Рукопись, найденная в Смолевичах

г.Москва, Российская Империя год 1912, сильно после полудня Редактор иллюстрированного журнала «Были Московские» Питирим Аристархович Хромоздателев аккуратно положил ручку со стальным пером в углубление стеклянной чернильницы, снял пенсне и потер усталые глаза. Длинный рабочий день его подошел к концу. Он успел все: проверил гранки следующего выпуска, набросал ответы на письма для редакторской колонки, выбрал окончательный вариант передовой статьи, попутно исправив пару опечаток (ох, уж эти пишбарышни!), утвердил макет обложки и напоследок пробежался по платным объявлениям, дабы не проникло в номер какого-нибудь непотребства — все-таки «Были» это вам не какой-нибудь «Вестник кучера», это серьезное литературное издание. Ну, почти. Питирим Аристархович потянулся со вкусом. В небольшом его кабинете уже сгущались предвечерние тени. Что-то тихо сегодня в редакции… Хотя чему удивляться: прежний номер вышел всего три дня назад, предвыпускная суматоха стихла на время, чтобы снова подняться ближе к следующему тиражу, где-нибудь через неделю. Можно, пожалуй, отправляться восвояси. Тут взгляд его упал на синюю папку, лежащую в левом углу стола, и Питирим Аристархович вздрогнул тревожно; пенсне выпало у него из рук и закачалось на шелковом черном шнурке. Оставалось еще одно дело. Давно уж висело оно над Питиримом Аристарховичем дамокловым мечом, а он все откладывал да откладывал его на потом, и так-то легко откладывалось оно, что он и сам не заметил, как прошла неделя. Или даже десять дней? А стало быть дольше откладывать нельзя. Господин Хромоздателев был человеком ответственным и к делу своему относился с полной серьезностью. Тем более, что это был новый текст от нового автора, да не с улицы пришедшего, а с рекомендацией аж из «Московских ведомостей», не откуда-нибудь! Вздохнув тяжело, воздел он пенсне на нос, придвинул к себе синий коленкоровый переплет, развернул обложку и погрузился в чтение. Однако менее чем через минуту откинулся он на спинку кресла и застонал жалобно: — Боже мой, боже милосердный! Почто караешь столь страшно за грехи мои? Постонав немного, он тем не менее вернулся к чтению, но вскоре вновь прервался, вскочил и кинулся к книжному шкафу, где поблескивал золотым тиснением по коричневой коже энциклопедический словарь Брокгауза и Евфрона — все восемьдесят шесть полутомов, то есть восемьдесят два основных и четыре дополнительных. — Тэ, тэ,. — шептал Питирим Аристархович, — вот он. Так… Троглодит, троакар, не то… Трюмсель, ага… Понятно. Так я и думал! Трюмсель есть. А труселей — нету! И он со сладострастием начал черкать пером лежавший в папке исписанный лист. — Нету-с! Нету труселей-с! Изгнав из текста небывалое слово, вновь погрузился он в чтение. В этот раз терпение его иссякло еще быстрее. — Не могу я этого! — возопил Питирим Аристархович. — Никак не могу! Гори оно все синим пламенем! Питирим Аристархович Хромоздателев был не просто ответственным человеком, но и, смеем утверждать, хорошим редактором, понимавшим свой долг не только перед издателем «Былей Московских», но и перед великой российской словесностью. — Не буду я это печатать! — заявил Питирим Аристархович, обращаясь к давно не беленному потолку. — Пусть что хотят делают — не буду! — Добрый вечер, господин редактор! — Ай! — воскликнул нервно Питирим Аристархович. — Это вы, сударыня? Как вы сюда попали? Приемные часы миновали давно, как это швейцар вас пропустил? В самом темном углу кабинета, куда почти не долетал рассеянный свет настольной лампы под зеленым абажуром, сидела в кресле, предназначенном для посетителей, средних лет дама — красивая, одетая в узкую юбку и широкую полосатую блузу, подпоясанную почему-то простым солдатским ремнем. Темные волосы дамы были собраны в низкий свободный пучок, на бледном лице выделялись ярко-красные губы, а глаза, щедро подведенные, тонули в переливах серых теней: видимо, дама разделяла новомодные декадентские увлечения; во всяком случае, корсетом она явно пренебрегала. Впрочем, и наряд, и макияж ей шли чрезвычайно. Это была писательница, довольно, к удивлению господина Хромоздателева, известная, сочинительница морских батальных рассказов, писавшая под псевдонимом Штурман Жорж — приятная во всех отношениях, но почему-то внушавшая Питириму Аристарховичу безотчетный ужас. — Так что, принимаете рассказ? — спросила Штурман Жорж и улыбнулась слегка, приобнажив замечательно белые зубы. — Простите великодушно, сударыня, — решительно начал Питирим Аристархович. — Но это я принять никак не могу! — Почему