Рукопись, найденная в Смолевичах

Русская шхуна «Дмитрий» 24 июля 18…года Курс на мыс Рока Книжица валялась на верхней ступени трапа. Станислав был настолько раздосадован бессмысленным спором с доктором, что чуть было не прошел мимо — неприметный переплет был почти неразличим на темных досках. Хорошо, не задел, а то упала бы вниз, ищи ее там. А ученый муж будет только рад новому поводу поскандалить — наверняка окажется, что это что-нибудь страшно ценное, безумно редкое и несусветно заумное! Станислав поднял книжицу и тщательно отер ладонью. К печатному слову эмиссар относился с почтением, весьма его уважал, а за последние лет двести даже пристрастился к чтению как славному средству скоротать пару часов — с тех самых пор, как книги перестали стоить как хороший арабский скакун с полной сбруей. Нет, это все же не печатное слово, а рукописное, и не книга, что-то попроще — скорее, тетрадка, сшитая вручную из стопки писчей бумаги и одетая в синий кусок коленкора. Наверное, кто-то из ассистенток обронил. Вот так и доверяй дамам важные документы — посеяли и даже не хватились! Надобно вернуть — наверное, какой-нибудь журнал научных изысканий, поди, важные сведения содержит. И Станислав машинально раскрыл тетрадку на первой попавшейся странице. Аккуратные каллиграфические буковки, почерк явно дамский. Станислав пробежал глазами пару строк… потом еще… Н-да, если это и журнал, то явно каких-то очень специфических изысканий… «…Пальцы Армана скользнули ниже в вырез светлой рубахи и вскоре достигли заострившихся на ночном холоде сосков. Даже в упоении пылкой страсти Арман не мог не почувствовать, насколько они тверды. Он обводил их пальцами снова и снова, рискуя порезаться, срывая один за другим сладостные поцелуи вперемежку со стонами с приникнувших к его устам алых губ, и ощущая, как крепнет его жезл…» Хм… Это что ж такое? Станислав поспешно перелистнул пару страниц, словно пытаясь избавиться от наваждения. Но лучше от этого не стало: «Князь ощущал жаркое дыхание на своих чреслах, горячий язык раз за разом обводил по контуру изящную впадину его пупка, повергая молодого человека в исступление, заставляя его содрогаться и стонать от вожделения…» Мда. Понятно. Ай да дамочка, ай да профурсетка! Срамной роман под видом научных штудий пописывает, молодец! Немудрено, что магистру столько ассистенток положено — если они все подобным заняты, на работу времени и не остается, странно, что их всего трое. «Вороные кудри графа рассыпались по белой подушке, его чувственные ноздри то и дело трепетали, черные очи пылали адским пламенем…» Тьфу ты. Нет, всякий волен писать, что ему угодно, в силу данного природой воображения, тут Станислав никого бы осуждать не решился. Ему таковое чтение интересным, а уж тем более волнующим не казалось, но у каждого — свои погремушки. К тому же дело дамское, известно, как на них одиночество скверно влияет, даже на живых, а уж на немертвых, условностями и моралью не связанных, — и подавно. Но все ж-таки, как у графа могут кудри быть — вороные? Не жеребец же он, в самом деле? И что это за трепещущие ноздри? Стах невольно вспомнил постоянно шевелящих носами кроликов в клетке на корме и засмеялся. Забавный парень, граф этот. А если еще и очи пылают пламенем… Должно, Марьи Сидоровны записки. Мечтательница. С кавалерами на судне туговато, да, то-то она все на рулевого заглядывается да вздыхает. Правда, на этом дело и кончается — дальше дамочка не заходит, боится, видно, афронту. Даже неудобно теперь — прочитал невольно, а вещь-то, наверное, личная, на посторонний взгляд не рассчитанная. Но