Helpless

      Ошибки, к сожалению, не учат. И время, вопреки ожиданиям, не лечит. Даже старая боль лишь притупляется, но не проходит окончательно, порой напоминая о себе противными ноющими отголосками где-то глубоко внутри меня. Я не хочу чувствовать её. Не хочу чувствовать вообще ничего. Наверное, я стала бы социопатом, если бы не любила иногда общаться с определёнными людьми. Хотя… кто знает, возможно, я давно стала таковой, ведь те люди, с которыми я общаюсь чаще всего, смотрят сейчас на меня с мраморных надгробий городского кладбища. Почему на погостах всегда так тихо? Почему тут всегда разговаривают едва ли не благоговейным полушёпотом? Боятся своими громкими голосами поднять мёртвых из своих гробов? Пытаются таким образом показать своё уважение? К кому? К давно истлевшим мощам, лежащим в деревянных ящиках, или праху в керамических урнах? Уважение нужно показывать ещё при жизни человека. Любовь, забота, внимание — вот то, что так необходимо проявлять каждому из нас по отношению друг к другу и своим ближним. А после смерти… После смерти остается лишь память. Многое уже давно потеряло свою ценность. Сейчас ничто не важно, кроме жизни, но и её перестали ценить. Люди забыли, что после смерти от их жизни останется лишь маленькая чёрточка на надгробном камне, высеченная между датами рождения и смерти. Всего лишь прочерк, за которым кроется целая прожитая судьба. Вот и вся память. Никому из лежащих здесь не нужны дорогие гробы и громоздкие памятники. Им нужна наша память. Уверена, на том свете они молятся за нас и ждут, когда же мы начнём делать то же самое и за них, ведь умершим не даётся покаяние в собственных грехах. Но вместо слов молитвы люди говорят обычные, ничего не значащие слова, общаясь между собой, приглушённым шёпотом, как будто выражая этим своё уважение и отдавая дань памяти усопших. Смешно. Сколько человек пришло сегодня на кладбище? А сколько зашло в часовенку, что скромно приютилась между облагороженных могил?              Тяжёлые капли дождя падают на землю, окропляют листву и всё это безмолвное великолепие. Возможно, безумным будет считать кладбище великолепным, но для меня это так. Пожалуй, я осталась бы жить здесь, вдали от городской суеты. Вместе с каплями дождя приходит и пронизывающий ветер. Дождливая погода — не редкость этой осенью. В отличие от прошлого года, этот сезон довольно холодный. Я стою у скромной невысокой ограды, за которой похоронена вся моя семья, мои близкие люди — целых несколько поколений. Для коренных жителей считается нормой, когда на кладбищах целые площади отводятся под так называемые фамильные захоронения. Кто-то может по праву гордиться фамильными ценностями; я же могу «похвастаться» лишь семейным кладбищем, этим островком собранных вместе родственников, чьи души давно находятся за пределами этого бренного мира. Говорят, что боль, которую ты чувствуешь сегодня, может превратиться в силу, которую можно будет почувствовать завтра. Видимо, я недостаточно прочувствовала боль, раз уже несколько таких долгих и однообразных лет не могу в полной мере ощутить обещанную силу.       Сегодня на кладбище снова привозили хоронить человека. Маленькая, лет десяти, девочка. Лейкемия. Болезнь, которая в последние годы стремительно «помолодела», и забирает теперь даже детишек. Но, глядя на подрастающее поколение, больше напоминающее какой-то деградирующий сброд, чем похожее на будущих членов нормального общества, становится совершенно всё равно на это. Пусть помирают. Говорят, Господь забирает души лишь в двух случаях: если человек уже при жизни угодил ему, исполняя заповеди и ведя праведный — ну хорошо, относительно праведный — образ жизни, или если человек уже никогда не обратится к Отцу нашему небесному. Жизнь, дарованную ему свыше, он потратит зазря. Так зачем ему тогда жить? Всё равно он уже никогда не станет лучше. Остаётся надеяться, что все мои близкие переселились в мир иной по первой причине. Мысли о том, что они сейчас не испытывают на себе все ужасы ада, успокаивает мою мятежную душу. Зябко поёживаюсь и втягиваю голову в плечи, когда очередной холодный порыв ветра, больше похожий на предсмертный спазм бьющейся в агонии природы, обдувает меня, ероша