же? — томно вопросила писательница и улыбнулась чуть шире, от чего у редактора по спине пробежали божьими коровками крупные мурашки, и захотелось ему выпить воды, холодной, а еще лучше — святой. Но Питирим Аристархович держался стойко: — Да помилуйте, голубушка! Вы сами посудите, куда это годится? — и он начал читать вслух, по редакторской привычке старательно отмечая голосом все знаки препинания: «Боб Поплавок стоял на полубаке под гордо развевающимся топселя-гарделем и бранился. — Акулья требуха! Тухлые китовьи яйца! Бом-стеньга всмятку! Доколе уж будет тащить нас капитан на огромной сей посудине в самую глотку к морскому дьяволу, не платя при этом ни сольди из обещанного мне им захудалого жалкого жалования? С чем, во имя Пресветлой Бизани, пожалую я в таверну «Развесистая сиська», где ждет меня верная Лукреция? Верность стоит денег! Не будет денег — не будет Лукреции! Где они, мои веселые гульдены? Задорные цехины? Озорные талеры? Вот уж второй сезон проходит, как шляемся мы по морям, по волнам безо всякого проку, меж тем как на берегу уж дважды сменилась мода и никто уж не носит кружевные обшлага навыпуск! О! — Ах вот ты где, Поплавок! — за фок-гротом раздался раздирающий скрип деревянной ноги. — Через полчаса ожидает уж тебя новая вахта! А ты проверил своих лоботрясов? Уж? Это приближался к Бобу, попивая ром из большой серебряной кружки, боцман Пьюго Хью по прозвищу Тупой Якорь. Боб пригорюнился и принялся исторгать печали. Меж тем над ними простирался просторный трюмсель. Боб размотал с шеи хальстух и изобразил на голове подобие панамы». Редактор дочитал и перевел дух. В кабинете повисла мертвая тишина. Она висела минуту, другую… Сумерки все сгущались, а тут еще лампа как назло начала мигать, рискуя оставить бедного Питирима Аристарховича — на произвол автора, да еще и в полной темноте. Мурашки топтались по спине Питирима, с каждой секундой увеличиваясь в размерах и, кажется, уже превратились из невинных божьих коровок в мрачных и пугающих жуков-могильщиков — редактор так и чувствовал у себя на загривке жуткое шевеление ледяных мохнатых лапок. — Ну и что? — спросила наконец Штурман Жорж. — Да ну как же, — выдавил через силу редактор. — Неужели вы сами, сударыня, не чувствуете? Тут, видимо, Питирим Аристархович на миг потерял сознание, потому что дама вдруг оказалась совсем рядом с ним — когда она успела подняться с кресла и подойти, он не понял. Опершись обеими руками на стол, склонилась Штурман Жорж над редактором и улыбнулась широко и ласково. — М… мама! — пролепетал Питирим Аристархович, с усилием втягивая в себя ставший холодным и колючим, как на морозе, воздух. Клыки, белые, длинные и острые, возникли перед его взором, и узкий алый язык промелькнул меж напомаженных дамских губ. — Так вы полагаете, что это все никуда не годится? — глубоким шепотом спросила писательница, и в глазах ее вспыхнули багровые огоньки. — Ах нет, нет, что вы, сударыня… Я лишь хотел сказать, что… Труселя — нет таких парусов… Топсели есть, трюмсели есть… А труселей… Надо бы труселя поправить. Паруса, то есть. — Поправить недолго, отчего не поправить. А печатать будете? — Бу… Буду, разумеется, буду! — Вот и хорошо! — дама отступила на шаг, и редактор наконец-то смог вдохнуть. — Значит, будем печатать. — Будем, — кивнул обреченно Питирим Аристархович, — чудный слог, сударыня, просто прелестный! — Вот и прекрасно! Ну что же, благодарю вас за содержательную беседу. И вот еще что, любезный Питирим Аристархович… Могу ли я просить вас об одолжении? — Разумеется, сударыня! Все, что вам будет угодно! — Прошу вас, напишите рекомендацию. Я хочу отправить свои рассказы в «Ниву» и «Задушевное слово», а там, сами знаете, без протекции и шагу не ступишь. — Боже мой, какие пустяки! Напишу, всенепременнейше напишу! Завтра к вечеру будет готово! По какому адресу прикажете отправить? — Ах, не стоит утруждать вас такими пустяками, право! К вечеру будет готово? Ну так я к вечеру и наведаюсь. Как стемнеет. И дама удалилась — отошла в дальний угол и просто исчезла, так же, как и появилась. — Заходите, сударыня, буду ждать, — бормотал Питирим Аристархович, не замечая, что собеседницы его давно уж нет в кабинете. — А рассказ ваш пустим первой полосой! И с иллюстрацией — за счет редакции. Надо только выяснить, как выглядят труселя-гардели. Изволите чего-нибудь еще? Может быть, вы хотели бы получить аванс? Правда, кассира уже нет… Но это ничего, я выплачу вам из личного фонда! Поддерживать таланты — это мой долг! Не только перед издателем, но и перед великой российской словесностью!