время вспять не повернуть, что ж поделать. Да, а почему граф? Там же вроде князь был? И, словно черт его пихнул под локоть, эмиссар перевернул еще одну страницу. Нет, все-таки граф: «Содрогаясь от невысказанных желаний, граф весь трепетал. Чувства путались, картины, одна сладостнее другой, проносились перед его мысленным взором, и мечталось ему, как, наконец, свершится вожделенное — чужие губы на его губах. Его губа на чужой губе. Тонкие чуткие пальцы. Чужие губы на его жезле. Его губы на его жезле…» Что?! Станислав перечитал, слегка путаясь в многочисленных жезлах и губах. Да, именно так: «…Его губы на чужом жезле…» Ну вот и разъяснилось. И граф в наличии, и князь. Дамочка-то о содомитах пишет. «Бледную кожу князя выгодно оттеняли шелковые простыни цвета слоновой кости. Молодой любовник прогнулся, подставляя свой чертог страсти мощным ударам жезла любви, последним движением которого вызван был ураган блаженства, все сметающий на пути своем…» Фу, ну что за слог? Жезлы, чертоги, ураганы блаженства… Пакость какая! Как будто ничего, кроме бульварных листков, не читала литераторша. А ведь, как ни крути, пару веков в Академии Наук подвизалась, уж хоть как-нибудь книги, да видела… «Взгляд черных глаз встретился с небесно-голубыми очами, полуприкрытыми в любовной истоме, адамово яблоко юноши трепетало (опять что-то трепещет, не лихоманка ли у любовничков?); уста их соприкоснулись, и вороные (вот опять, что за конюшня в постели у аристократов!) кудри графа сплелись и перевились с солнечно-рыжими локонами молодого князя». Опа! Приехали. Это что же выходит? Выходит, барышня не только срамной роман пишет, не просто содомитов в девичьих грезах видит, а еще и с натуры образы рисует! Чернявый да рыжий — ну да, рулевой да штурман. Ай да Марья Сидоровна! Жезлы любви, вы подумайте! Хорошо, не посохи. И ведь не расскажешь никому, даже доктору — все ж записки-то личные. А жаль, вместе бы посмеялись… Надо вернуть, да. Однако ж придется так выбрать момент, чтоб рядом никого не было. Дамочки нынешние, известно, в мечтах смелы да проворны, а на публике больше скромны да конфузливы. Эмиссар сунул тетрадку в карман, не переставая удивляться причудливости женской фантазии. Вспомнилось, как застенчиво посапывала кикиморка, рассказывая про нравоучительный роман, прихваченный в дорогу, как поглядывала виновато на мужчин, похрустывая сахаром и расписывая прелести романтического героя. «Любовь Элизы и Армана». А здесь, значит, Армана и Армана. Что только в голову от безделья не взбредет! Пойти поискать сочинительницу? Заодно, кстати, можно бы и почитать книгу какую спросить. Не роман, дельное что-нибудь. Из римской истории или из геральдики что… Однако в кабинете магистра никого не оказалось, а рыться в книгах без спросу эмиссар, конечно, не стал. Ночь перевалила далеко за середину, хотя небо было еще совсем темным. На залитом лунным светом мостике, помимо Лендера, сосредоточенно поглядывающего на компас, обретался и штурман, негромко что-то рулевому втолковывающий. — Да нет, пойдем через Гасконь, — говорил рулевой. — По времени что так, что эдак, не меньше недели, а расстояние нам не помеха. — Зато риска меньше, — спокойно отвечал рыжий. — Встречных меньше. Тем более, если по времени до Бреста то же самое. — Зато там пришвартоваться можно! Давно пора поесть как следует, а то на этих кроликов худосочных уже смотреть жалко… — Зато там течения сложные, и лучше нам туда заранее не соваться. — Да я там сколько раз был! Течения… Ну, течения, да, так же, как и везде, я особой разницы не заметил! — Хочешь заметить? — Я есть