Рукопись, найденная в Смолевичах

07 августа 18… года Залив Маунтс, в виду побережья Корнуолла. Русская шхуна «Дмитрий». Туман слегка рассеивается. В темноте и тумане цыкал зубом голодный вампир. Раз. И другой. И третий. И… И всё. Звуки исчезли, повисла мертвая тишина. Все застыли, словно оцепенев. Такого нарушения приличий никто даже представить себе не мог. Они все были голодны. Да что там говорить, вампир сытым никогда не бывает, сколько крови ни выпей — такова уж ее загадочная природа. Кровь бодрит, придает силы, но таинственным образом напиться вдоволь никогда не удается. Голод затихает, сворачивается в маленький темный клубок в глубине небьющегося сердца, может притвориться незаметным — надолго, на недели и годы, даже на века. Но утолить его до конца невозможно. В этом, наверное, и есть главное проклятие вампирской доли — вечно алкать и никогда не получать достаточно. Но чтобы вот так, в открытую? Цыкать зубом, словно комар, нудящий над ухом спящего, — что может быть позорнее? Показать всем, что ты голоден, что ты не в состоянии добыть себе пропитание, найти жертву, очаровать, околдовать ее и добиться своего? Мерзко. Какой же ты после этого вампир? Рулевой опомнился первым: — Так мы что, не живого искали? Он был разочарован. Вампир, эка невидаль. Одно дело искать человека, предвкушая близкое с ним знакомство, и совсем другое — пытаться найти того, кто и в тени может затаиться, и туманом обернуться, а то и повиснуть где-нибудь среди собранных парусов вверх ногами, прикрывшись перепончатыми крыльями. И главное, даже если и найдешь, что с него толку? Ну, кроме как допросить — зачем пришел? Да еще захочет ли говорить. А не захочет — что ты с ним сделаешь? Не убьешь же.. Слова рулевого разбили сковавшую всех неловкость. Доктор пошевелился, и мадемуазель Полина выпустила его руку, за которую уцепилась при первых же звуках из тумана. — Живого, Лендер. Живого, — негромко ответил Стах, пытаясь рассмотреть, что происходит там, на корме. — Вампир бы пришел, не оставив следов. «Каких следов?» — Лендер посмотрел на штурмана, вскинув брови вопросительно, а тот так же молча в ответ слегка пожал плечами: «А я почем знаю?», а потом сказал: — Вампир бы не пришел без приглашения. — И это верно, юноша, — поддержал доктор и неодобрительно покачал головой, глядя на капитана. И что за манера такая, чуть чего — за кинжал хвататься, когда для начала можно (и нужно!) попробовать договориться миром. Дурацкая привычка. И ведь совсем уже было Стах от нее избавился. Ну, последние лет семьдесят — точно. А тут опять вспомнил. Средневековье какое-то. Да было бы из-за чего — ну, цыкнули зубом. Да, неприлично. Отвратительно. Неприятно. Но ведь не смертельно. По своему обыкновению, доктор попробовал найти объяснение поведению незримого собрата: — Наверное, он не знает, что мы все тут. За туманом-то и не видно. Ну, расслабился в одиночестве, понять тоже можно. — Понять, — проворчал тихонько капитан, и ножны под его рукой с легким щелчком приняли в тесные объятия старую сталь скрамасакса. — Простить. Отпустить. Сдается мне, я знаю, кто тут у нас забылся до полного безобразия… На корме заскрипело, затрещало, упало что-то тяжелое. Палуба глухо ухнула и слегка задрожала под ногами, а из тьмы послышался загробный голос: — Ко мне, упыри! Ко мне, вурдалаки! Тут все снова запереглядывались — капитан с доктором, рулевой со штурманом, так что оказавшейся посреди перекрестья взглядов Полине стало немного не по себе — как бы не пробуровили насквозь — и она поспешила отскочить в сторону. И вовремя — не сговариваясь, мужчины разом ломанулись на корму, торопясь и чуть ли не отталкивая друг друга. Полина, впрочем, не особо отставала, поэтому место происшествия увидели все одновременно. — Ой, мамочки! — прошептала пораженная барышня. Странно, но остальные подумали примерно то же самое. «Мать твою!» — удивился про себя рулевой. «Курва мать!» — почему-то Стаху в минуты особого волнения на ум и на язык приходило всегда именно это выражение, хотя располагал