волосы и задувая под подол пальто. Мерзкая погода. Возможно, в другое время я была бы ей рада, но сейчас я не в том настроении. Тяжёлый воздух наполняется запахом мокрой земли и полусгнивших листьев. С мраморных надгробий смотрят на меня прощальным взглядом мама с папой. Я сама выбирала эту фотографию из семейного альбома. Мы тогда собирались на день рождения к маминой сестре — вон она лежит, чуть справа от могилки своей дочери, похороненная через неделю после смерти моих родителей. Из семьи тёти в живых остался лишь её муж, из нашей — я. Ну и ещё первая тёща моего отца — если, конечно, её можно считать нашей семьёй. Первая жена папы сбежала от него с каким-то заезжим байкером ровно через год и восемь месяцев после их свадьбы, бросив на него свою больную мать и новорожденного сына, и до сих пор судьба этой блудной женщины неизвестна. Папа же, с трудом оклемавшись после такого предательства, вскоре встретил мою маму, и они поженились, прожив долгую и счастливую жизнь и вырастив троих своих деток — моего единокровного брата и нас с сестрой. Папину первую тёщу мы всегда считали своей бабушкой, хотя и знали, кем она приходится нам на самом деле. Я всегда ненавидела её. Всегда ненавидела Макса, которого обязана была считать своим родным братом, ненавидела сестру, потому что она была старше и ей многое позволялось — в отличие от меня. Я ведь была самой младшей, и потому никто никогда не принимал меня всерьёз, считая ребёнком даже в мои двадцать. И я ненавидела их за это. Однажды, будучи ещё ребёнком, я услышала, как мама страшным шёпотом рассказывала моей тёте Энджи, той самой, что лежит сейчас тут, что её прокляла какая-то цыганка, когда она была беременная мной. В ночь моего рождения, по словам мамы, была ужасная гроза, а с сильным ударом молнии не справился даже громоотвод. Вся больница осталась без электричества, и рожала мама почти в полной темноте. Не смогли подключить даже автономный генератор — почему-то он заработал лишь спустя час после моего появления на свет. Хотя, в моём случае можно с уверенностью сказать, что я появилась во тьме. Когда я училась в первом классе, к нам перевелась девочка из другого города. Помню, у неё были очень красивые туфельки, привезённые её отцом откуда-то из-за границы и которыми она очень гордилась. На просьбу примерить их одноклассница отказалась, и я в сердцах выкрикнула, что ненавижу её. Спустя несколько дней она сломала ногу и пропустила довольно много занятий. Пожалуй, это всё. Больше ничего странного или необычного в моей жизни не происходило. И, пожалуй, вся эта череда смертей вокруг меня — всего лишь совпадение, роковая цепочка событий. Я любила своих близких — странно, по-своему, но любила. Ненавидела кого-то, но никогда не желала им смерти, и сейчас мне остро не хватает их присутствия. Дома меня ждёт лишь старая бабушка, тихо и мирно доживающая свой век.       Я простояла бы тут до самой ночи, но усиливающиеся дождь и ветер будут не самыми лучшими компаньонами, и потому я, попрощавшись с родными, ещё недолго стою перед свежим могильным холмиком. Сейчас тут стоит простая табличка. Скоро её сменят на крест или надгробие. Надеюсь, у родителей этой малышки хватит ума не заказывать огромную статую плачущего ангела или Девы Марии, как это обычно любят делать богатенькие люди, как бы показывая этим свою особую любовь к усопшему. Кладбищенский сторож приветливо кивает головой в знак прощания, закрывая за мной скрипучие ворота. Кажется, он уже привык к столь странной посетительнице. Кутаясь в свой простенький плащик, сшитый из не самой лучшей, но достаточно функциональной ткани, спешу к подземке, чтобы спуститься в метро. Работа простой лаборантки, пусть даже и в платной клинике, не позволит широко развернуться в плане финансов. Лезть в петлю под названием кредит совсем не хочется, к тому же, не считаю нужным покупать себе машину. Хватило с меня смерти родителей. Дождь уже вовсю лупит тяжёлыми каплями по людям, знаниям, деревьям, тарабанит по крышам машин; на земле уже успели образоваться лужицы, и крупные капли ежесекундно разбивают водную поверхность, поднимая кучи больших пузырьков, которые важно надуваются и тут же лопаются, уступая место другим