Рукопись, найденная в Смолевичах

Русская шхуна "Дмитрий" Где-то у побережья Португалии Стах очнулся. Пора было вставать, идти наверх глотнуть свежего воздуха. Настроение какое бодрое, давненько такого не бывало. Хорошо-то как, так бы каждую ночь! Он вышел на верхнюю палубу. Наступали быстрые южные сумерки, солнце уже садилось, но довольно изрядный кусок еще торчал над горизонтом. Стах прикрыл глаза ладонью. Сегодня даже солнце не портило ему настроения, подумаешь, какое дело! Зато сейчас он тут один, можно хоть немного расслабиться, а то все время держать фасон, особенно перед этим скандалистом с брегов Невы – это ж с глузду тронешься. Сейчас он спокойно сядет под грот-мачтой и будет смотреть, как темнеет небо и высыпают на него одна за другой желтые звезды. Сверху раздался шорох и поскрипывание дерева. Эмиссар вгляделся в трепещущие над головой паруса и остолбенел – на нижнем рее, оседлав его и привалившись спиной к мачте, сидел штурман, нисколько не смущаясь тем, что полностью озарен солнечными лучами. Наоборот, казалось, он наслаждается их ласкающими прикосновениями – на губах у штурмана играла легкая улыбка, и вечерний ветерок трепал распахнутый ворот рубахи. В одной руке он держал бумажный фунтик, а другой - достал оттуда крупную темную вишню, сунул в рот и зажмурился от удовольствия, как сытый домашний кот, уполовинивший крынку со сметаной. Потом выплюнул в ладонь косточку и запулил ею в море. За ней последовала еще одна, еще одна и еще… Стах засмеялся. Нет, сегодня поистине счастливая ночь – вот и охотник! Собственной персоной, тепленький, готовый упасть в руки, сам как спелая слива! Значит, штурман. Нет, не даром он не любит рыжих, все они… солнцем поцелованные! - Молодой человек! – ласково позвал он. Охотник обернулся, вишневая косточка вырвалась у него из пальцев и – ПИУ! – влепилась точнехонько в лоб Станиславу, а штурман заинтересованно глянул вниз. Увидев, что его обнаружили и раскрыли, он не испугался, а наоборот, заулыбался шире, приветственно вскинул руку и помахал эмиссару. Нет, каков наглец! Стах даже восхитился безмятежностью юного нахала, отлепил косточку ото лба и пульнул ее обратно. Эх, промазал! Штурман обстоятельно съел еще одну вишню и теперь уже целенаправленно запустил косточкой в эмиссара: - Пиу! – и опять точно в середину лба! Ну все, хватит! Станислав подошел поближе и попытался цапнуть рукой свисающую конопатую лодыжку – не тут-то было! Штурман подобрал ноги, совершил какой-то невероятный кульбит и повис, зацепившись за рей согнутыми в коленях ногами, заложив на голову руки и слегка покачиваясь. Ясные и безмятежные голубые глаза оказались как раз напротив глаз Станислава, который безотчетно начал пересчитывать редкие веснушки на нахальном штурманском носу, потом сам одернул себя и спросил: - Ну и как вишня? - Сладкая, - ответил штурман и качнулся сильнее. Рыжие волосы вспыхнули в лучах солнца огненной короной, ослепив на мгновение привыкшего к полумраку Станислава, а в следующую секунду на месте штурмана оказалась некрупная пышнохвостая белка, вцепившаяся в мачту растопыренными коготками всех четырех лап. Она замерла, словно раздумывая, куда побежать – вниз, к палубе, или вверх, к парусам, смешно пошевелила носом и, видно, приняв решение, брызнула по мачте вверх, только ее и видели. Тьфу ты, нечисть! Не тот! Стах отступил в досаде, удивляясь на самого себя - как это он ухитрился доверить прокладку курса такому легкомысленному существу, в эмиссара косточками пулять, вы подумайте! Ничего, еще будет время призвать распустившегося рыжего к порядку. А сейчас – надо все же найти охотника. Стах вдруг подумал о том, что должно было прийти в голову с самого начала. Он прикинул все "за" и "против" и решительно направился к бушприту, туда, где располагалось корабельное отхожее место. Туда живой рано или поздно наведаться должен! Шхуна «Дмитрий» была не особенно велика, но устроена с известным изяществом – гальюн предполагал целых два посадочных места. Одно