он их весьма обширным (если не одним из лучших) собранием всех времен. И части народов. И только выскочившая из капитанской каюты Марья Сидоровна внесла некоторое разнообразие: — Бааатюшки! Стах очень старался не разозлиться, но как-то не получалось. Туман, разорванный в клочья торопливым появлением всей компании, потихоньку уплывал в сторону корабельного носа, и скрытая им доселе картина проявилась во всем своем великолепии. Или неприглядности — это как посмотреть. На сырых досках палубы, раскинув в стороны руки и ноги, в лучшем своем фраке лежал черной звездой позабытый в суматохе поисков магистр Вольдемар. Вокруг рта магистра растекалось ярко-алое бесформенное пятно, влажно поблескивающее на бледном до зелени лице, а по подбородку, робко трогая тугой воротничок белейшей парадной сорочки, сползала киноварью густая тонкая струйка. — Ко мне, упыри! — снова воззвал магистр и воздел к небу обе руки, слегка взбрыкнув левой ногой. Блестящая калоша сорвалась с узконосого башмака и улетела за пределы видимости, но в воду вроде не упала, осталась на шхуне — шмякнулась где-то неподалеку от грот-мачты. — Да вроде как мы все уже тут, — сказал рулевой, почесав в затылке, и пригладил растрепанные волосы — Чего орать-то? Стах попытался заставить себя успокоиться — ветер, унесший обрывки тумана, не стихал, наоборот, то и дело налетал снова, так что уже через секунду Лендер снова был лохмат и непричесан. Капитан скрестил руки на груди и произнес как мог спокойно: — Господин Карасюк, извольте встать! Немедля. Встать и объясниться. — Ко мне, вурдалаки! — магистр тоже сплел на груди руки и невидяще уставился на капитана, слегка приподняв голову. Кровавая струйка, уже не стесняясь, растеклась по белому полотну жирным пятном — в ночной полумгле казалось, что оно светится неярким теплым и манящим светом, притягивая к себе взгляды всех столпившихся на корме. Стах подождал еще немного. Магистр вставать не собирался. Капитан шагнул вперед, склонился над лежащим и сгреб мосье Вольдемара за шелковые лацканы (сколько можно еще церемониться?), приподнял — и тут академический вампир икнул, громко и басовито. От неожиданности Стах разжал кулак, и покрытая редкими напомаженными волосами голова магистра с костяным стуком ударилась о палубу. Магистр расцепил руки, причем это не сразу ему удалось, выставил вперед указательный палец с загнутым длинным когтем, посмотрел на него удивленно, а потом нахмурился и погрозил капитану: — Вот я тебя! Понаехали, понимаешь! Жмудь волынская! Стах оторопел. Но не успел ни оскорбиться, ни удивиться — за спиной потрясенно охнула Марья Сидоровна: — Да ты что, батюшка, пьян, что ли? Не слушай его, Станислав Федотович, не в себе он — ты погляди, он же лыка не вяжет! В ответ Вольдемар икнул еще раз, и капитан поморщился — запахло свернувшейся кровью. Магистр же повернулся на бочок, подобрал ноги, примостил под голову кулак и замер, напоминая теперь черный боб чудовищных размеров. Стах оглянулся. На него сочувственно смотрели четыре пары глаз, и только штурман, склонившись, разглядывал что-то сквозь частые ячеи кроличьих клеток. Еще пару часов назад в клетках оставалось три кролика — Стах лично у этом убедился. А сейчас — сколько? — Двое, — сказал Воронцов, не дожидаясь вопроса. Стах кивнул мрачно — так он и думал: — И, разумеется, тела нет? — Тела нет, — штурман нагнулся резко, словно переломившись в поясе, и поднял с пола что-то легкое и пушистое. — Только хвост. И еще вот вилка. — Вилка? — Да. Вилка, — штурман снова нагнулся, пошарил рукой по палубе. — И нож. Столовый. Марья Сидоровна опять охнула, кинулась к лежащему полешком Вольдемару, как следует тряханула за плечо. — Сожрал! — завопил рулевой, подхватывая из рук штурмана невесомый меховой комок. — Ну ясное дело! Еще бы ему не окосеть — сожрал кроля, даже ушей не осталось! В одно горло сожрал и шерстью закусил! Капитан, простите, но за такие фокусы списать его к чертям собачьим на берег. Вон, шлюпку выдать, пусть гребет отсюда к своей магистерской матери! — Ну