пузырькам. Люди бегут, суетятся, спешат, раскрывают разноцветные зонты, ищут укрытие от дождя, прячутся под навесами и крышами остановок, и только одна я, присев на корточки на тротуаре, в туфлях-лодочках и лёгком плащике, с мокрыми волосами, неотрывно смотрю на эту лужу, словно важнее неё нет ничего на всём белом свете. Пузырьки- большие и маленькие, мгновенно надуваются и так же быстро лопаются, словно спешат умереть, едва появившись. Мне же некуда спешить. Впереди моей жизни лишь бесконечность, которой нет дела до таких, как я. Я могла бы просидеть так ещё очень долго, не обращая внимания на обходящих меня людей, если бы не занемевшие ноги и это стойкое ощущение того, что кто-то очень пристально смотрит на меня, причём в спину. Быстро подняться не получается — подводят гудящие от неправильного и долгого сидения ноги, и я поднимаюсь очень медленно, не сводя глаз с лужи и тихонько морщась от неприятных ощущений. С правого плеча соскальзывает сумка, и я теряю равновесие, пытаясь поймать её закоченевшими пальцами. Неловко переступив с ноги на ногу, умудряюсь наступить прямо в лужу, и холодная грязная вода из неё вмиг разлетается брызгами, пачкая мои колготки и умудряясь попасть в туфлю. Закинув сползшую сумку обратно на плечо, я оборачиваюсь, желая увидеть, кому принадлежит этот цепкий взгляд, и наталкиваюсь на пару пронзительно карих глаз. Какой-то очень странный тип смотрит на меня в упор, словно не боясь быть уличённым в своём занятии. Он одет в синие джинсы и дерматиновую куртку с парой белых полос на рукаве и груди — вполне обычный вид, если бы не толстая цепь на шее, густо накрашенные чёрным карандашом глаза и эти длинные волосы, в хаотичном порядке торчащие во все стороны. Он выглядит так, словно и не был под дождём. Незнакомец одновременно смотрит на меня и куда-то чуть выше моей головы, а в карих глазах читается неподдельное удивление, как будто он увидел что-то обычное и странное сразу. Парень стоит достаточно близко — буквально в паре метров от меня, и мне кажется даже, что я слышу, как он дышит. Почему-то становится страшно и жарко одновременно, и мне никак не удаётся проглотить образовавшийся в горле ком. Это длится всего несколько секунд, а я уже жалею, что появилась на свет. Ещё достаточно светло, да и многолюдно, но мне кажется, что вокруг никого нет, а вместо шума проезжающих мимо и изредка сигналящих машин — абсолютная тишина, нарушаемая лишь шумом его дыхания и стуком моего собственного сердца. Продолжая с удивлением смотреть на меня, странный пугающий парень неожиданно делает шаг вперёд, протягивая ко мне руку, и от этого движения становится страшно настолько, что начинают дрожать колени, а сердце грозит выскочить из груди, проломив грудную клетку, и я срываюсь с места, вновь наступаю в грязную лужу с уже ненужными пузырями, и бегу. Бегу прочь, подальше от этого места, подальше от странного типа с чёрными волосами, нисколько не похожего на нормального человека, бегу в своих тесных лодочках в сторону подземки, спотыкаюсь на ступеньках, хватаюсь за кого-то, отпускаю и снова бегу. Уже почти спустившись вниз, я быстро оборачиваюсь, но нигде не замечаю подозрительного незнакомца. Означает ли это, что он не последовал за мной? Скрывшись за стеклянными дверями метрополитена, издаю вздох облегчения, но продолжаю спешить, на ходу извлекая из сумочки кошелёк с карточкой на проезд. Тихий сигнал турникета — и пластмассовые прозрачные створки раздвигаются, пропуская меня вперёд. Вниз по ступенькам, вправо по переходу — и я уже стою на платформе в ожидании состава. Быстро оглядываюсь по сторонам, чтобы лишний раз убедиться в том, что никто меня не преследует, и только теперь смело выпускаю весь воздух из лёгких, дыша полной грудью, прикрывая глаза и пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Слава Богу, ему не хватило ума спуститься за мной сюда. Ненавижу таких людей. Живут без определённой цели в жизни, занимаются непонятно чем, да ещё и пугают людей своими странными выходками и не менее отталкивающей внешностью. Хотя, тот парень отнюдь не походил на какого-нибудь наркомана, которые попадаются мне по ходу работы едва ли не каждую неделю. Он держался уверенно, твёрдо стоял на ногах, а ясный взгляд давал понять, что этот человек находится в здравом уме. Да и одежда была опрятной, даже кроссовки, которые мне удалось заметить краем глаза, были белыми, даже не стоптанными. Откуда он вообще появился? На фоне намоченных дождём людей он выглядел странно сухим, но в пустых руках я не увидела зонта. Красное табло над тоннелем показывало время. 