***
На дворе январь. Прохладный ветер вышибает из меня жизнь, а я стараюсь плестись по морозной улице в сторону дома. Ноги не идут, потому что замерзли. Потому что я не додумалась надеть теплые носки. В куртке холодно без свитера. Голове холодно без шапки. В голове пустота, раз не додумалась до элементарной вещи — просто кинуть в сумку шапку. Мимо проходит толпа молодежи, что-то крича в сторону неба. Я сама поднимаю голову и вижу самолет. Вспоминаю свой первый полет с Мироном и грустно улыбаюсь, стараясь не разреветься, как малолетняя дура. Тут не плакать надо, а улыбаться, ведь воспоминание доброе_родное. Ведь тогда все было отлично. Я была счастлива. Он был счастлив. Все были безмерно счастливы. Но все ускользает, теряет смысл, всю весомость. Все гаснет, меркнет, испаряется. Память не железная, она скользкая, эфемерная. Мгновение — она есть. Другое мгновение — ее нет. Невозможно помнить все, даже счастливое и плохое. Наша память как камень и вода. Жизнь накатывает, накатывает, будто сильные волны океана, обтекая камешек, придавая ему разные формы. А потом в одночасье камень исчезнет, потому что обтекать больше нечего. Так и с жизнью. Так и с памятью. И воспоминаниями, разумеется. Я думала, что буду помнить все до мелочей. Буду помнить, в каком платье я вышла из самолета, в каком купальнике я впервые искупалась в море. Но суть-то вот в чем: я даже цвета купальника не помню. Не помню, какое море было, только если посмотрю в Интернете, быть может, и вспомню. Не помню веселое лицо англичанки, что спросила меня тогда. Детали теряют очертания. Скоро события сотрутся навсегда. Близок конец января. Скоро наступит день рождения Мирона. Тридцать первое. Стараюсь не думать, не ждать этот день. Конечно, подарок я давно ему приготовила. Разумеется, это не дорогущий подарок — я просто финансово не могу его себе позволить. Но я постаралась вложить в это всю свою душу. Всю себя. — Он не хочет праздновать, — говорит Ваня, наливая в кружку черный чай, добавляя туда дольку лимона и щепотку корицы. — Сказал, что это бред и хуйня, но мы-то знаем, что у него нет выбора. — Ваня предложил снять 1703, закрыть его от левых людей, туда пройдут только «свои» и никто больше. Никаких фанатов и никаких ноунеймов, — говорит Порчи, вырывая из рук Вани кружку с только что готовым чаем, проливая кипяток на пол. — Ну и нахуй ты это сделал, придурочный? — задает риторический вопрос Охра и кидает в него влажную тряпку с раковины. Я сижу на диване, рядом с Лерой и Марком. Второй совсем недавно отыграл большой тур по России, каждый член Букинг Машин гордится этим парнем. И я тоже горжусь. — А ты что планировала, Юль? — осторожно спрашивает меня Лера. Я смотрю на нее и легонько улыбаюсь, лишь уголками губ, как бы давая понять, что идея у меня есть, и я готова поделиться ею с ними. — Мне он необходим в восемь вечера на Дворцовой. — И это все? — разочарованно спросила Лера. — Да. Это все.***
— Сынок, с тридцати трехлетием тебя! — слышу знакомый до боли голос матери, которая звонит мне прямо из Лондона, наплевав на роуминг. — Спасибо, ма, — отвечаю и улыбаюсь, чувствуя на расстоянии, как она в ответ знакомо кривит губы. — Мы с папой так гордимся тобой, — киваю. — Как там Юля? Да, я рассказал родителям о ней. Рассказал об умершем внуке. Вообще я мало распространяюсь о своей личной жизни родителям, чего уж говорить о пассиях, которые усердно вились вокруг меня постоянно. Родители знают Лину. Теперь знают Юлю. Наверное, этого достаточно. Больше говорить не о ком. — Не знаю. Мы не общались уже около двух недель после Нового Года. Надеюсь, что у нее все в норме. — Как так и не общались? — У нас «перекур» в отношениях. Поэтому вот так… — томно выдыхаю, она сразу понимает, что необходимо перевести тему и говорит о том, что папу недавно повысили на работе, а я говорю, что совсем скоро отправлюсь в весенний тур по России и Европе. Попрощавшись