Helpless

— Кендалл, зайди пожалуйста в кабинет 354, — пискляво произносит Луиза, просунув свою вечно лохматую голову в дверной проём и тотчас убегает по своим делам. Ненавижу Луизу — та ещё редкостная дрянь. Неприметная серая мышь, знающая всё обо всех, сующая свой кривой нос не в свои дела и разносящая сплетни по всей клинике. Вздыхаю и откладываю последний заполненный бланк в сторонку. Кажется, моему желанию уйти сегодня с работы пораньше не суждено осуществиться. 12:53. Ну да, какой-то «умный» человек, по всей видимости, решил, что, раз у нас можно сдавать анализы до часу дня, то семь минут до полудня — достаточное время, чтобы заявиться в клинику именно сейчас, когда у нас укороченный день, и вместо привычных «после пяти» мы могли бы уйти домой и в два. В обязанности лаборанта не входит просиживание штанов на рабочем месте до самого закрытия, но я часто помогаю девочкам из стоматологического — подрабатываю ассистентом. То принеси, это подай, тут постой, там не мешай… Работа не пыльная, приносящая лишнюю копеечку и помогающая провести ещё один день вне дома. Ненавижу сидеть дома, слушая бабушкины разговоры о её бурной молодости, работе в морге и многочисленных кавалерах. Бабуся была раскрасавицей в своё время, неудивительно, что у неё до сих пор сохранились поклонники — такие же дряхлые, разваливающиеся при ходьбе старички, то и дело наведывающиеся к нам в квартиру на чашечку чая. Неслышно прохожу по свежевымытому полу по длинному коридору, толкаю нужную дверь и вхожу в кабинет. На кушетке сидит прилично одетая женщина бальзаковского возраста, которая при виде меня демонстративно достаёт из необъятного размера сумки, по виду сшитой из кожи её ручного домашнего крокодила, наручные часы и смотрит на циферблат, одновременно пытаясь показать этим и свой достаток, и то, что она спешит. Ненавижу таких вот особ, любящих выставлять себя напоказ. Вежливо, но подчёркнуто холодно здороваюсь и быстро прохожу к рабочему столу, на ходу натягивая латексные перчатки, что всегда ношу с собой. Краем глаза замечаю, как мадам морщит свой носик от звука, издаваемого накрахмаленным латексом, и пытаюсь спрятать улыбку, отворачиваясь и бросая шуршащую упаковку в урну. Мадам садится поближе, закатывая рукав, и я перетягиваю жгутом мясистую руку. Минута — и четыре пробирки с темно-красной жидкостью наполнены. Снимаю перчатки и отправляю их следом за их упаковкой, а затем принимаюсь переписывать данные в специальную форму, думая о том, что бланк я могу заполнить уже в своём кабинете. Мадам болезненно морщится, сильно прижимая к себе руку. Боится, что останется синяк. Оповещаю её о том, что она свободна, на что мадам радостно скалится и поднимает свои необъятные телеса с кушетки. Облегчённо вздыхаю, как тут эта тетушка из семейства Дурслеев, заметив бейдж на моей груди, приземляется обратно, придвигается ближе к столу и произносит скрипучим, как несмазанные петли старой деревянной двери, голосом: — Я сегодня была у моего Жоржика, относила хризантемы. Мой Жоржик очень любил хризантемы, знаете ли, — рука, держащая ручку, замерла, и я поднимаю голову, не понимая, к чему она клонит. — И видела там целую семью. Должно быть, это ужасно — терять своих близких, — одутловатое лицо принимает сострадальчески-болезненное выражение, и я догадываюсь теперь, что речь идёт о кладбище. — Мне так жаль, — голос переходит на полушёпот, и кажется, как будто где-то недалеко стучат чашки об жестяной поднос, — вы такая сильная, держитесь. Я вот после смерти моего Жоржика до сих пор не могу прийти в себя. Сочувственно киваю ей, думая в этот момент лишь о том, что Жоржик — это не тот самый крокодил, из кожи которого сшита кошёлка этой мадам, что вздумала начать изливать мне свою душу. Монолог длится минут десять, за которые я весьма недвусмысленно даю понять ей, что моё рабочее время закончено, и что сама она ужасно торопилась куда-то ещё пятнадцать минут назад. Но кажется, что мадам решила израсходовать весь свой словарный запас прежде чем откланяться. — Я обязательно положу на могилки ваших близких хризантемы, — наконец произносит она, начиная подниматься, и я спешу сделать то же самое, чтобы, не дай Бог, мадаме не взбрело в голову сказать что-нибудь ещё. Быстро, но вежливо попрощавшись и поблагодарив её за столь «душевную» беседу, покидаю кабинет, думая о том, не мешало бы и мне сходить на кладбище, чтобы проведать своих, а заодно и наведаться к Жоржику — фамилию мадам я успела запомнить, надеюсь, она