18:36. Кроваво-красные цифры на чёрном. Шум приближающейся электрички вернул меня в реальность, а подувший из глубины чёрного тоннеля пронизывающий поток воздуха заставил впервые после кладбища почувствовать холод. Мокрые волосы, мокрые ноги… Надеюсь, мне удастся заболеть и не выйти на работу хотя бы на недельку.       Приткнувшись в уголок переполненного вагона, прислоняюсь спиной к гладкой поверхности дрожащей от тряской езды стенке, крепко сжимая обеими руками ручки своей небольшой сумочки. Ненавижу эту давку. Ненавижу, когда вокруг меня так много людей, ненавижу, когда они стоят так близко. Открытая форточка где-то в середине вагона позволяет свежему воздуху разгонять духоту, иначе я бы уже давно потеряла сознание от ужасного запаха пота людских тел и специфического запаха метрополитена. Даже собственный запах дезодоранта кажется мне сейчас удушающим, неприятным. Ехать по прямой ещё целых сорок минут. Надеюсь, у меня получится выжить в этой толпе. На кольцевой толпа несколько редеет, и мне удаётся занять освободившееся местечко. Если придвинуть ноги ближе к сиденью, то можно снять туфли, и я блаженно выдыхаю, когда мои ступни получают некоторую свободу. Давненько не было такого цейтнота в метро, но плохая погода сделала своё дело. На мгновение передо мной мелькнула чёрная куртка с белыми полосами, и внутри похолодело от страха, но её обладатель — светловолосый веснушчатый парень, похожий на тех, у кого нет ума, потому что много силы, явно не тот, который напугал меня у подземки. Оставшиеся двадцать пять минут проходят без происшествий, и я даже позволяю себе вздремнуть — всё равно нужная остановка является конечной, так что можно расслабиться.              На выходе меня встретил лишь холодный усилившийся ветер — прекратившийся дождь расползся по городу мокрыми лужами. Всю дорогу от метро до дома иду быстро, постоянно оглядываясь по сторонам. В наступивших сумерках каждый второй прохожий кажется мне подозрительным. Не скажу, что отличаюсь отталкивающей внешностью, но на меня, в силу сложного характера и некоторой нелюдимости, мало кто обращает внимание, так что эта странная встреча там, на тротуаре, надолго вывела меня из привычного равновесия.               — Николь, дорогая, ты уже дома? — дребезжащий от старости голос бабушки заставил меня скривить лицо. Ненавижу, когда меня называют Николь. Это моё второе имя, данное мне отцом в честь своей тёщи, моей так называемой бабушки, которая уже спешит мне навстречу, вытирая руки о передник. Судя по чудесному запаху выпечки, который чувствуется даже в подъезде, она снова напекла моих любимых пирожков с вишнёвым вареньем.               — Да, бабушка, — улыбаюсь я, снимая, наконец, лодочки и скидывая мокрый плащ. Бабушка Николь целует меня в щёку, сетует по поводу мокрой одежды, забирает из рук плащ и отправляет меня переодеваться и сушиться, говоря уже вдогонку, что сделает мне горячий чай и принесёт его в комнату. Отлично, значит, можно залезть под одеяло и не выбираться оттуда весь вечер. Чувствую себя разбитой, так что желания принять душ даже не возникает. Наспех переодевшись, наматываю на голову полотенце и ныряю под одеялко с ноутбуком. Несколько минут — и вот уже вижу моргающее окошко, оповещающее о новом сообщении. Нора. Кто же ещё. Моя знакомая по медицинскому институту, отличница, хохотушка и просто прожигательница жизни, Нора вот уже который год безуспешно пытается затащить меня в круг своей тусовки и познакомить с кем-нибудь хотя бы для дружбы. Нора живёт через две улицы от меня, и иногда мы даже встречаемся, ходим погулять в парк или даже в кино.        17:53 Нора: «Привет, плесень». 18:08 Нора: «Опять торчишь на кладбище?». 18:26 Нора: «А мы с ребятами тусим на остановке, пережидаем дождь». 18:31 Нора: «Надеюсь, ты не промокла, плесень?». 18:32 Нора: «Если хочешь, мы можем за тобой заехать». 