Рукопись, найденная в Смолевичах

Проспект, прямой как стрела, тянулся с запада на восток. Был он по ночному времени тих и пуст. Иными словами, проспект спал, как и полагается любому приличному проспекту в предутренние часы, и собирался проспать еще минимум часа три. Не тут-то было! Дикий рев мотора вспорол безжалостно ноябрьскую ночь как веселый нож погромщика — пуховую перину, и пронесся, оставляя за собой гулкое нервное эхо, с востока на запад, к центру города, взбодрив и обеспокоив ночной милицейский патруль, тем более, что звук-то мирно дремавшие в машине патрульные слышали, а вот видеть, откуда этот звук раздается, не видели, словно промелькнул мимо стремительный сгусток ночной тьмы. — Что это было? — озадаченно спросил молоденький рядовой своего старшего и гораздо более опытного напарника-сержанта. — Да чтобы я знал, — пробормотал тот, поворачивая ключ зажигания. По спине сержанта бежали крупные мурашки, руки дрожали, и ехать догонять этого ночного лихача не хотелось совершенно. Но что поделать — служба есть служба. Надо — значит надо. Видно, он произнес это вслух, потому что побледневший рядовой вдруг ответил: — А может, не надо? — и губы его тряслись. Взгляд сержанта непроизвольно упал на панель управления, где над бардачком ютилась иконка святой Евфросиньи — маленькая, слегка уже облезлая, невесть кем из коллег приклеенная; начальство все время велело ее убрать, а патрульные все время забывали. — А может, и не надо, — сказал сержант, и святая Евфросинья вроде бы как качала головой: не надо, милые, ох, не надо!.. Рядовой и сержант переглянулись и кивнули друг другу: — Не надо! Тем временем рев затих где-то в городской дали, и снова настала блаженная предрассветная тишина. Черный байк влетел на пустынную площадь, круто развернулся и замер как вкопанный примерно в полутора сантиметрах от постамента памятника, оставив на влажной плитке мостовой отчетливый рубчатый след. Всадник-лихач заглушил мотор. Сдвинув щиток шлема, подмигнул памятнику — не боись, все рассчитано до миллиметра! Окинул взглядом площадь и возвышающееся посреди нее здание необычной конструкции и, старательно выговаривая, произнес: — Ромбо-кубо-октаэдр! Заковыристое это слово как раз и обозначало форму здания, и байкеру понадобилось некоторое время, чтобы его запомнить, хотя вообще-то он на память не жаловался. — Ну, — спросил он нетерпеливо. — И чего? Памятник ожидаемо не ответил — может быть, просто еще не пришел в себя после такого наглого нарушения личного пространства, а может, просто был неразговорчив. Лихой наездник спешился, обнаружив великолепный гренадерский рост, снял черный шлем и поправил стягивающий голову на пиратский манер черный платок. Он вообще с ног до головы одет был в черное, что, очевидно, выказывало в нем натуру целостную и полностью уверенную в себе. Или же, может быть, он просто на этот счет не заморачивался. Как бы там ни было, амуниция ночного всадника вся была одного и того же немаркого и загадочного цвета, под стать вороненой стали байка. — Ну, чего? — снова спросил байкер невесть у кого, а потом вдруг взял и постучал согнутым пальцем в притороченный позади сиденья багажный кофр (разумеется, тоже черный). Памятник удивился, но снова промолчал. А из багажника вдруг ответили: раздался звук, больше всего напоминающий урчание очень большого и очень сытого кота. — Я не понял, — сказал байкер. – И где он? Крышка багажника откинулась, и наружу выглянула совершенно неведомая зверушка — была она мохната, ушаста, зубаста и весьма походила то ли на зайца, то ли на кролика, вот только цветом не задалась ни в того, ни в другого. Неизвестный науке грызун встопорщил замечательно сиреневую шерсть, которая на влажном ноябрьском воздухе немедленно заискрилась, и со вкусом зевнул. — Договаривались на четыре тридцать! Сиреневый зверь вопросительно сморщил нос. — А сейчас уже четыре сорок пять! Вот я и спрашиваю — где он? А, Кроля? Кролик (судя по имени, сиреневый зверь принадлежал все же именно к этому достославному роду семейства зайцевых) призадумался, задрал ушастую голову и уставился на окна здания в форме ромбокубооктаэдра. Дальше произошло такое, от чего глаза у памятника чуть не полезли на лоб. Сиреневый кролик выскочил из багажного кофра, встряхнулся и поскакал к входу в темное здание, а потом, достигнув ведущей к запертым дверям лестницы, остановился, поводил туда-сюда носом, будто принюхиваясь, и вдруг взвился высоко вверх и вперед, одним могучим прыжком достигнув сразу девятого этажа, где и завис, уцепившись зубами за карниз.