с мамой, мне сразу же, буквально через пять минут, позвонил Ваня с Порчи, они радостно поздравили меня. На протяжении дня мой телефон разрывался от звонков, но самого важного так и не было. Я знал, что Ваня решил снять весь бар 1703 для празднования моего дня рождения, а я и не стал его останавливать. Конечно, я предпочел бы остаться тупо дома, включить какой-нибудь боевик и выпить темного немецкого пива, но чем дитя не натешится. С ним спорить бессмысленно, поэтому я выделил ему денег на алкоголь и прочую ерунду. Все мероприятие начинается в десять вечера. Странно, что именно такое время, но возникать на этот счет я не решился. На часах семь вечера. Я что-то писал в ежедневник, курил сигарету и уже подумывал сходить в душ перед празднованием, как вдруг в дверь начинают стучать. Смотрю в глазок — вижу девушку, которую ранее никогда не примечал где-либо. Открываю дверь. — Мирон Янович? — спрашивает она. — Да. — Это Вам, — она отдает небольшую бумажку и уже спускается вниз по лестнице, оставляя меня с немым вопросом на губах. Раскрываю бумагу и вижу надпись: «Дворцовая п. 20:00». Это еще что такое? Понимаю, что во мне борется два развития событий: любопытство и лень. Вроде бы, почему я должен поехать? Записка даже не имеет хозяина. Текст напечатан, а если бы кто-то написал от руки, я мог бы попробовать определить истинного автора. Не замечаю, как натягиваю новую футболку, как спортивные штаны сменяются джинсами. Надеваю куртку и вызываю такси, внутри надеясь на чудо. Хоть на капельку чуда. Садясь в автомобиль, я озадаченно посмотрел на экран телефона, который так же, как и утром, разрывался от пропущенных и входящих смс, оповещений и упоминаний в социальных сетях. Хотелось его выключить и выкинуть в окно, но я молча нажал на беззвучный режим и расслабленно расположился на заднем сидении такси. Не замечаю, как водитель оповещает меня о приезде. Сую ему пятьсот рублей и выхожу из машины. Дворцовая площадь не пустая, но и не полная. Замечаю парочку зевак у Александровской колонны, иду к ней. Чувствую вибрацию в кармане, достаю телефон и вижу смс от неизвестного номера. «Найдешь меня?». Озаряюсь по сторонам, стараясь найти абонента, но не замечаю кого-либо рядом с телефоном в руках. Пишу ответ. «Постараюсь». Поднимаю вновь голову и замечаю, как из дальнего угла площади, ближе к Эрмитажу, у кого-то улетает красный шарик. «Ты тоже это видел?». Да, видел. Думаю и усмехаюсь про себя, быстрым шагом идя к загадочному силуэту, который отдаленно казался мне очень знакомым. Не знаю, чего мне стоит ожидать, что-то внутри защемляется, причиняя небольшую, но все же ощутимую боль. Наверное, это страх. Простой, обыденный и непримечательный страх перед человеком, который ждет меня там. С каждым неуверенным шагом я становился (окей, я пытался) увереннее. Пара метров, и я вижу, как силуэт оборачивается. При свете тускловатых фонарей замечаю ее медовые глаза с проблеском счастья и любви. Юля. — С днем рождения, Мирон, — говорит она и подходит ближе. Хочу поцеловать ее, потому что неимоверно сильно соскучился, но понимаю, что не имею и малейшего права прикасаться к ней, особенно после всего, что случилось по моей вине. Стараюсь отстраниться, но она, будто поняв это, напротив, притянула меня к себе, крепко заключив в объятия. — Спасибо… — лишь выдавливаю, а она хватает меня за руку и ведет в сторону Эрмитажа, который, кажется, уже закрыт. — Ты куда?.. — Туда, — кивает на самую важную достопримечательность Питера. — Но он же закрыт. — Для нас — открыт. А вообще это сюрприз. Не порть интригу. Удивляюсь, правда, я удивляюсь, как она проходит через ворота, ведет меня через небольшой двор перед официальным входом. Как мы быстрым шагом пересекаем Иорданскую лестницу; тогда, стоя на ее ступеньках, я брал номер Юли, который знаю теперь наизусть. Она ведет меня какими-то потайными путями. Один зал сменяет другой. Слышны только наши