хочу! — беззлобно огрызнулся рулевой и обернувшись, заметил Станислава. — О, кэп! Как пойдем? Вдоль побережья? Эмиссар замешкался. Если по времени одинаково, то… Перекусить как следует никому не помешает… Но тогда живому будет проще улизнуть — добрался до причала, и давай бог ноги, а выпускать его было никак нельзя. — Давайте напрямую, — наконец решил он. — До Бреста идем без остановки, как и было запланировано. Рулевой пожал плечами и снова повернулся к штурвалу: — До Бреста, так до Бреста. — А что, спутник наш давешний не появлялся? — Нет, капитан, — хором ответили молодые вампиры. Станислав для порядку всмотрелся в окружающую шхуну тьму, но тоже ничего крамольного за бортом не разглядел. Может, все-таки Фата-Моргана была? Делать ему на мостике было больше нечего, да и подчиненные как-то приумолкли в присутствии начальства. Ладно, найдем, чем заняться. Прежде всего с доктором не мешало бы поговорить, а то ушел, как истерическая барынька, дверью хлопнул. Нехорошо! Доктора в кают-компании уже не было. Пришлось идти искать его по судну. Как назло, Вениамин, то ли обидевшись, то ли просто по совпадению, куда-то подевался и никак не попадался на глаза. Где-то в глубине шхуны раздавалось еле слышное постукивание и шуршание — видно, добросовестный плотник продолжил свою бесконечную вахту. Из капитанской каюты слышался монотонный голос магистра — он явно что-то диктовал своим барышням, иногда прерываясь на непривычно короткие нотации. Простучали коротко быстрые шаги по трапу, ведущему на нижнюю палубу — слишком быстро и легко для доктора, наверное, штурман. А кстати, надо бы и с ним побеседовать. Хотя и предъявил юноша рекомендательное письмо честь по чести, но проверить надо каждого. Но не везло той ночью Станиславу. В кают-компании штурман был уже не один — напротив за столом сидел вездесущий Лендер. Парни разговаривали о чем-то, пока не замечая вошедшего. Прямо неразлучная парочка. И тут — все-таки сослужила чертова тетрадочка свою негодяйскую службу — Станислав поймал себя на мысли, что приглядывается к парням пристальнее, чем оно того стоило. Особенно к штурману, а ведь вроде бы уже и притерпелся к нему, хотя тот, кажется, ничуть не полинял и не выцвел, все так же ярко рыжел макушкой, а с плотно увязанного хвоста только что искры не сыпались. А про Лендера эмиссар и вовсе ничего дурного никогда не думал, хотя, конечно, балбес тот был первостатейный, но зато и рулевой непревзойденный. Сидели они как-то… слишком близко друг к другу склоняясь, что ли? «Вот ведь бред!» — одернул себя эмиссар. В освещенной свечами полутьме кают-компании Стаху показалось, что рулевой как-то чересчур нежно на штурмана поглядывает, вот-вот поднимет руку, проведет пальцем по рыжей брови, пересеченной тонким шрамом, потянет легонько за выбившуюся прядь волос, прикоснется к остро выступающему кадыку… Рулевой, словно услышав мысли эмиссара, и впрямь замедленно поднял руку, задержал ее в воздухе и… крепко пристукнул по столу кулаком: — Тьфу, пауков-то наплодилось! — и тут же, обернувшись, обрадованно завопил, отряхивая руку: — О, капитан! Чего только не примерещится воспаленному воображению! Станислав прошел к столу, опустился в кресло, кивнул поднявшимся парням — садитесь. Лендер тут же продолжил: — Что-то скучно у нас становится, нет? Только и остается, что пауков шугать по углам, а я их, если честно, малость не люблю. Может, придумаем что-нибудь, чтобы плесенью до Бреста не зарасти, раз уж стоянка откладывается? — А вы что можете предложить? Кроме ухода за чесночной плантацией? — А что плантация? Зеленеет, никому