***

В помещении на девятом этаже ромбокубооктаэдра стояла спокойная ночная темнота. Пора сказать, что помещалась в этом здании сложного названия библиотека. А туда, как правило, по ночам не ходят. Но тем не менее там кто-то был. Этот кто-то сидел на полу, подогнув под себя ногу, возле открытого пластикового контейнера, заполненного почти доверху бумагами самого разнообразного вида — папками, тетрадями, конвертами, фотографиями. Был даже один важный до невозможности гроссбух. Все это, как с бумагами, собравшимися вместе, обычно водится, носило солидное название — документы. Один из таких документов, свернутый в трубочку и перевитый посекшейся от времени шелковой лентой, лежал тут же на полу, возле сидевшего. А еще один документ, помещенный в старую коленкоровую папку, расположился у него на колене. Поскольку в помещении было темно, можно было бы предположить, что не рассчитавший свои силы библиофил заснул над раскрытым текстом, как древний летописец над зачищенным пергаментом. Однако он не спал. Он читал — и свет ему был без надобности. Читал он не все подряд. Некоторые страницы пролистывал почти не глядя, над какими-то задерживался, то хмыкая, то хмурясь. Глаза его быстро скользили по строчкам, и пальцы покрылись легкой бумажной пылью. В какой-то момент читающий фыркнул возмущенно, а потом вдруг засмеялся. В общем, понять, нравится ли ему то, что написано, или же наоборот, было сложно. В окно постучали. Читатель вскинул голову и оглянулся. За окном маячила ушастая мохнатая морда; глаза у морды сгорели потусторонними багровыми огнями, и да и сама она слегка посвечивала призрачным голубовато-сиреневым светом — жуть, да и только. Но молодой человек (теперь стало очевидно, что припозднившийся посетитель библиотеки был юношей лет примерно двадцати трех, высоким, худощавым и ярко-рыжим) не испугался — его глаза светились точно такими же красноватыми огнями. Да и вообще, мы даже не можем себе представить, чем бы его можно было напугать. Но он слегка удивился. Заоконная морда фыркнула и снова постучала в стекло согнутым сиреневым ухом. — Кроля? — молодой человек поднялся, рассыпав страницы документа. — Что-то случилось? Ответить морда по понятным причинам не могла — нелегко отвечать, когда ты вынужден держаться зубами за узкий металлический выступ. Вместо этого длинные сиреневые уши встали торчком и зашевелились, весьма точно подражая стрелкам на часах. Молодой человек глянул электронный циферблат, что помаргивал над входной дверью — ох ты! — кивнул сиреневому кролику и начал поспешно собирать рассыпанные по полу листы. Кролик удовлетворенно всхрюкнул и разжал зубы. Страницы документа послушно улеглись в папке плотной стопкой; молодой человек аккуратно сложил картонную обложку и затянул веревочные завязки — видимо, ему от природы была присуща некоторая педантичность. Положил папку в пластиковый контейнер, закрыл крышку — мелькнула бумажная бирка с выведенной маркером надписью: «Дар семьи Петуховых (Вольских), 202… г. Сортировка». Бумажную же трубочку, перевитую старым шелком, молодой человек осторожно завернул в кусок плотной ткани, которую достал из кармана куртки, явно намереваясь забрать с собой. Поднял пристроенный на офисном стуле мотоциклетный шлем. Огляделся. Никаких следов его ночного пребывания в подсобном помещении научного отдела не осталось. И молодой человек шагнул к дверям. Но почему-то остановился. Подумал секунду-другую, вернулся к контейнеру. Упаковки для пухлой папки в его карманах не нашлось — на такой трофей он не рассчитывал, поэтому он просто зажал ее под мышкой, и, уже возвращая крышку на место, приметил вдруг среди оставшихся документов тетрадку — не слишком толстую, сшитую на скорую руку из пожелтевших листов дешевой бумаги. Обложки на ней не было, но чем-то она привлекла внимание. Времени уже не оставалось, а потому молодой человек просто засунул тетрадку в боковой карман, и она уместилась там, как будто именно по ней карман и шили.

