Звук выстрела эхом раздавался в моей голове. Пугающим и удушающим эхом, раздирающий все на атомы. Помню дрожь в коленках, помню крики, помню огонь. Стараюсь взять себя в руки, отвечаю на вопросы врачей скорой помощи невнятно. Надеюсь, они дадут мне поблажку и спишут все это на шок. Скорее всего, так и есть.
Ужасающий шок, сковывает мое сознание, сжимая его и разрывая на куски.
Ясность сознания приходит не сразу, наверное, на следующий день, когда, открыв глаза, я увидела перед собой не стены отеля на Васильевском острове, а стены знакомой квартиры. Квартиры Мирона.
Постель пахнет его гелем для душа и парфюмом. Эта смесь запахов всегда сводила меня с ума, сейчас это чувство усилилось во сто крат. Пытаюсь сфокусировать зрение на стене. Замечаю его фотографии с туров, небольшой плазменный телевизор, всякую мелочь на комоде. Поворачиваю голову и вижу стакан воды. Выпиваю залпом и выдыхаю.
Он забрал меня, и я в безопасности. Вспоминаю, что у нас с Артемом сегодня дневной рейс до Калининграда. Увы, мы на него опоздали. И если я могу туда вернуться, то Артем уже никогда.
Рядом с кроватью замечаю бумагу, и я знаю, что на ней написано. Кем написано. И кому написано. Кажется, что, прочитав один раз, все буквы, каждая неровность на бумаге отпечатались в моей памяти навечно.
Я не помогла. Я не спасла.
Я облажалась.
Поднимаюсь с кровати и выхожу в коридор. В гостиной слышу тихий звук музыки и шуршание. Мирон не спит. Войдя в комнату, замечаю не Мирона, а Ваню.
— Привет. Как ты? — говорит парень и быстро встает с дивана.
— Привет. Паршиво. — сглатываю и отвожу взгляд. — Крайне паршиво.
— Ты, наверное, голодна. Мирон заказал еду, так что давай, налетай. Уверен, ты не откажешься от пиццы. — Ваня идет на кухню, а я плетусь следом, понимая, что организму нужна еда, а самой мне кусок в горло не лезет. — Чай или кофе? Сок?
— От кофе точно не откажусь, спасибо. — пока Рудбой копошится на кухне, я пускаю по комнате свой озадаченный взгляд и стараюсь заприметить хоть какие-то изменения. Но их нет. Все так же, как и было в последний раз. — Где Лера?
— Она на смене. Скоро приедет сюда. — он на миг оборачивается ко мне и я вижу в его глазах жалость. И почувствовав, каков будет следующий вопрос, быстро отвечает. — Мирон занимается делами, связанными с Артемом.
И тут меня прошибает. Мой бывший жених помогает моему мертвому молодому человеку? Что,
блять? Немой вопрос стоит в глотке.
— Ну, там прокуратура, звонки его близким, организация перевозки.. — он замешкался, но потом продолжил. Видимо, подбирал слова. — Тела до его дома и прочими вещами.
— Этими «прочими вещами» должна была заниматься я. — резко бросаюсь словами.
— Должна, но ты не могла. Себя-то видела? — он поворачивается ко мне и ставит передо мной кусок пиццы и салат «Цезарь» из Макдональдса. Мирон помнит, как сильно я его люблю. — У тебя был шок, и ты пролежала в кровати чуть больше суток. Твоя задача сейчас в себя прийти, а не копашиться с бумагами, это уж точно.
Он замолкает и тупит взгляд.
— Мои соболезнования. — я вижу, как ему сложно говорить об этом, хоть Артем и не был ему другом. Не был, по сути, ему никем. Но кем-то ему была я. И он переживает исключительно за меня и только.
Для меня была очень странно услышать, что Мирон взялся за это дело сам, хоть и не должен. Да, абсолютно точно не должен, ведь ненависть к Артему превышала его желание помочь ему. После этих мыслей я почувствовала себя вдвойне паршиво.