для матросов, просто обрамленная отшлифованной деревянной рамой дырка в полой тумбе, выходящая прямо в море. А второе – для капитана и благородных, буде таковые случатся, пассажиров – та же дырка в полой тумбе, но обнесенная со всех сторон загородочкой с навесом. Ее-то и предлагал отдать под научные штудии магистра простодушный разгильдяй-рулевой. И если живому нужно будет до ветру, то он, конечно же, выберет именно этот, отгороженный от постороннего взора кабинетик. Эмиссар решительно направился к напоминающей садовую калитку дверце и потянул ее на себя. - Занято! – раздался недовольный голос. - Прошу прощения! – Станислав машинально закрыл дверцу, но тут же, спохватившись, ломанулся внутрь, опять радуясь редкой удаче. Внутри было пусто. Стах не поверил своим глазам. Прятаться в будочке было просто негде, и деться посетителю уборной было некуда. И повинуясь естественному любопытству, эмиссар заглянул в то одно место, куда в тесной конурке можно было заглянуть – в дырку в полой тумбе. Внизу плескалось море. Станислав в задумчивости присел на единственное доступное седалище и посмотрел вверх. Там, под щелястым потолком распластался клубок черно-синего дыма, в центре которого проступали два неопределенного цвета вроде как бы глаза, вокруг которых то оформлялась, то снова расплывалась крайне возмущенная физиономия магистра. - Ссссслушшайте, эмисссар, - глухо зашипел клубок, - кажжетсся, единсственое было мессто на вашшей лоххханке, где мыссслящщий вампир мог уединитьсссся для размышшлений… Нет, вы и его ухитрилисссь исссспоганить…. Препираться с шипящим клубком Стах не собирался – можно совершенно спокойно дождаться, пока магистр не перейдет в иное агрегатное состояние, уж он точно не забудет все, что хотел сказать. Стах поднялся со стульчака и вышел, хлопнув хлипкой дверью. - Ссссмерд, - вроде бы раздалось вслед. Станислав по лесенке вернулся на палубу. Уже совсем стемнело, но остальные пассажиры «Дмитрия» не спешили выйти на вольный воздух. Странно, рулевой-то уже бы должен заступить на вахту… И, словно услышав мысли эмиссара, из люка, ведущего вниз, появился рулевой. Он шел медленно, протянув вперед левую руку с растопыренными пальцами. Вокруг Лендера вился, сгущаясь, какой-то странный аромат… Да это же чеснок! И ладан! Глаза Лендера были закрыты, а в правой руке – Станислав недоверчиво моргнул - в правой руке рулевого болталось на цепочках церковное кадило, из которого вилась струйка пахучего дыма. Проходя мимо эмиссара, рулевой вдруг притормозил, махнул кадилом, воздел левую руку к небесам и, с закрытыми глазами, вопросил загробным голосом: - Дедушка, почему у тебя такие большие зубы? Станислав, словно во сне, поднял руку ко рту и ощупал уже не одно столетие верой и правдой служившие ему клыки. Разве они такие уж большие? В совершенной растерянности он не знал, что и сказать, но тут с мачты раздалось громкое цоканье, а следом прилетела очередная вишневая косточка, явно нацеливаясь на рулевого. Но не тут-то было – по-прежнему не открывая глаз, Лендер увернулся и продолжил свой необъяснимый путь. Станислав стоял не двигаясь, и рулевой, позванивая цепочками, так и скрылся в люке, ведущем в кормовую часть нижнего отсека. А что вообще тут происходит? Сумасшедший дом! Может, они все того? Нет, не живые, а просто ненормальные? Человек – он что? Он, конечно, в белку или мышь летучую обратиться не может, а уж в дым – и подавно. А вот где ему самое место – так это на камбузе. Точно, он должен быть именно там! И Станислав решительно направился на камбуз. И там действительно кто-то был. Посреди небольшого помещения на крепенькой табуреточке сидел, подобрав босые ноги в холщовых штанах, корабельный плотник. На огне шкворчала большая чугунная сковородка, распространяя запах жареного мяса. В одной руке плотник держал дымящуюся трубочку с длинным изогнутым чубуком, во второй – оловянную кружку, над которой плыло марево синеватого пламени. - Что это? – слабым голосом спросил Станислав, привалившись