совпадает с фамилией её бывшего домашнего крокодильчика покойного супруга. Провозившись с бумагами и сделав все необходимые пробы, устало бросаю заполненные листвы бланков на стол и спешу переодеться. С того злополучного дня я ни разу не была на кладбище. При одной только мысли о том странном парне по спине начинают бегать мелкие мурашки. Я так и не сказала Норе о том, что видела его незадолго до того, как он спас того мужчину около остановки. То видео, конечно же, было отправлено на телевидение, но ни спасённый, ни сам спаситель так и не объявились. Почему-то это не удивило меня. Навряд ли такой человек, как тот тип, желает публичности. Мне доводилось видеть многих неформалов, но именно он как-то по-особенному выделялся, и проявлялось это отличие отнюдь не во внешнем виде и даже не в этих ужасно торчащих в разные стороны волосах. Была в нём какая-то… загадочность что ли. Он смотрел не на меня, а куда-то выше, но в то же время я прекрасно осознавала, что этот взгляд напрямую относится ко мне. Вот уже больше недели я не хожу на кладбище. Страшно. Страшно, что я снова могу столкнуться с ним. Почему одних он спасает, а других пугает? Что такого увидел он над моей головой? Время сейчас не такое позднее, да и погода гораздо лучше, чем ещё неделю назад. Достаточно много поразмышляв, я всё же решаю сходить. В цветочном ларьке около метро покупаю несколько веточек кустовых хризантем и по привычке иду пешком. От работы до кладбища — две остановки на метро, не так уж и далеко. Для того, кто располагает достаточным количеством времени, полчаса ходьбы — ничто. Цокая по тротуарной плитке каблуками своих туфель, думаю о том, что не мешало бы купить себе с зарплаты подходящую обувь на осень. А ещё заплатить за квартиру. А ещё курточку или пальто потеплее, а то мои уже износились. А ещё обновить страховку. А ещё… Так много мыслей копится в голове, так много всего нужно, и так мало на всё это финансов… Пока не закончу обучение, навряд ли смогу найти себе работу получше. Перспектива идти в кассиры какого-нибудь сетевого супермаркета, чтобы целый день слышать надоедливое монотонное пиканье сканера, отнюдь не прельщает. Возможно, платят там побольше, но мне не хочется таких денег. Нора звала работать в ночной клуб — мол, там и платят сразу, и работать особо не надо. Два в одном: развлечения и работа, приятное и полезное. Но мне и способ заработка своим телом также не по душе. Лучше подождать ещё почти два года, а там, надеюсь, будет полегче. Ненавижу, когда Нора лезет в мою жизнь, уча меня, как жить. Она ведёт разгульный образ жизни, и я не хочу уподобляться таким, как она. Да, она очень добрая и всегда поможет, одолжит денег до зарплаты и нередко подбрасывает мне свои вещи, которые покупает во множестве, но большинство так и не надевает. Я искренне благодарна ей за это, но путь Норы — не мой путь. Кладбищенский сторож приветливо кивает, и я улыбаюсь ему. Пожалуй, он один из немногих, кого я действительно рада видеть. Сегодня тут не так тихо, как обычно — большое скопление народу шумит и топчется около могилы какой-то знаменитости, похороненной тут сравнительно недавно. Ненавижу все эти странные сходки молодёжи на кладбище. Им что, больше собраться негде? Вместо того, что вести себя как следует, они курят, смеются, топчут всё вокруг, сидят на железных оградках и вечно оставляют после себя кучу мусора и бутылок. Внутренне радуясь, что мои близкие находятся поодаль, направляюсь в сторону последнего семейного пристанища, но тут же вспоминаю, что хотела наведаться к тому самому Жоржику. Сторож без лишних вопросов объяснил, как пройти к нужному месту, добавив, что супруга покойного уже была сегодня здесь. Как назло, путь лежит через могилу знаменитости, обойти которую нет возможности — Жоржик похоронен прямо за той оградой. Быстро прохожу мимо, стараясь не смотреть в их сторону и не обращать внимания на цоканье и тихий свист парней. Зачем вообще мне это нужно? Вместо того, чтобы спокойно навестить своих родных, я трачу время и нервы, идя на могилу к чужому человеку. Большой памятник, с которого смотрит худощавый облысевший мужчина в очках, скрывает меня от посторонних глаз шумной компании. Выдыхаю с некоторым облегчением и кладу свои цветочки рядом с многочисленными венками и букетами, завалившими весь холмик. Джордж Сэмюель Сандерсон. Жоржик. Улыбаюсь, вспоминая давешнюю мадам. Наверняка они любили друг друга, раз его супруга до сих пор с такой любовью посещает давно умершего супруга. Дата