— Юль? — Ваня заметил мой озадаченный взгляд и постарался привести меня в чувство. Ох, Вань, слишком много несчастливых моментов в моей жизни, увы, я никогда не стану прежней.
— Прости. Я просто задумалась. — ковыряю салат, аппетит улетучился вновь. — О чем ты говорил?
— Все наладится, правда. — он отпивает свой кофе и достает сигарету. Протягивает мне, и я беру ее.
Благодарно киваю, чиркаю зажигалкой и втягиваю желанный сигаретный дым. Это помогает перевести дыхание, и я отвожу взгляд. На экране телефона Вани что-то высвечивается, и он извиняется, отходя в другую комнату. Видимо, эта информация не для моих ушей, и я даже не обижаюсь. Слышу приглушенный голос парня.
Делаю глоток вкусного кофе и потираю глаза. Дым попадает в глаза, ежусь.
Ваня возвращается в комнату.
— Это Мирон. — он садится на свое место. — Артем уже в пути домой.
Он так это сказал, будто Артем все еще дышит, ходит и что-то чувствует. Будто мы проводили старого доброго друга в путь. Я лишь кивая, чувствуя, как к горлу подкатывает мерзкий ком горя и печали. Мне тоже надо в Калининград. На его похороны.
Беру телефон и нахожу номер матери Артема. Мне необходимо с ней поговорить. Я должна узнать, как она.
— Людмила Александровна? — тихо произношу и тушу сигарету, уходя в комнату Мирона. Сажусь на край кровати и смотрю пустым взглядом в окно. Слышу тихие всхлипы, надломленный голос, убитую горем мать и женщину. — Мне так жаль…
— Юлечка, дорогая… Я так рада, что ты позвонила… — говорит она очень тихо, почти невесомо. Ее голос напоминает падение с пятнадцатиметровой высоты. Пустой и глухой.
— Как Александр Петрович? — спрашиваю про отца Артема, уверена, что ему еще паршивее, ведь он безумно любил своего единственного премного сына.
— Ужасно. У нас у всех все ужасно. Места не находим. — говорит женщина, опять всхлипывая. — Он просто бездумно ходит по дому и смотрит перед собой.
Из-за того, что у отца Артема было ничтожно мало сперматозоидов, Людмила не могла забеременеть. Поэтому они приняли решение об усыновлении. Груз боли упал на плечи именно Александра Петровича, ведь это он чувствовал себя виноватым перед женой за то, что они не смогли испытать радость рождения собственного ребенка.
— Когда ты приедешь? Похороны послезавтра. — спрашивает Людмила и я закусываю губу. Мне срочно надо купить билеты.
— Я прилечу завтра в течение дня. Обязательно. — подытоживаю и прощаюсь с матерью Артема.
В это время отворяется дверь, и я оборачиваюсь. Вижу Мирона и выдыхаю. Он выглядит ужасно уставшим, замученным и не выспавшимся.
— Я заказал нам билеты на четыре часа дня. На завтра. — говорит он и снимает свою футболку, кидая ее в кучу грязного белья на стул. Берет свежую белую футболку и проходи ко мне. — Как ты, Юль?
Смотрю на него и слезы наворачиваются на глазах. Сама не понимая почему: от счастья, что он рядом или от горя, что рядом нет Артема? Не знаю, что и ответить на этот вопрос.
Мне так хочется, чтобы мне выстрелили именно в голову, а не в сердце. Мое сердце, к несчастью, уже ничем не пробить ни единым выстрелом. Ибо всю жизнь я нахожусь под шквальным огнем из любви и из боли, запах свинца навсегда впитался в меня, подобно диффузии. Внутри меня образовались апоптозные тельца – счастье, любовь, искренность, семья – которые в результате апоптоза разрушились, превратились в жалкие воспоминания прошлой жизни.