к дверному косяку. – Плотник, вы что, едите? - Ну дык, - хмыкнул плотник. – Пка пью, ёлы-палы… - и отхлебнул из кружки адское зелье. – Жжнка! Пспеет крлик – будм йсть! – он сделал еще один большой глоток, с удовольствием причмокнул, утер усы и затянулся трубочкой. – Ёлы-палы! – повторил он, видимо, для пущей убедительности. – Хтите, кэп? – и он сунул под нос эмиссару кружку, жидкость внутри плеснулась, вспыхнула высокими языками, едва не опалив Стаху брови, так что он шарахнулся прочь, уже не думая об охотнике, пробежал по коридору и выбрался на верхнюю палубу. Ффуххх… Если бы он был живым, то уже пару раз бы умер! Что за ночь такая? На кого ни глянь – все ведут себя страннее некуда! - Мессир, - раздался за спиной нежный женский голосок, - ну наконец-то я застала вас одного! Сзади к нему подходила мадемуазель Натали – самая тихая, самая, как казалось поначалу, скромная и уж точно самая незаметная изо всех присутствующих на борту. Он вдруг понял, что еще ни разу не толком с нею не разговаривал – ту беседу об изящной словесности отчего-то принимать в расчет не хотелось. Мадемуазель подошла, взяла Стаха под руку, как-то сразу ловко прильнула к плечу – и эмиссар не заметил сам, как уже оказался прижатым спиной к двери капитанской каюты, а мадемуазель стояла перед ним, трогая тонкими пальчиками то ворот рубахи, то поправляя ему волосы, то касаясь заткнутого за пояс кинжала в ножнах, и говорила, говорила баюкающе: - Вы все время с кем-то да с кем-то, то доктор ваш, то наш магистр, то вы курс прокладываете, то рулевого воспитываете, а нам, бедным, и не пробраться к вам, а мы скучаем, это ведь нехорошо, когда дамы скучают, это же не комильфо… Да и вам чураться дамского общества нехорошо, нездорОво это. То-то вы такой напряженный, встревоженный такой… И как-то внезапно пуговицы на жилете Стаха оказались расстегнутыми, воротник распахнут, волосы растрепаны, а сам он не мог отвести взгляд от таинственно поблескивающих во тьме очей, перебирал пальцами темные кудряшки сложной прически, проводил пальцем по дугам соболиных бровей. По груди его скользили сначала две, а потом вдруг откуда-то еще две, стало быть – четыре дамских ручки, два голоска переплетались, сливались, и только когда его шаловливо ущипнули за сосок, спохватился и попробовал отстраниться – но не тут-то было. Натали и Марья Сидоровна крепко ухватили его за руки, забормотали что-то утешающее, ласковое, отвлекающее, и краем сознания Стах успел подумать – хорошо, хоть Полины нет, не пристало ему совращать малолеток… хотя вот еще кто кого совращает… И тут появилась Полина. Она возникла ниоткуда, приблизилась, выхватила из-за пояса эмиссара кинжал, стряхнула с него ножны. Стах дернулся, пытаясь освободиться, но две девицы держали его крепко. Голоса их уже не шептали, нет, они смеялись, все громче и громче, и Полина присоединилась к ним, а потом с криком «In nomines Patris…» вздернула клинок над головой обеими руками… - АААА!!!!! – Стах проснулся в своем гробу. Во сне он перевернулся и сейчас сжимал в зубах маленькую плоскую подушку, крепко завязнув клыками в оборке. Еле-еле высвободившись, он сел, откинул подушку куда-то в угол трюма. Приснится же такое… Да еще так реально, словно вот наяву. Видно, он кричал во сне, потому что вдруг из темноты появился Вениамин. Сокрушенно покачивая головой, он подошел, укоризненно посмотрел на друга и спросил: - Что, все охотника гоняешь? Ах, Сташек, Сташек.. ты хоть понимаешь, что так ты себя загонишь, а не охотника. Вот когда, скажи, пожалуйста, ты нормально в последний раз ел? Стах промолчал, а Веня, словно и не ожидая ответа, продолжал: - Я вообще не понимаю, что ты так всполошился? Может, и нет никакого охотника? Ну ладно, ладно, что ты вскидываешься сразу? Надо бы тебе успокоительное попринимать… Мяту, мелиссу, настойку пиона, - он пошарил по карманам и достал изрядных размеров хрустальный пузырек с притертой пробкой. – Настойку я приготовлю, а вот пока – прими это. - Что