как же так, доктор? — огорченно спросила Полина. — Как же можно, одному, тайком извести целого кролика? У нас же и так почти не осталось провианту… Доктор, наскоро похлопав барышню по руке («Ну полно, полно, мадемуазель, как-нибудь да обойдемся»), склонился над магистром: — Ну, что? Каково он? — Да что уж, батюшка, — ответила Марья Сидоровна, — известное дело. До положения риз, можно сказать. Кабы только крови выпил, окаянный. Так нет, на мясцо потянуло. Перебрал! Жди теперь, пока проспится! Доктор озабоченно покачал головой. И надо же случиться! Экая, право, невоздержанность, тем более странная у столь высокообразованного вампира. Оставим в стороне покамест неприличное поведение — уничтожить в один присест треть общего запаса продовольствия, рассчитанного на девять персон, случай, конечно, вопиющий, но дело не только в этом. Вампиру пристало питаться кровью — эликсиром, одинаково священным по обе стороны грани, разделяющей жизни и не-жизнь. А точнее — дарующим жизнь по ту сторону смерти. Только так, и никак иначе — если хочешь сохранить разум и ясность мысли. Если хочешь оставаться вампиром, во многом, хотя бы внешне, подобным человеку. Но встречаются порой среди кровососущей братии те, кто не пренебрегает и плотью и подъедает уже лишенное крови, осушенное тело, что само по себе отвратительно, да к тому же туманит рассудок до полной его потери. Такие недолго ходят в вампирах. Раз начав, почти никто из них уже не может остановиться, вновь и вновь пожирая очередную обескровленную жертву. Быстро, очень быстро скатываются они до упырей, вурдалаков и прочей кладбищенской швали, теряют человеческий облик и пробиваются по самым захудалым кладбищам, а то и сточным канавам в поисках самых гнусных отбросов, не брезгуя падалью и дохлыми крысами. — И часто с ним такое? — спросил Вениамин, прикидывая, что тут можно сделать. По всему выходило — ничего. Права кикимора, только ждать, пока проспится. — Да куда там, батюшка, — Марья Сидоровна оставила наконец бесплодные попытки растрясти магистра и, кряхтя, поднялась с колен. — Не припомню, чтобы когда такое и бывало. Видно, совсем невмоготу стало, вот и оскоромился. — Пан доктор, — вмешался капитан. За несколько минут, прошедшие с находки кроличьего хвоста, он сумел взять себя в руки. — Не отравился ли наш академик, как думаете? Не хотелось бы вместо пассажира предъявить пустой гроб да кучку пепла. Явятся же за ним рано или поздно? Доктор с сомнением посмотрел на Вольдемара. Тот лежал себе калачиком, не двигаясь, лишь щеки, до этого восково бледные, затянула паутина легкого румянца, да губы покрылись подсыхающей коричневой коркой. Нормальный сон сытого вампира. Только поза непривычная. — Не думаю, капитан. Но проспит он не меньше двух-трех суток, я полагаю. — Прекрасно, — процедил Стах сквозь зубы (правый клык опять дернулся непроизвольно, что ж ты будешь делать), — пусть спит. Поговорим, когда очухается. Лендер, ну, а вы-то что? Прекратите это! Рулевой, подобрав где-то обломок какой-то деревяшки, скорее всего — отлетевшую от клетки планку, увлеченно тыкал ею магистра в бок — а вдруг да пробудится — сначала легонько, потом сильнее и сильнее. Но нет, бесполезно. Услышав капитана, он отбросил планку в сторону: — Капитан, так вы его оставите, что ли? И тут же встрепенулся затихший было ветер. Стах прикрыл глаза, сосчитал в уме до пяти: — Рулевой. Это наш пассажир. Более того, нас и наняли для того лишь, чтобы доставить сюда этого… господина. Так что высадить его, к сожалению, мы не имеем права. И все, хватит, идите все по своим делам. Мы потратили достаточно времени на это академическое недоразумение. С меня довольно. — Но капитан, — не сдавался Лендер, — что ж ему, так все с рук и сойдет? Кроликов и так впритык было, не разгуляешься, а теперь нам и вовсе в кулак свистеть? Стах молчал. Он был совершенно согласен с рулевым — магистра хотелось не то, чтобы выслать на берег. Нет, будь его, Стахова воля, отправил бы он Вольдемара за борт, даже трапа не спуская. Но об это остается