скорые шаги, а вокруг глубокая тишина и приглушенное освещение от энергосберегающих ламп. Мгновение. Она останавливается. Не замечаю, как быстро мы оказались около огромной двери, ведущей в зеленый зал Рембрандта. Именно там мы и познакомились с ней. Глубокий, красивый и дорогой зеленый цвет. Перед глазами картина «Возвращение блудного сына», именно этим огромным полотном для посетителя открывается творчество художника. Взяв меня за руку, она медленно повела нас через эту картинную галерею, а в голове я вспоминал себя тогда. Не понимал ни черта в искусстве, в красоте полотен и игре красок. Она ведь открыла мне глаза и показала то, чего я раньше никогда не замечал. Красоту прошлого. Красоту настоящего. Красоту будущего. Она остановилась у самой значимой картины для нас с ней. «Даная». — Тут началась наша история, — говорит тихо, почти не слышно. — Теперь ты можешь рассмотреть ее еще детальнее. Ты можешь прикоснуться к ней. — Но ведь она очень старинная, и плюс тут датчики движения, ты же говорила мне… — говорю и неуверенно приближаюсь. — Сегодня можно. Я договорилась с директором, он, на удивление, разрешил мельком и ненадолго проникнуть нам с тобой на закрытую территорию этого потрясающего оазиса искусства, — она хихикнула, а я улыбнулся в ответ. Даже сейчас она приводит немыслимые эпитеты, заставляя удивляться их необычности. Я приближаюсь очень близко, не слыша характерной сирены. Но прикасаться не стал. Все же это важная реликвия, которая пережила тяжелую судьбу. Замечаю следы реставрации. Как тот придурочный мог вылить на нее серную кислоту. Просто не понимаю. Мы постояли еще пару минут. Молча. Каждый в своих мыслях_воспоминаниях. — Пойдем? — она тихонько спрашивает меня, на что я лишь киваю. Павильонный зал. Те самые часы из заставки «Культуры». Она решила воспроизвести ту самую частную экскурсию спустя год? — Привет, Юлька, — к нам подходит седовласый мужчина с улыбкой на лице. — Ну что, заведем эти часики? — Привет, Миш, — она улыбается и кивает. Мужчина открывает стеклянную кабину, заходит в нее, проворачивает ключ в самом низу, и все золотые фигуры будто оживают. От часов с павлином исходит приятный, мелодичный звук. Просыпается сова, павлин поднимает свой могучий хвост, а потом слышится кукареканье петуха справа. Все это превращается в настоящее волшебство. — К сожалению, тогда ты не смог бы увидеть эту красоту, поэтому я решила сегодня показать ее тебе. Это потрясающе, правда? — она поднимает на меня свои озорные, такие детские глаза, улыбаясь во весь рот. Я замечаю на ее лице игру отсвета от золота, это очень красиво. Это завораживает меня. — Да… Это потрясающе, — отвожу от нее взгляд на часы и улыбаюсь. — Спасибо большое, — говорю часовщику, который поворачивает ключ обратно и закрывает стеклянную дверь на замок. — Нет проблем. Юлька уж сильно просила, а как такой девушке откажешь? — он усмехается и уходит, вероятнее всего, домой. А тем временем Юля продолжает нашу экскурсию. Известная всему миру «Мадонна», написанная Леонардо да Винчи, Лоджии Рафаэля, импрессионисты. Она провела меня точно так же, как и тогда. В первый день нашей встречи. Тогда я был пуст, тогда я не знал, да и не думал, как один единственный человек может изменить жизнь, может сделать ее лучше. Она сделала меня лучше. Дала толчок, дала силу и стремление совершенствоваться в том, что я умею. Дала толчок узнавать много нового, учиться тому, чего я никогда не делал. Она такой человек, который делает Вас лучше и принимает все недостатки, стараясь превратить их в достоинства. Старается. Пытается. Мучается. Страдает. Разбивается. Я всю жизнь боялся привязанности. Боялся обязывать себя отношениями, никогда не думал, что смогу найти ту, которой я рискну отдать все: сердце, душу, любовь и творчество. Это казалось мне таким далеким. Я думал, что слишком молод, а время неумолимо шло вперед. Дряные интрижки, секс под