на памятнике говорит о том, что мистер Сандерсон покинул этот бренный мир целых десять лет назад. Совсем недавно, чего уж там. Не хочется больше стоять здесь, слушая глупые шуточки, доносящиеся до слуха, и я так же быстро спешу покинуть это место. Проходя мимо, внезапно начинаю ощущать на себе взгляды с двух сторон — слева сбоку, где и находится весёлая шайка, и в спину, как будто кто-то прицельно смотрит на меня, желая быть обнаруженным. Интуитивно прибавляю шаг, но чувство тревоги растёт. Взгляд смещается на затылок, и, если бы было возможно сделать дыру в человеке, лишь глядя на него, думаю, я бы уже упала на землю со сквозным отверстием в голове. Уже не волнует, что там говорят эти парни, не волнует, что я почти бегу, чересчур громко стуча каблуками по брусчатке. Сейчас мне хочется лишь одного: спрятаться от этого ужасного взгляда, убежать подальше, закрыться, ведь я знаю, кому он принадлежит. Впереди несколько больших памятников, за которыми можно укрыться, и я поворачиваю направо, уходя в сторону от нужных могил. Ощущение чужого взгляда мгновенно пропадает, но спустя всего пару секунд передо мной вдруг, как будто спрыгнув откуда-то сверху, возникает тот самый странный парень. Страх накатывает такой сильной волной, что становится жарко. Вскрикиваю от неожиданности и боязни, резко останавливаюсь и разворачиваюсь, чтобы убежать от него, но он цепко хватает меня за руку и притягивает к себе. — Тише, не нужно создавать лишнего шума, — голос звучит тихо, но быстро и неожиданно приятно. Замираю, глядя в его сильно накрашенные глаза, а пугающий парень начинает прижимать меня к себе второй рукой, одновременно таща куда-то подальше от посторонних глаз. — Пусти! — у меня хватает смелости, чтобы оказать сопротивление, но, по всей видимости, его мало волнует, чего я хочу. — Помогите! — неожиданно для самой себя, кричу я во всё горло, и он тотчас останавливается, смотря на меня с некоторой раздражительностью. — Отпусти! Приближающийся топот множества ног приободряет, и я начинаю вырываться сильнее, несмотря на панический страх и дрожь в теле. — Чёрт, — еле слышно шепчет этот странный псих, но не отпускает меня, даже когда кто-то позади нас окликает его: — Проблемы? Он продолжает держать меня, но уже не смотрит в мою сторону, и я, воспользовавшись моментом, со всей силы ударяю каблуком прямо по его ноге, обутой в кроссовок. Уже всё равно, кто стал моим нечаянным спасителем — когда псих, взвыв от боли, выпускает меня на долю секунды, пускаюсь наутёк, расталкивая парней, стоящих на пути. Ещё никогда прежде не убегала я с кладбища. Никогда прежде за мной не охотился странный психопат, место которому явно не среди нормальных людей. Сжимая в руке ремешки сумочки, перебегаю дорогу на другую сторону. В прошлый раз он не последовал за мной в метро — как знать, быть может, у него страх перед многолюдными местами? Мне страшно настолько, что не могу даже повернуться, чтобы проверить, бежит ли кто за мной. Хоть бы те парни проучили наглеца! Будет впредь знать, как приставать к девушкам! Ненавижу таких, ненавижу, ненавижу!!! До подземки остаются считанные метры. Сердце готово выпрыгнуть из груди, вдобавок, хочется выплюнуть собственные лёгкие, которые уже не могут нормально функционировать из-за внезапной беготни. Наверняка в забеге на шпильках я заняла бы первое место. Ещё шаг, ещё и ещё… Можно смешаться с толпой, сбавить темп, оглянуться наконец, но я продолжаю бежать, понимая, что, лишь оказавшись в здании метрополитена, смогу почувствовать себя в безопасности. Ступени, ведущие вниз, кажутся бесконечными. Люди толкаются, спешат, сердито смотрят на меня, кое-кто даже ворчит на меня, но мне откровенно всё равно. За ними никто не бежит, никто не следит. Несколько ступенек позади, и я начинаю чувствовать некоторое облегчение. Но ещё через несколько ступенек сердце, ухая, падает куда-то вниз, кровь начинает циркулировать с невероятной быстротой, словно в центрифуге, а перед глазами меркнет, когда, словно из ниоткуда, на моём пути вновь появляется парень — с разбитой губой и растрёпанными волосами. Его глаза лихорадочно блестят, а ноздри широко раздуваются. Мне страшно, очень страшно. Страшно настолько, что бросает в жар и холод, пересыхает в горле, а в висках болезненно пульсирует. — Ты никуда не уйдёшь, пока мы не поговорим нормально, — угрожающе произносит парень, хватая меня за плечи своими длинными пальцами, и я чувствую, как земля уходит из-под ног, а голова начинает кружиться.