это? – недоверчиво спросил эмиссар. - Успокоительное, - внушительно сказал доктор и вынул пробку из горлышка. Станислав взял флакон в руки и посмотрел на свет, но ничего предосудительного не увидел – на вид вода как вода. Веня выжидающе глядел на него, крепко сжав кулаки. Стах поднес пузырек ко рту и уже собрался было хлебнуть, но что-то его остановило – то ли необычно жадное любопытство в честных глазах старого друга, то ли слабый и смутный запах, исходящий от жидкости во флаконе… запах – серебра? - Ну? – Вениамин в нетерпении качнулся вперед, Стах отшатнулся, и пара капель выплеснулись из горлышка ему на руку и зашипели, прожигая на коже глубокие черные отметины. Святая вода! Стах с омерзением отшвырнул прочь флакон, вскочил, запутался ногами в покрове, с грохотом опрокинулся на пол вместе с гробом и… проснулся. Он полежал пару секунд, поднес к глазам дрожащую руку – никаких следов ожога. Пощупал под головой – подушечка на месте. Значит, опять сон… Как же он мог даже во сне допустить, что Вениамин, друг с детства, друг, разделивший с ним такую сложную и необычную судьбу, Веня, Венька – способен на предательство. И хотя сонная душа – барыня, Стаху стало стыдно. Привидится же такое! Если бы его сердце могло биться, оно билось бы где-нибудь прямо в горле. Он полежал еще минутку в уюте и безопасности обжитого гроба и спокойно откинул крышку. Крышка ударилась о подставку с глухим деревянным стуком, и ощущение безопасности сразу же исчезло. В трюме стояла тяжелая давящая тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Ни писка крыс, ни привычного тиканья жучка-точильщика. По соседству никто не шевелился, готовясь к пробуждению. Озираясь и принюхиваясь к темноте, Стах поднялся, крепко сжимая деревянную рукоять кинжала. Что-то было не так. Он огляделся и замер, пораженный – крышки на всех остальных гробах были открыты, обиталища не-живых зияли атласной пустотой. Стах кинулся к одному гробу, к другому… Никого. - Эй, где вы все? – позвал эмиссар внезапно севшим голосом, уже зная, что ответа не получит. Он ринулся к трапу, спотыкаясь о попадающие под ноги деревяшки, чуть не падая и понимая, что все равно уже опоздал. Поздно, поздно! Охотник оказался хитрее. Все они уже мертвы, мертвы на этот раз окончательно и бесповоротно, лежат кучками серого праха на дощатом помосте палубы, и все, что ему остается – поквитаться за своих подопечных. Перед глазами мелькали обрывками лица, к которым он успел привыкнуть и даже привязаться. Каштановые кудри милой девочки из Санкт-Петербурга… густая борода трудяги-плотника… шалые черные глаза рулевого… спокойный и сосредоточенный взгляд штурмана. И Веня… Стах застонал в отчаянии. Веня! Он вывалился на палубу, готовый к последнему бою. Уже совсем стемнело, лишь край горизонта был подсвечен тонкой нитью багреца, которая становилась все тусклее и тусклее. Стах сделал шаг вперед и оскользнулся – палуба была залита чем-то клейким и темным. И запах – тяжелый, густой, липкий запах спекшейся крови. Кровь? Откуда? Он прошел дальше, особо не разбирая, куда наступать – все равно уже, сейчас осталось одно - успеть перехватить злодейскую руку, не пасть безропотной жертвой, драться и убить, увидеть, как померкнут и остекленеют глаза живого, а там… Кровь приставала к подошвам, мешала идти и, казалось, прибывала на глазах, как вода в весеннем ручье. Еще пара шагов – и он наткнулся на бесформенную кучу, перегородившую палубу и зловеще чернеющую даже в темноте. Тела. Одно на другом, навалом, мужские сюртуки и куртки вперемежку с дамскими платьями. На одном он мельком заметил жутковатую брошь в виде огромного паука. Полина. Бедная девочка. Он нагнулся над трупами, сам не зная, на что надеясь, и отпрянул – все они были обезглавлены. Впереди, за гротом что-то неясно шевельнулось. Стах выпрямился и с ненавистью уставился на полускрытый мачтой силуэт: - Ну, давай, выходи! Выходи, паскуда, - прошипел он и отбросил в сторону старый скрамасакс*, верно послуживший не одному поколению