только помечтать. — Господа, — обращаясь сразу ко всем сказал наконец капитан. — Поскольку сделать сейчас мы ничего не можем, остается лишь предоставить магистра его собственной судьбе. Команда свободна. Дамам приношу извинения за случившееся на борту недоразумение. Доктор, да плюнь ты на него, ничего с ним не сделается! — Да как же ж, батюшки? — ухватив за рукава сразу и доктора, и капитана, забеспокоилась Марья Сидоровна. — Что ж ему, так и валяться тут до свету? А ну, как туман развеется да солнце выйдет? Нет уж, государи мои, давайте-ка хоть вон под письменный стол его забросим. Только одной мне не совладать — уж больно тяжел! Да вот хоть пусть рулевой подсобит! Рулевой выпрямился. Ну вот еще! Нажрутся, понимаешь, как не в себя, а ты его таскай! Обустраивай! Но невысказанные слова застряли у Лендера во горле, когда он поймал утомленный взгляд капитана. Стало немного стыдно — в эту ночь капитану и так достало хлопот, чего уж тут спорить. — Только из уважения к вам, кэп! — досадливо мотнув головой, Лендер нагнулся, ухватил Вольдемара за сложенные под щекой руки и одним махом закинул спящего магистра на плечо — только штиблеты в воздухе мелькнули, один в калоше, другой без, чуть не задев Марью Сидоровну, что едва успела отшатнуться. — Голубчик, вам помочь? — спохватился доктор. — Сам справлюсь, — ответил Теодор. — Дверь отворите кто-нибудь. Но сидеть с ним ищите кого другого — и так много чести! Уже через минуту Лендер вышел обратно на палубу. Марья Сидоровна осталась в каюте кудахтать над начальственным телом. Капитан и доктор тихо о чем-то переговаривались, штурман же стоял возле клетки, задумчиво водя пальцем по погнутым металлическим прутьям. Дверца клетки была вырвана с мясом и валялась тут же под ногами. — Надо же, — хмыкнул Лендер, подобрав покореженную деревянную рамку - она разлетелась, и с одной стороны торчали железные штыри решетки.  — Эк ему приперло. Нет, чтоб просто щеколду отодвинуть. Еще и имущество корабельное разломал! — рулевой прошелся пальцем по торчащим железкам, и они слегка задребезжали под его рукой. — А где оставшиеся-то? Не подохли с перепугу? — Да нет, — штурман мимоходом отобрал у Лендера останки дверцы и ткнул пальцем в соседнюю клетку. — Вон они, сидят. Боятся. Не лезь к ним, им сейчас еще достанется — тут мадемуазель Полина взялась их покормить, пошла за морковкой. Кролики забились в самый угол и сидели тихо, вроде бы даже и не дышали. Лендер усмехнулся невесело. Даже если и не подохнут, толку от этих двух бедолаг все равно маловато. На всех девятерых-то. Хотя вот магистра точно можно в расчет не принимать — хватит с него, нажрался! Пусть теперь постится хоть до причала, хоть до самой Трансильвании, или куда он там собрался, оглоед. Утихшая было досада встрепенулась с новой силой. — Капитан, ну ладно, ухрюкался магистр в лоскуты. А нам-то как дальше быть? — А? — повернулся к рулевому Стах. — Как быть — как быть. Не знаю, как быть. Терпеть. — Терпеть, конечно, — недовольно пробурчал Лендер. — Всю дорогу терпели, а теперь и вовсе утерпимся. Сколько терпеть-то? — Не знаю, сколько терпеть, — Стах устал. Бесконечная ночь только-только перевалила за середину, и уже столько всего произошло, и опять ничего не прояснилось, только вот чувство, что кто-то незримый сжимает руки на твоем горле, все усиливается. Он и вправду не знал, что делать дальше. И уж конечно отсутствие продовольствия для них — не самая страшная беда. Всё. На сегодня — действительно хватит. Иначе он и сам сорвется, и тогда никому мало не покажется. — Не знаю, сколько терпеть, — повторил капитан. — Столько, сколько придется. А если вам, рулевой, совсем невмоготу, можете, как я уже предлагал, заняться разведением кроликов в неволе! Доктор, идемте. Кстати, посмотрим, что там показывает хрустальный шар. — Да-да, конечно, — с готовностью подхватил доктор. — Шар проверить необходимо. Но вы подумайте, пан Станислав — ведь он не просто заел несчастное животное. Он употребил его по всем правилам этикета — ножом и вилкой!

