми! Мы заслужили право быть вместе! Элеонора медленно отвела взгляд от его умоляюще-отчаянных глаз и опустила голову. - Но наша любовь причинит слишком много боли другим людям, - потерянно прошептала она. – И мы не можем забыть об этом. Я не могу. Я так не могу. Кроме того, ты связан с другой. Ты связан с Гвендолин, Ричард. Ты дал ей клятву. Ей, а не мне. Возвращайся к ней и постарайся забыть меня… У нас нет и не может быть будущего. Все кончено, Ричард. Все закончилось пятнадцать лет назад, когда ты сказал «да» перед алтарем, поклявшись в любви и верности другой женщине. У нас больше не может быть никаких шансов. У нас нет права на счастье. Счастье, которое достается ценой боли других людей, перестает быть счастьем. Так что уезжай, Ричард. Прошу тебя, уезжай и оставь нас в покое. Возвращайся в Англию. Ваше место там, герцог Грандчестер, рядом с вашими законными детьми и женой. Ваше место рядом с Гвендолин. Она высвободилась из его объятий и снова отвернулась, глядя в окно застывшим пустым взглядом и отчаянно прислушиваясь к тому, что происходило сейчас за ее спиной, готовясь и одновременно страшась услышать его уходящие шаги. Уходящие навсегда. Она собрала в кулак остатки воли, готовясь к неизбежному и безмолвно умоляя лишь об одном: чтобы ей хватило сил и мужества отпустить его. Но он не ушел. Мгновения медленно и методично бежали одно за другим, сливаясь в вязкие минуты, но до нее не донеслось ни звука. «Не оборачивайся. Только не оборачивайся, - мысленно уговаривала себя Элеонора и наклонившись вперед, прижалась пылающим лбом к холодной глади стекла, пытаясь справиться с бушующими внутри чувствами. – Только не оборачивайся. Отпусти его. Ты должна его отпустить. Раз и навсегда! Навсегда». Внезапно его руки вновь обняли ее за плечи, а теплое дыхание всколыхнуло золотую прядку у виска. - Гвендолин больше нет, Лин. Гвендолин мертва. Элеонора вздрогнула и резко обернулась, ошеломленно глядя на него. - Что? – одними губами растерянно шепнула она. - Гвендолин больше нет, - повторил Ричард пустым, бесцветным голосом, на его застывшем лице не отразилось никаких эмоций, кроме уже знакомого отстраненно-ледяного спокойствия. Элеонора почувствовала, как у нее задрожали колени, и обессиленно оперлась руками о подоконник. Она была так ошеломлена его неожиданным ответом, что не могла вымолвить ни слова и лишь смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых светились шок и неверие. - Но… Как? – наконец пробормотала она, с трудом взяв себя в руки. - Она и дети погибли в автокатастрофе. В марте, - тихо ответил Ричард. Невозмутимая маска спала на мгновение с его лица, на котором отразились горечь и боль, но он тут же отвернулся. – А ты никогда не задавалась вопросом, почему я приехал сюда только в мае, хотя получил твое письмо в марте? - Н-нет, - неуверенно пробормотала Элеонора. Только сейчас она обратила внимание на множество мелких деталей, которые ранее казались слишком незначительными, чтобы задумываться о них. Например, то, что он действительно приехал в Нью-Йорк только в мае, хотя письмо должен был получить в марте, и его мимоходное уклончивое объяснение, что он приехал, как только смог. Он постоянно ходил в черном костюме и галстуке… Впрочем, это было не слишком удивительно, поскольку герцог всегда отдавал предпочтение темным классическим цветам. Но то, что он поклялся, что теперь их отношения сложатся по-иному, а также то, что на протяжении всей их беседы он говорил о Гвендолин в прошедшем времени, должно было насторожить ее. «Господи, это ж какой эгоисткой надо быть, чтобы не заметить даже таких очевидных знаков?!! Невероятно! Но… Кто мог этого ожидать? Разве можно было хотя бы предположить такое?» - Нет, я не обратила на это внимания, - ошеломленно повторила Элеонора, поражаясь собственной слепоте и невнимательности. – Как это произошло? – вдруг спросила она, но тут же спохватилась. – Извини. Я не должна была