не мешает. Но мы-то не чеснок, а того и гляди тоже зеленью покроемся с тоски. Надо придумать что-нибудь, чтобы время скоротать. Ну я понимаю, карты исключаются. — Правильно понимаете, — вздохнул Станислав. — И кости — тоже. А также нарды, трик-трак и наперстки. Вот шахматы могу предложить, у меня с собой. Рулевой поморщился: — Ну, шахматы! Это ж только для двоих… Штурман скептически хмыкнул, а на вопросительный взгляд приятеля ответил: — Шарады, серсо и живые картины тебе тоже не сгодятся. Теодор хохотнул, видно, представив себе какую-то очень живую картину, и сказал, ухмыляясь: — Ну отчего же, если подойти умеючи… Но вообще-то есть одна идея… Нет-нет, кэп, не волнуйтесь! Строго в рамках приличий! — Ну я искренне на это надеюсь, — Станислав догадывался, что рискует, но ему уже и самому было интересно, что же рулевой предложит. — Если строго в рамках — действуйте. — Есть, капитан! — молодые вампиры опять-таки дружно, как сговорившись, поднялись и, дождавшись кивка эмиссара, покинули помещение. Шедший первым рулевой слегка замешкался в дверях, за что получил от рыжего легкий пинок коленом, но от ответных мер, ввиду присутствия начальства, воздержался. Станислав расслабленно развалился в кресле, вытянув ноги. Вообще-то можно уже идти на покой устраиваться. Рассвет скоро. Вот и еще одна ночь прошла… Дверь кают-компании неслышно распахнулась, и на пороге возникла самая незаметная и молчаливая спутница магистра, мадемуазель Натали. Присела в неглубоком книксене и молча замерла в дверном проеме, обшаривая глазами помещение. — Вам что-то надобно, сударыня? — вести светские беседы эмиссар был уже совершенно не расположен. — Видите ли, господин капитан, — голос Натали был спокоен. — Я потеряла одну вещь и думала, что она может быть здесь. — Ну так извольте, заходите и осмотритесь. Да не чинитесь, пожалуйста, — Стах вздохнул про себя. Придется помогать с поисками, а он только собрался лечь пораньше. — А что за вещь? Если что-то ценное, мы попросим о помощи Мари, да и… — У меня пропала тетрадь с рукописью в синем коленкоровом переплете. Скорее всего, я обронила ее где-то здесь, наверху. Станислав растерялся. То есть… Это не смешная толстушка Марья Сидоровна, а вот эта приятной наружности барышня с необычно строгими для вампира глазами сочиняет целыми тетрадками непотребства, за которые во времена его молодости полагались хорошо, если епитимья и месячный пост. Вода и хлеб. И очень хорошо, если не публичная порка. Он медленно достал из кармана тетрадочку и неловко повертел ее в руках, все же надеясь, что это ошибка, и не решаясь вот так запросто отдать подобный срам в руки сдержанной барышни с гладко уложенными в простую прическу темными волосами. — Это — ваше? — он сам удивился тому, как нерешительно прозвучал его голос — Да, благодарю вас. — Натали не смутилась ни на секунду, просто забрала тетрадь. — Я вам крайне признательна, господин капитан. Эта рукопись — мой дебют, и я очень на нее рассчитываю. Я творчески переработала этот замшелый роман, с которым так носится наша добрейшая Марья Сидоровна. Убрала все лишнее, оставила всю суть — автор ведь такого там понаписал, что… Впрочем, это неважно. Хочу по возвращении попробовать себя на литературном поприще — под псевдонимом, конечно, и через доверенное лицо. Разумеется, я смогла бы восстановить все материалы, но это потребовало бы дополнительных усилий. Поэтому, скажу еще раз, я вам крайне признательна. — И она снова сделала книксен и скупо улыбнулась. «Не разжимая губ», — отметил Стах про себя, одновременно кланяясь в ответ. Издать? Вот это? С ума