***

Кролик разжал зубы и камнем полетел вниз. Он не планировал озорничать, но так уж вышло, что, приземлившись, он вдруг отскочил от плит мостовой и снова взвился ввысь, как большой и пушистый футбольный мяч. Взлетая, он подумал, что ему это, пожалуй, нравится, и следующее падение было им уже подготовлено — он снова отскочил и снова подлетел, на этот раз не так высоко, но все же не ниже восьмого этажа. Байкер, затянутый в черное, наблюдал за этими прыжками со снисходительной усмешкой. А вот памятник обалдел окончательно, особенно в тот момент, когда пролетающий мимо него в очередной раз грызун-хулиган показал ему язык. Но сделать, разумеется, ничего не мог — такая уж у памятников доля. — Ну, ладно, Кроля, закругляйся, — крикнул байкер. И кролик начал закругляться. Постепенно снижаясь, теперь он доскакивал этажа где-то до четвертого. — Хватит, я сказал! — байкер повысил голос. — Тихо! Телефон! Да, Полли, ты? — Вы когда будете? — спрашивал звонкий девичий голос. — Все по плану. Сегодня до рассвета будем, как и собирались. — А вы где? Нашли подарок? Погоди, тут доктор… Из трубки раздалось шуршание, потом заговорил мужчина средних лет: — Теодор, вы как? На солнце не высовывайтесь! Где вы? — Все в порядке, док. Мы тут… Точнее я тут, а рыжий сейчас выйдет. Стою вот, жду. С памятником разговариваю. В трубке засмеялись: — А кому памятник-то? Байкер посмотрел на постамент: — Тут написано «Францыск Скарына»! Кто такой не знаю, мужик какой-то с книгой. — А я знаю, — сказал доктор. — Некоторым образом мой коллега! И учился там же, где и я. Кланяйся ему от меня. То есть… Погоди, это вы что, до сих пор в Минске? Теодор, голубчик, вы же не успеете! Мы ждем вас сегодня к утру, день рождения у капитана уже завтра… Я даже не знаю, может быть, вам лучше самолетом? Теперь засмеялся уже сам байкер: — Да вы что, док! Какой самолет? У меня ж машина — зверь. Михалыч там кое-что подшаманил, так что не волнуйтесь. Что там езды — полторы тыщи километров, курам на смех. Будем как штык, еще до рассвета! Ждите на причале. — А подарок, — снова заговорила девушка, — подарок-то вы нашли?.. — О, рыжий идет! — воскликнул байкер. — Что-то тащит. Прям обнимает! Так что будем с подарком. В общем, пока, Полли, держите там оборону. Отбой! — он нажал на дисплей телефона. — Кроля, стоп! Раз-два! Кролик, как раз допрыгавший своё, замер на месте, припав на все четыре лапы. — Ну что, нашел чего-нибудь интересное? — Нашел, — ответил посетитель (а теперь еще и расхититель!) библиотеки. — В левом кармане. Осторожнее, не помни. — Это чего такое? — байкер развернул бумажный свиток. — «Божиею милостию мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица Всероссийская, и прочая, прочая… ага… Известно и ведомо будет каждому, что мы Станислава Вольского-Петухова, который нам поручиком служил, в наши капитаны тыща семь сот восемьдесят девятого года, апреля десятого дня, всемилостивейше пожаловали и учредили». Ух ты! Настоящая? — Похоже на то, — спокойно сказал рыжий молодой человек. — Неразобранная часть семейного архива. — Круто! — восхитился байкер. — А охрана что? — Спит, — коротко ответил рыжий. — Ну да, — байкер ухмыльнулся. — Ты у нас известный гуманист. А камеры нас не пишут. Так что комар носа не подточит. А подарок кэпу отличный! Это его какой-то пра-пра-пра… Потомок, в общем. А это чего у тебя за бандура? — кивнул он на зажатую под мышкой рыжего папку. — Да так, — усмехнулся тот. — Сказка. Про плавание капитана Петухова на шхуне «Дмитрий». Только, кажется, не полностью. — Да ладно? — не поверил байкер. — А ну, дай глянуть! Небось, все брехня, от начала до конца. И откуда они вообще узнали?.. — Потом посмотрим, — остановил его рыжий. — Сами же говорили, время не ждет. Поехали? Спорить байкер на стал — действительно, пора. — Кроля, давай на место! Сиреневый кролик точно рассчитанным прыжком заскочил в багажник. Байкер уселся за руль, рыжий его приятель сел сзади. Покрывая шум мотора, байкер прокричал: — Куда нам? Рыжий мельком глянул на небо. — Туда, — махнул он рукой, — налево, потом прямо через город и на запад, к морю, до самого рассвета, — и опустил щиток шлема. Мотор взревел, черный байк подобно хищной птице рывком метнулся во тьму, и уже через секунду на площади стало тихо, и памятник наконец-то смог перевести дух. А еще через пару минут с неба посыпался первый в этом году снег, заметая ребристые следы на мостовой, будто их никогда и не было… ВСЁ!