спрашивать. Тебе, наверное, очень больно говорить об этом. Это грубо и бестактно, к тому же, совершенно не мое дело. Не стоит отвечать на этот глупый вопрос. - Отчего же? – герцог с деланным безразличием пожал плечами. – Это произошло в тот день, когда я получил твое письмо. Я хотел отправиться в Америку немедленно, - он замолчал на мгновение, пытаясь справиться с чувствами, а затем чуть нахмурился и продолжил. - Гвендолин возражала. Она заявила, что сбежав из колледжа, Терри ясно дал понять, что не признает свою фамилию и не желает быть моим сыном. Мы поссорились. Я объявил, что намерен ехать, невзирая на ее мнение. Гвендолин пришла в ярость и заявила, что я могу делать все, что угодно, а она вместе с детьми немедленно возвращается в Лондон. Признаться, я не думал, что она так поступит. Она всегда была сдержанна и благоразумна, даже когда злилась. Но, тем не менее, она поступила именно так, как сказала. Забрав детей, она отправилась в Лондон. На машине. Был поздний вечер… Видимость была плохой, а дорога обледенела. К тому же, очевидно, Гвендолин приказала шоферу ехать быстрее, а тот не посмел ослушаться приказа хозяйки. Как бы то ни было, на одном из поворотов машину занесло, она вылетела на обочину и несколько раз перевернулась. Их обнаружили только утром. Дети и шофер были уже мертвы. Очевидно, они погибли сразу. Гвендолин прожила еще несколько часов после того, как их нашли, но так и не пришла в сознание. Может быть, это и к лучшему. Она очень любила детей. Хорошо, что она не узнала, что ее глупость стоила им жизни. Это было бы слишком жестоко. Хлопоты, связанные с похоронами, заняли некоторое время, но я отправился в путь сразу, как только разобрался с делами, - он вновь поднял голову и внимательно посмотрел на нее, стараясь поймать ее взгляд. – Как видишь, я не солгал. Всего, что когда-то разлучало нас, больше не существует. У нас снова появился шанс быть вместе. - Господи, о чем ты говоришь?! - Элеонора покачала головой и отвернулась, все еще пытаясь прийти в себя и осмыслить услышанное. - Прошло всего полгода, как их не стало! Как ты можешь так холодно и безразлично говорить о смерти близких тебе людей?! Какой бы ни была Гвендолин, но она была твоей женой. А дети… В чем они виноваты? Это ужасно! Если бы я только знала… - Прекрати, Элеонора!!! – его резкий, полный гнева и боли окрик разорвал воздух подобно удару плети. Элеонора вздрогнула и обернулась. Ричард быстро подошел к ней и, обняв руками за плечи, легонько тряхнул. – Прекрати! Неужели ты действительно думаешь, что мне все равно?! Что я бесчувственное жестокое чудовище?! Ты ошибаешься! То, что я не рву на себе волосы и не рыдаю, как безумный, вовсе не означает, что я ничего не чувствую! Я любил и люблю своих детей, и их потеря причинила мне боль. Сильную боль. И как бы я ни относился к Гвендолин, как бы ни были глупы и жестоки ее поступки, но она не заслужила такой ужасной смерти. Я сожалею и скорблю о них. Но, черт побери, я никогда не лицемерил и не собираюсь начинать сейчас! Я не любил ее. Детей – да, но не ее! И она об этом знала. Что касается чувств, - герцог горько усмехнулся, – я пятнадцать лет жил в аду и научился неплохо скрывать свои эмоции. Пятнадцать лет непрекращающихся агонии и боли. Боли, которая не становилась слабее ни на секунду. Я привык к ней. Я научился жить с ней. Но эти пятнадцать лет показали, как ты нужна мне, Лин. Ты и Терри. Я люблю вас и хочу быть с вами. Смерть Гвендолин и детей причинила мне боль, но, в то же время, еще раз продемонстрировала, как коротка и быстротечна наша жизнь, как нелепо, неожиданно и быстро она может оборваться, и как важно успеть взять от нее все, что только можно, не упустить ни единого мгновения счастья. Я хорошо выучил свой урок и благодарен судьбе за него, потому что теперь я точно знаю, что в моей жизни важно, а что - не имеющий никакого значения пустяк. Сейчас, в этой комнате нет высшего