18:36 Нора: «Напиши, когда будешь дома». 18:38 Нора: «Люблю тебя, плесень».              Ненавижу, когда меня называют плесень. Нора как всегда в своём репертуаре. Стучу по клавишам, набирая ответ — судя по значку, она всё ещё в сети, хотя сообщения были написаны ею, когда я как раз была на кладбище. Нора знает мою привычку заходить туда после работы, но саму её туда не затащить — Нора до жути боится мертвецов и всего, что с ними связано. На её месте я бы больше боялась живых. От них больше проблем, чем от покойников — взять хотя бы сегодняшний случай.        19:40 Кендалл: «Привет». 19:40 Кендалл:« Промокла и замёрзла. Лежу в постели, жду бабушкиных пирожков и чай».              Появился значок карандашика — Это Нора набирает мне ответ. Пару минут пялюсь в экран, листая новости — судя по прыгающему значку, Нора приготовила что-то очень интересное, раз пишет так долго. Ненавижу ждать. Немного подумав, решаю, что ничего не расскажу ей о том парне, а то точно пристанет с глупыми расспросами.        19:54 Нора: «Ой, подруга, тут ТАКОЕ случилось! В общем, мы стояли на остановке, ждали, когда кончится дождь, и со скуки стали снимать друг друга на камеру. Ты только посмотри, ЧТО попало в камеру! Все ребята в шоке! Это же было прямо возле нас! Как думаешь, стоит ли отправить это на телевидение? Дэн уже загрузил видео на свой канал на YouTube, сейчас пришлю ссылку».              Ещё через несколько секунд Нора прислала и ссылку. Кликаю по ней, заранее зная, что навряд ли увижу там что-то невероятное. Эта компания любит делать слона из мухи. В открывшемся окне запускаю видео и вижу сначала чьи-то ноги, мокрый асфальт, затем непрестанно дрожащий объектив камеры дёргается вверх, и вот уже появляются незнакомые лица, радостно орущие что-то нечленораздельное. Камера сместилась в сторону целующейся парочки, и я с облегчением вздохнула, потому что девушкой там была не Нора — судя по всему, это именно Нора и снимала видео. Снова чьи-то лица, смех, непристойные шуточки в адрес парочки, ноги в кадре — и на экране появляется улыбающаяся Нора.               — Очень сногсшибательное видео, нечего сказать. Такому место на телевидении, как же, — саркастически произношу я, и собираюсь уже закрыть вкладку, как вдруг на заднем плане замечаю знакомую фигуру, которая почти бегом приближается к пожилому мужчине, стоящему около пешеходного перехода. Постоянно дрожащая камера не фокусировалась на одной лишь Норе, которая что-то визжала, махая рукой, и, благодаря этому можно было хорошо разглядеть происходящее позади неё. Пожилой мужчина уже ступил на асфальт по сигналу светофора и сделал несколько шагов, как вдруг внезапно выскочивший парень резко схватил его сзади и с силой оттащил в сторону, а буквально через секунду прямо на этом месте словно из ниоткуда появился синий автомобиль, который, по идее, должен был сейчас стоять, ибо для машин горел красный свет. Оглушительный визг тормозов, чей-то крик, громкий сигнал клаксона… По сути, тот парень спас от внезапной смерти этого мужчину. Ещё секунда — и вот уже этот пожилой человек стоит совершенно один, растерянно озираясь по сторонам. Крики, визги, снова ноги в объективе — толпа с остановки ринулась в сторону врезавшейся в светофорный столб машины, но дальнейшие события меня уже не интересуют.       Вошедшая бабушка заботливо спрашивает о чём-то, ставит поднос с пирожками и чаем на тумбочку и тихо выходит, но меньше всего сейчас мне хочется есть.               Нора живёт в другом конце города, видео снято на остановке около её дома. Ещё раз пересматриваю фрагмент видео, где парень в чёрной куртке с белыми полосами и торчащими во все стороны длинными волосами оттаскивает мужчину с места, на котором ровно через две секунды появляется синяя машина. Дата загрузки видео — 18:58.               Я добиралась на метро до дома целых сорок минут. Даже на машине в это время, когда царит час пик, невозможно доехать из центра города в эту сторону быстрее. Даже если предположить, что между моей встречей с тем таинственным незнакомцем и происшествием около остановки Норы прошло двадцать минут, то каким образом странный парень оказался там за эти меньше чем двадцать минут?