его предков. Кинжал жалобно звякнул в темноте, ударившись о борт. Стах оскалился, почувствовав, как удлиняются его клыки, и вышел вперед, оставив тела павших товарищей за спиной. За мачтой молчали. Потом раздался тихий придушенный всхлип, странный хрустящий звук, что-то с негромким глухим ударом стукнулось о палубу и покатилось к испачканным кровью сапогам бывшего сотника. Он стоял и смотрел, как, подметая рыжим хвостом затоптанные доски, приближается к нему голова штурмана. Она остановилась точно у мыска поношенных сапог и замерла, обратив вверх раскрытые глаза с расширенными до предела зрачками. Взгляд их и в смерти остался спокойным, и выдержать его Стах уже не мог. Глухо зарычав, он кинулся к мачте, подлетел к ней одним длинным прыжком и замер – за мачтой никого не было. Только таял в воздухе короткий язвительный смешок. - Где ты? Где ты, тварь? Выходи, и покончим с этим, - звал он, срываясь на крик, но никто не отвечал. Тихо было на судне, тихо было на море. И тут, случайно опустив глаза, эмиссар заметил, что он сам весь покрыт подсохшей бурой кровью, словно его окатили ею из ведра. Он посмотрел на свои руки – под длинными когтями лежали широкие багрово-черные полукружья. Он провел рукой по лицу – на руке остался лоснящийся мокрый след. Внезапно он понял, что на судне больше никого нет. Нет и не было никогда никакого охотника, а сложенная у фока груда холодных тел – это дело его рук и клыков. Он придумал этого охотника, чтобы оправдать перед самим собой собственное свое безумие. Стах упал на колени и завыл, вскинув голову к луне, завыл протяжным волчьим воем, отражающимся от покрытого облаками неба жутким троекратным эхом, и все младенцы в мире заплакали отчаянно и безутешно, заходясь от собственного крика. - Пан Станислав? – вдруг раздалось из-за спины. Он вскочил одним движением и оглянулся. Никого. Стах шагнул к борту, нагнулся, пошарил по палубе. Верный сакс будто сам скользнул в хозяйскую руку. Снова этот полуразличимый смешок и снова зов: - Пан Станислав! – он двинулся туда, откуда звали, и замер перед забранной мелкими стеклами дверью капитанской каюты, уставившись на свое отражение. Но… этого не может быть! Это невозможно вот уже больше четырех веков, с того самого проклятого года битвы на Косовом Поле… В разграфленном свинцовым переплетом толстом стекле неясно виднелся высокий плечистый человек с озорными серыми глазами, одетый в венгерский кафтан. Русые волосы без единой седой пряди… Стоп! Без единой седой пряди? Человек в стекле усмехнулся, и вынул из ножен узкий кинжал с деревянной рукоятью, точно такой же, что держал в руке эмиссар. - Здравствуй, Сташек, - сказали разом два голоса по обе стороны стекла. – Ну вот, ты и нашел охотника! Теперь дело за малым – убей его! Две одновременно вскинутые руки направили удар в сердце стоящего напротив, разбитое стекло сбежало с плеском на пол, и эмиссар закричал от резкой боли в левой стороне груди, закричал то, что кричать не мог, не должен был, не имел права: - Йезус-Мария! – разнеслось над темным безразличным морем. Стах качнулся вперед, чувствуя, как все глубже и глубже входит старая сталь в холодную мертвую плоть его тела, касается сердца и… – и проснулся, ударившись головой изнутри о крышку собственной постели. Силы Ада, и это тоже был сон… Снаружи обеспокоенно звали: - Пан Станислав, очнитесь, очнитесь скорее! – и уже барабанили в крышку, не дождавшись ответа, и открывали ее. Стах сел, с облегчением видя вокруг темный трюм и небольшую толпу всполошенных его криком попутчиков. И стоял у изголовья встревоженный Вениамин, сжимая в руке прозрачную большую мензурку, почти до краев наполненную темной жидкостью: - Выпей немедленно! Кровь кролика с мятой и пустырником. А потом, когда ты выспишься, мы побеседуем о преступном пренебрежении собственным здоровьем! Отпираться и сопротивляться Стах был уже не в силах, он устало вздохнул и протянул руку: - Что, святая вода? Давай сюда! – и осушил мензурку одним долгим глотком.