общества, Лин. Здесь нет ни прошлого, ни будущего. Только ты и я. И нам решать, что будет дальше. Мне все равно, что обо мне скажут или подумают. Я пятнадцать лет жил, подчинясь чужим правилам, среди одиночества, боли, сожаления и лжи. Я заплатил дань условностям и больше не намерен терять ни минуты. Мы заслужили счастье. Мы заплатили за него дорогую цену, Лин, но она уже заплачена. Пятнадцать лет – долгий срок. Их уже не вернешь и не изменишь. Но впереди будут еще годы. И я хочу провести их рядом с тобой и Терри. Я люблю тебя, Лин. И я прошу тебя стать не моей любовницей, а моей женой. Законной герцогиней Грандчестерской. Ты знаешь обо мне все. Всю правду, без прикрас и недомолвок. Так, как есть. Я предлагаю тебе себя и все, что я смогу тебе дать. И на этот раз, обещаю, я сделаю все возможное и невозможное тоже, чтобы ты и Терри были счастливы. На этот раз все будет иначе, Лин. – он замолчал, и в комнате снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь их прерывистым дыханием. Ричард смотрел на стоящую перед ним женщину, не зная, что еще сказать, чтобы она поверила ему, и боясь неловким движением нарушить хрупкое молчание, чувствуя, как его затопляют неуверенность и ползущее за ней ледяное, горькое отчаяние. У него было такое ощущение, что он все же что-то упустил, не договорил, не сделал, и в то же время он отчетливо понимал, что все уже сделано, все слова произнесены. Ему нечего было добавить и оставалось только ждать. Ждать решения своей судьбы, которую он только что добровольно отдал в хрупкие руки этой женщины, которую так сильно, долго и безнадежно любил. Ждать и верить, что ее любовь так же сильна. Теперь все зависело только от нее. От ее решения. Элеонора отвернулась и нервно прошлась по комнате, а затем устало опустилась в стоящее у стола кресло и прижала ладони к вискам, словно пытаясь унять боль. Рассыпавшиеся по плечам золотые локоны упали вперед, скрывая ее лицо, но, даже не видя его, он отчетливо ощущал ту бурю эмоций, что бушевала сейчас в ней. - Я… Я не знаю, - пробормотала Элеонора, поднимая голову, синие глаза светились растерянностью и отчаянием. – Я… Я не могу. Слишком много и внезапно, - она споткнулась, досадливо поморщилась и, закрыв лицо руками, глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. – Я не могу дать тебе ответ сейчас, - наконец снова заговорила она, тщательно подбирая слова. – Мне нужно подумать. Над тем, что ты сказал. Над всем… Мне нужно успокоиться и подумать. Мне нужно время. А сейчас я прошу тебя уйти, - Ричард нахмурился и открыл было рот с явным намерением возразить, но Элеонора умоляюще посмотрела на него и тихо добавила. – Пожалуйста. Прошу тебя, уходи. С минуту он хмуро смотрел на нее привычным непроницаемо-стальным взглядом, а затем длинные ресницы опустились, скрывая его глаза, и он кивнул. - Как пожелаешь, - подняв до сих пор лежавшие на полу сюртук и шляпу, он направился к двери, но у порога обернулся и посмотрел на нее долгим испытывающим взглядом. – Но я вернусь. Я не откажусь от тебя, Лин. На этот раз я не отступлю. Никогда. До встречи. Дверь бесшумно закрылась за его спиной. Еще минуту Элеонора тупо смотрела на нее, не в силах сделать ни единого движения. Она чувствовала себя такой усталой, разбитой, словно ее пропустили через мельничные жернова. Голова была тяжелой и странно пустой, мысли хаотично кружились, но стоило ей попытаться собрать их воедино, как они тут же расползались во все стороны, а где-то на задворках сознания по-прежнему трепыхалась боль, которая неуловимо становилась все сильнее и сильнее. Но откуда-то глубоко изнутри, сметая все на своем пути, подобно лаве извергающегося вулкана, поднималось странное ощущение. Элеонора закрыла глаза и прислушалась к себе, пытаясь определить, что же это такое, и вдруг поняла - она не жалела. Ни о том, что была с ним пятнадцать лет назад, ни о прошедшей ночи. Она ни о чем не жалела. Продолжение следует…