***

Лиловый кролик сидел на краю грота-рея, словно спелое яблоко на ветке — вот-вот упадет, да все никак не падает. Неотступно следил он за неприметной серой птицей, прижавшейся к мачте вплотную. Вокруг толпилось множество ног — сапоги, ботфорты, штатские штиблеты, дамские башмачки, того и гляди затопчут. Но словно каким-то чудом никто не только не наступил, но даже и не задел этот пепельного цвета пучок перьев, обладающий странной для птиц способностью видеть в темноте. Птица не шевелилась. Кролик ждал. Рано или поздно птице придется улететь. Наверное, она тоже ждет — чтобы все убрались с палубы подальше, тогда можно будет взлететь беспрепятственно. Тут-то и придет час лилового кролика. Кроля пошевелил головой. Красная косынка на шее давно высохла, но стала какой-то жесткой — наверное, от соленой воды. Ничего, это не беда. Вот доберется Кроля до хозяина, тот поможет, перевяжет посвободнее. Лишь бы не упустить это пернатое существо. Ишь, сидит, не шелохнется… Нет, еще не время. Если прыгнуть на него сейчас, запросто можно промахнуться — слишком много там, внизу народу, кто-нибудь да подвернется под лапы. А промахиваться никак нельзя. Кролик чуял каким-то непонятным образом, что у него есть всего одна попытка. Странное чувство. От него слегка зудят подушечки задних лап. Наверное, это и называется — ответственность? А вот почему, скажите пожалуйста, никто там внизу не видит эту пташку, не такая уж она и маленькая? Потому что не привыкли под ноги смотреть, ясное дело. Ну да ладно, на такой случай у них есть лиловый кролик. Скромный и незаметный герой. Кролик горделиво растопырил усы и слегка пошевелил правой задней лапой, проверив свою устойчивость — все-таки сидеть на насесте дело не кроличье! Чтобы немного взбодриться, Кроля представил себе, как скромно, но с достоинством принесет он обезвреженного лазутчика хозяину, как положит его, безропотного, на носок левого ботфорта — совсем не так, как это вышло с паучиной шкуркой. Нет, в этот раз все будет иначе. Если бы кролик знал это слово, он бы подумал — триумфально. Мечтать было приятно. Кролик попытался придумать, о чем бы таком помечтать еще. Тут-то все и завертелось. Сначала раздались какие-то странные звуки, и все внизу разом застыли, словно решили сыграть в «замри» (кролик видел, как в это играют, один раз, когда его несли в лукошке через какой-то сад, правда куда и откуда его несли, он не помнил). Потом зашевелились, тоже как по команде. А потом из тумана кто-то завопил дурным голосом, и все кинулись на этот рев. Кролик насторожился — близился тот самый момент, который никак нельзя упустить. Осторожно подтянул он поближе к передним задние лапы… Вот сейчас, еще немного… Пора! Кролик прыгнул вперед и вниз и уже в полете краем глаза успел увидеть, как рядом с ним, бок о бок, летит что-то черное и блестящее, местами проблескивая красным. Расчет был верен — Кроля приземлился точнехонько туда, где сидела посторонняя серая птица. Точнее, где она должна была сидеть — потому что неведомый летающий снаряд был на крохотную долю секунды быстрее и долетел первым! Он попал прямо по птице, почти накрыв ее, но та все же успела встрепенуться, увернуться и встать на крыло, так что великолепный расчет лилового кролика пропал впустую — ему удалось зацепить лишь длинный хвост и край крыла. Птица рванулась, зашипела по-змеиному, дернулась изо всех сил — и вырвалась, оставив в кроличьих зубах несколько серых перьев. Как назло, как раз в это время туман как-то поредел, провис местами, оставляя темные прогалины — в одну из них птица и метнулась, слегка кренясь на правый бок, возмущенно прокричала что-то вроде «Уик!» — да и была такова. Кролик был в ярости. Выплюнув перья, набросился он на неведомую черную штуковину — никому не позволено посягать на добычу лилового кролика! И снова пропал втуне его порыв — уже вонзая клыки в блестящий выпуклый бок, кролик понял, что перед ним всего-навсего непонятным образом удравшая от владельца калоша вредного магистра.