наркотиками и алкоголем с неизвестной девушкой, лицо которой я не помню и никогда не вспомню. Я не буду помнить ее улыбку и те складочки на коже, которые она образует. Не буду помнить изгибы тела. Не буду наслаждаться ее запахом. Ее слегка потрескавшимися губами от сильного ветра Питера. Нет, я эту девушку не вспомню. Я ее сразу же забуду и выкину из головы. И когда я стал готов связать себя с ней, я понял, что мне нельзя этого делать. Я потяну ее на дно. Если уже не потянул. Мне плевать на себя — я потерян, нахожусь вне зоны доступа. Мои кости сломаны, надломаны, отколоты, им уже ничего не станется. Мое сердце просто уже сгнивший кусок мяса с разорванной аортой и полыми венами. Она не такая. Она не потерянная. У нее есть все шансы выжить и выплыть наружу. Я не имею ни малейшего права удерживать ее. Я должен отпустить ее. Я должен покончить с ее страданиями. Я не хочу делить с ней свою боль, я хочу сам упиваться ею и захлебываться. Я хочу забрать ее боль. Хочу, чтобы ей стало проще, чтобы она вдохнула воздух и никогда не боялась его потерять. — Спасибо большое… Это потрясающе, — говорю ей, стараясь настроить на разговор. Назовите меня гондоном и уродом, да, Вы не ошибетесь. Попадете даже в точку. Мой день рождения для нее тоже праздник, но я готов им пожертвовать, чтобы сказать то, что должен. — Я рада, что тебе понравилось, — она останавливается и поднимает свои глаза на меня. Мы как раз возвращались к парадной Иорданской лестнице через Лоджии Рафаэля. Длинный и красивый туннель. Тишина вокруг. — Я должна тебе кое-что сказать. Насчет всего, что произошло летом, — я вижу, чувствую фибрами своей души, как тяжело собраться с мыслями. Ей. Мне. Она опускает голову, смотрит на пол, потом поднимает глаза к потолку, я следом за ней. Собираясь с силами вместе с ней. — Мне потребовалось немало сил и усилий, чтобы отпустить Артура, отпустить тот период времени. Прошло полгода и мне все еще тяжело, но теперь, когда я вернулась на работу, все как будто исчезает. Конечно, я всегда буду помнить его лицо, это важный момент наших жизней, — она утирает слезы, которые идут нескончаемым потоком. Блять, я не смогу. — Я не хочу, чтобы наша история кончалась, Мирон. Я все еще люблю тебя и всегда буду любить. Это просто очередной этап и проверка наших чувств на прочность и искренность, — она берет меня за руку, сжимая ладонь, от чего сердце бьется чаще. Я умру от тахикардии, клянусь. — Давай попробуем сначала? Вдох. Выдох. Аритмия. Я не знаю, сколько времени молчал. Наверное, бесконечность? Или две? А может три бесконечности? Ну, давай. Скажи ей. Давай. Блять, давай! Я люблю тебя, Юль. — Я не люблю тебя, Юль, — отпускаю ее руку и делаю шаг назад. — Я поверил тебе, что смогу когда-нибудь полюбить, и я правда любил тебя тогда. Но сейчас все погасло. Да, моя любовь вышла на перекур и не вернулась, — я смотрю в ее испуганные глаза, стараюсь сам не разреветься под стать ей. — Я не тот человек, который нужен тебе. Ты найдешь того, кто будет нежен с тобой, кто будет любить тебя до разрыва сердца, до содранных в кровь колен, но пойми, блять, это не я. Я прогнил. У меня нет сердца, там пусто, — беру ее за руку и кладу ее на грудь. Тук-тук. Слышишь мою аритмию? Чувствуешь мою ложь? — От меня не требуй любви, я ее тебе просто не дам. Не способен я на это, — подхожу к ней вплотную, хочу сказать, добить ее, но она опережает. — Не тебе решать то, с кем мне быть, Мирон. Ты не имеешь на это права. — Нет, имею, — плююсь серной кислотой в нее, прожигая на сердце дыру размером в не одно стадионное поле. — Я говорю как есть, и как будет лучше для тебя. Я ебал шлюх и всегда буду это делать. Я все время в разъездах и в каждом новом городе просто ебусь с кем попало, понимаешь? Я не семейный человек, блять, я не создан для этого. И для тебя не создан, — выдыхаю. Она молчит. Кажется, что перестала дышать. Кап. Кап. Тук. Тук. — Я не люблю тебя, Юль.