Да, грустно понимать, что твоя жизнь делится на период
«до», такой теплый, такой радостный, наполненный запахами герани и утренним чаем с молоком, и мамиными блинчиками с творогом, и сладкой сгущенкой. Веселыми криками школьной детворы, учебой в университете, экскурсиями по Эрмитажу, картинами Рембрандта и Моне. Вкусным красным вином и креветками в кляре из Макдональдса с горчичным соусом. Красивые белые ночи на Литейном мосту, сладкая вата и воздушные шарики. Поцелуи в шею.
И есть период
«после». Горький и тошнотворный запах смерти, тремор рук, холодное разветвление бронхиол, по которым пускают серый сигаретный дым. Цианидовое небо над головой, дождь, который на вкус напоминает собственные слезы. Пронзительные взгляды окружающих людей, отдаленно напоминающие вечные льды, наполненные печалью и сочувствием, призванные поддержать, а на деле только обижают и разочаровывают. С каждым проклятым днем, замечаешь, что вместо крови по венам и артериям течет вялая усталость и желание покончить со всем этим.
Страшно понимать, что я нахожусь на периферии этих двух периодов. И ничего не могу изменить. Весь мир трещит по швам. Мой мир трещит по швам. Вселенная взрывается, оставляя после себя тлеющую пустоту. Дрожат руки. Дрожат губы.
— Я потеряна, Мирон. — шепчу, скорее не ему, а себе. Со стороны я выгляжу как душевнобольная девушка. Скорее, так и есть. Моя душа больна. — Не знаю, что делать со своей жизнью. Не знаю, как продолжать ходить, не знаю, как дышать. Все, кого я любила, исчезают. Словно песок сквозь пальцы, оставляя сильнейшее ранение на сердце, которое срастается годами. Я так устала казаться сильной. — не замечаю, как оказываюсь в его горячих объятиях, как мои слезы омывают его шею, как вдыхаю запах его кожи. — Я так устала… Я больше не могу… Боже мой…
— Тише-тише, любимая. — когда он это сказал, я почувствовала электрический ток внутри, почувствовала, как волосы на теле встали дыбом, как начало «сосать под ложечкой». Как давно я не слышала такие важные слова из любимых уст. — Все хорошо. Все будет хорошо.
И мне захотелось ему поверить, но что-то говорило, что «хорошо» никогда не настанет. Что «они жили долго и счастливо» это не про меня, однозначно.
Я усмехнулась и слегка отодвинулась.
— Я в этом не уверена. — улыбаюсь и вытираю слезы, стараясь не смотреть на Мирона.
— Не говори так. Я не буду уговаривать тебя верить в то, что все будет нормально. Наши с тобой жизни давно уже не подходят под слово «норма». — он тоже улыбается мне, вероятно, надеясь так приободрить. — Но надо не переставать верить в то, что все будет хорошо.
Я посмотрела на него очень озадаченным взглядом, прокручивая в голове события минувшего вечера. Все что он успел мне сказать. О том, что любит меня. Эти слова врезались в мою память, подобно тому, как великий корабль Титаник врезался в айсберг в далеком апреле 1912 года.
— То, что ты сказал у отеля… Это правда? — я опускаю глаза, стараясь не показывать ему своих слез. Слез счастья.
— Посмотри на меня. — он поднимает мое лицо за подбородок и смотрит своими небесно-голубыми глазами, в которых я вижу все, что мне необходимо видеть и узнать. Я всегда это видела и не смотря на путь, который мы прошли, ничего не изменилось. Эти глаза все так же влюблены в меня, как и тогда, несколько лет назад. — Я никогда не переставал тебя любить. Не было ни дня, чтобы я не думал о тебе. Ты самое светлое, что было в моей жизни, самое родное и теплое. Ты мой дом, Юля.
Я задерживаю дыхание.
— Ты такая разная, но всегда моя. Ты милая настолько, насколько можно быть милой при уровне сарказма в твоих словах и острых ответах на мои шутки. Ты любишь меня, я знаю это. И ты знаешь, что я люблю тебя. Ты оставишь все ради меня и станешь мне верной спутницей, соратницей и другом. И ты знаешь, что это взаимно. С тобой мне всегда тепло, спокойно и безопасно. Ты все, что мне нужно, дорогая. — он приближается. — И я люблю тебя. — наверное, в такие моменты все теряет свой вес.