сошла, не иначе. Правду говорят, нездоровое место Санкт-Петербург, болота, испарения, белые ночи — вот барышни рассудком и слабеют, а эта, наверное, еще до обращения тронулась. Мадемуазель меж тем пролистала свою вновь обретенную собственность и посмотрела Станиславу прямо в глаза: — Как я понимаю, вы ознакомились с содержанием? — Эээ… Да. — Вот черт! Как все-таки неловко! Сейчас придется извиняться за нескромность. Но Натали неожиданно спросила: — Ну? И каково вам? Понравилось? Вконец растерявшись, Станислав не успел сообразить, что это может прозвучать невежливо, и ответил, как думал: — Нет! Форменная чушь! Глаза мадемуазель Натали гневно сверкнули (Стаху даже показалось, что «горящие адским пламенем» — это не такое уж и преувеличение), и лицо сразу стало надменным. — Вы не понимаете новых тенденций! — с горечью в голосе сказала она. — Вот и слава бо… силам ада! — с чувством произнес эмиссар. — Не понимаю, никогда не понимал и уже нет надежды, что когда-либо пойму!  — Извините за резкость выражений, но вы в плену устарелых воззрений! Станиславу одновременно стало и смешно, и скучно. Уже понимая, что разговор лучше не продолжать, а просто откланяться и идти себе спать, он, тем не менее, произнес, стараясь быть предельно вежливым: — Мадемуазель, я не большой знаток изящной словесности, но я и вправду не понимаю! — Чего именно? — Да многого, мадемуазель… ну, например, как можно порезаться о сосок! — И это все, что вы запомнили? Это же детали! Всего лишь нюансы, чтобы ярче передать чувство, возникшее между двумя… — Мадемуазель, — перебил девицу бывший сотник, потеряв терпение, — поверьте старому солдату, чувство, возникшее между этими двумя, совсем другими словами гораздо ярче и выразительнее и проще передается, да только слова эти не таковы, чтобы в приличном обществе звучать! — Ну что вы говорите такое? Любовь между двумя эфебами — это высшее воплощение Эроса! Вам ли не понимать, с вашим-то опытом! Это новое течение, коему должно перевернуть весь мир! Возвышенные и чистые отношения! Давайте я вам сейчас зачитаю, сдается мне, вы просто неправильно расставили акценты, — Натали нервничала, как ни странно, хорошея от волнения. — Вот тут, немного, самый апофеоз… — Нет, благодарю покорно! Только не апофеозы! — Эмиссар решительно замахал руками. — И полно вам, барышня! Какое там новое… Сто лет ему в обед — вы римлян-то читали, поди? Греков древних? Эфебы, аполлоны… Да вот лет сто назад в моду входило — де Сад, забавник, тоже все тылами норовил пробираться. Полюбить незазорно, не важно, мужчину ли, женщину, тут уж как судьба кости выкинет, всяко бывает. А ради моды природу свою увечить да перекраивать, да еще расписывать это как высшее счастье — увольте! А теперь простите ретрограда и обскуранта, но и ему, и вам вниз пора — светает! — и, не собираясь слушать барышню более ни секунды, Станислав распахнул перед нею дверь. Уже подходя к люку, ведущему в трюм, он услышал вдруг странный звук, доносящийся из темноты. Там, под лестницей, привалившись друг к другу, стояли, странно содрогаясь, двое — рулевой и Вениамин. Сначала Станиславу показалось невероятное — что оба вампира плачут, как живые, но он тут же понял, что они смеются, стараясь делать это бесшумно. Рулевой просто-таки закис от смеха, и лишь через пару-тройку минут ему удалось взять себя в руки и пробормотать сквозь все еще прорывающиеся смешки: — Извините, мы случайно услышали… Пппорезаться? О сосок?! Ыыыы… Дайте мне кол осиновый! Доктор, было успокоившийся, снова всхрюкнул и затрясся, и Станислав, глядя на него, невольно расхохотался тоже.