***

Мадемуазель Полина ворковала над уцелевшими кроликами, что-то ласково им рассказывая — с мостика было плохо слышно, что именно, да рулевой не особенно и интересовался. Его занимало совсем другое: — Слушай, а что это капитан говорил про следы? Лендер стоял у бездействующего сейчас штурвала, сжимая в ладони отполированное толстенькое навершие одной из спиц — это успокаивало и привносило каплю надежности в сумбур и сумятицу последних часов, давая почувствовать, что есть в мире что-то незыблемое и постоянное. В эту ночь Лендеру такой уверенности слегка не хватало, потому и забрел он на мостик, к старому другу штурвалу. Новый друг штурман тоже был рядом. — Тот, кто проник на судно, — ответил он, — должно быть, оставил какой-то след. Иначе бы капитан про это не сказал бы. Рулевой фыркнул: — Представь себе, это я и сам понял. Я к чему — пойдем, поищем? Штурман оторвался от созерцания замершей в полной неподвижности стрелки корабельного компаса: — Ты еще не наискался сегодня? — Да ладно, — Лендер подошел ближе, — все равно делать нечего. Или тебе там что-то новенькое показали? — кивнул он на выпуклое стекло. Штурман улыбнулся: — Нет, все то же. — Вот и я говорю. Идем, поглядим. Может, хоть Кроля отыщется. Где его носит, хотелось бы мне знать? — рулевой приложил ладони ко рту и крикнул: — Эй, бандит! Где ты там? Теодор не особенно рассчитывал на ответ, но тем не менее получил его. Не успели молодые вампиры спуститься с мостика, как Кроля явился на зов. Он предстал пред хозяйские очи расстроенным и недовольным собой. Все было не так, как он рассчитывал. Преступная птица улетела в туман, оставив лишь пахнущий пылью кусок своего хвоста. И как, скажите пожалуйста, возложить этот жалкий трофей на ботфорт хозяина? Никакого триумфа, один конфуз. Тем не менее перья кролик прихватил с собой. Какая ни на есть, а все добыча. Понурый лиловый кролик подошел к рулевому. То, что хозяин не обрадовался, его не удивило — не заслужил. Кролик виновато поднял голову. Хозяин почему-то молчал, и кролик забеспокоился. Нет, он оплошал, слов нет, но все-таки оставался все тем же грозным кроликом-упырем, законным членом корабельной команды, вот и платок на месте. Почему же хозяин смотрит на него с таким изумлением, словно у него отросла вторая голова? Да и рыжий хозяйский приятель уставился на него, как будто никогда прежде не видел. Что такое? Кролик сморщил нос, и торчащие изо рта перья тоже встопорщились. — Вот это да, — сказал рыжий штурман, а Лендер все еще молчал потрясенно. Шкурка кролика, редчайшего лилового оттенка с сиреневым и местами фиолетовым отливом, была вся сплошь покрыта мелкими изящными кудряшками. — Ах ты ж… зайцев сын! — произнес наконец Теодор.