Его слова стали для меня успокоительным, его слова стали для меня глотком свежего воздуха. Он прикасается своими губами к моим губам, и я не противлюсь, потому что знаю, что весь путь, который мы прошли должен был привести нас к этому. И он привел.
Привел нас друг к другу.
***
Похороны Артема прошли быстро. Я и не заметила. Присутствие Мирона вызывало множество вопросов, но сам парень говорил, что является моим близким другом детства и неплохо знал Артема. Это сгладило удивление отца и матери Артема. Людмила Александровна и Александр Петрович долго не отходили от могилы сына, а я стояла в стороне и смотрела на его фотографию на мраморном надгробии. Любимый сын, любящий мужчина, искренний друг.
После похорон я простилась с его родителями и уехала, пообещав, что всегда буду поддерживать с ними связь и если что-то понадобится, то с радостью помогу. Детали и обстоятельства его смерти я не решилась рассказать. Как и не решилась рассказать, что их сын был моим абьюзером. Не хотелось порочить память о нем. Пусть в их глазах он будет именно таким, каким был. Добрым, искренним, любящим сыном.
Мне хотелось уехать из Калининграда и никогда сюда не возвращаться. Но понимание того, что надо приезжать на поминки и просто навещать его родителей, это моя прямая обязанность, я реагировала на все это не так остро. Я лишь на время уезжаю.
Мне пришло письмо от моего отца. Его срок подходит к концу, и он скоро выйдет из тюрьмы. Я совсем забыла, что он уже отсидел большую часть срока и теперь спокойно сможет гулять по улицам города. В своем письме он попросил съездить вместе с ним на могилу мамы. Я ответила согласием и сообщила, что ему повезло оказаться дедушкой и предложила съездить на могилу Артура.
***
У Мирона должен был начаться тур, и он позвал меня вместе с ним поехать. Я согласилась, потому что посчитала, что это позволит мне отвлечься от плохих мыслей и быть рядом с ним.
Самый масштабный концерт, на котором он собрал весь Ледовый дворец. Огромные декорации, потрясающие эффекты. Я стояла за кулисами вместе с Лерой и Женей, мы радовались его успеху и успеху его друзей. На сцене были все. Меня распирала безмерная радость за Мирона.
— А сейчас я попрошу тишину у всего зала. — сказал Федоров и диджей поубавил звук, все фанаты затаили дыхание. — Я хочу сказать кое-что самому важному человеку в моей жизни. — он поворачивается в мою сторону, и я озадаченно на него гляжу. — Юль, выходи.
Женя с Лерой начали меня подталкивать, а я не решалась выйти на обозрение многотысячной толпе. Фанаты начали улюлюкать и кричать мое имя. Я сделала шаг и вышла к нему.
— Мы с тобой многое пережили, и ты была частью моей жизни все это время. Подарила мне то, о чем я никогда не мог мечтать. Поэтому я хочу тебя спросить. — он убирает микрофон и добавляет. — Вновь. — встает на одно колено и открывает коробочку, в которой было потрясающее кольцо. Подносит микрофон к губам. — Ты станешь навечно моей женой и музой?
Весь зал начинает радостно и громко кричать, я оглядываюсь и вижу, как ребята радостно прыгают и радуются. Лера схватила Женю за руку, Ваня с Порчи выжидающе смотрят на меня. Все ждут от меня ответа. И я понимаю, что ответ у меня один.
— Да, стану. — я впервые вижу слезы Мирона, и я никогда не видела его таким счастливым, таким радостным.
Он надевает кольцо на мой безымянный палец и целует меня. Целует в свете ярких софитов. Вокруг нас радость, любовь и счастье. Мы целуемся и все вокруг нам аплодируют и этот звук был самым потрясающим звуком в моей жизни. Я всегда буду его помнить. В своей голове.
В своем и его сердце.
