Я выпал из жизни. Будто человек, который слишком резко и быстро прервал чтение книги. Не знаю, что ждет дальше главных героев, и какая судьба в итоге ждет их. Посмотрев в окно воскресным утром, я удивился, что все вокруг замерло. Прохожие застыли, машины заглохли, и слышен лишь ветер, щекочущий листву деревьев. Все запахи потеряли свою концентрацию в воздухе, лишь запах ее миндального крема для сухих рук въелся в меня и не покидает.
Пытаюсь разорвать белоснежные листы грусти, что окутали с ног до головы, пытаюсь выкинуть из головы дурные мысли. Пускаю внутривенно в себя боль разочарований и жалости к себе и к ней, что так терпко и медленно скатываются по моим обветренным и рваным губам, попадая в ранки, окисляя меня.
На сердце — осадок. Осадок, избавиться от которого я не знаю как. Хочется вырвать сердце, закинуть в стиральную машинку с отбеливателем, надеясь, что это вещество смоет всю гниль, весь мрак и табачный смог. Но этого не произойдет. Этот осадок имеет цвет вины, печали и смерти. Вина никогда не сотрется, она, будто старые дневники, сохранится и бесследно никуда не исчезнет. Печаль, она будет тихой тенью позади, и я, как Питер Пен, буду не в ладах с ней. Она будет всегда рядом, такая ненастоящая и такая не моя. Ну, а смерть… Это просто груз на плечах, подобно грузу Атланта. Только в разы тяжелее.
Перечеркал все стихи в надежде выжать что-то из себя, но получались несвязанные строки, которые стыдно даже произносить вслух. Мне кажется, что я словил приступ абстиненции, который испытывал в далеком прошлом, еще в Лондоне, когда только наркотики и спасали.
Я в бреду.
Вижу прообразы мнимых и счастливых людей, вижу, как все могло быть, но, только открыв глаза чуть шире, замечаю, что все не так. Что я сижу над стаканом виски уже несколько дней, упорно смотрю в окно, надеясь заметить то, как она подходит к моему подъезду, упорно пытаюсь представить, что она делает сейчас, и ближе к ночи понимаю, что абсолютно ничего.
Мы оба стали эфемерными. Такими хрупкими, мутными и исчезающими. Будто призраки парят над землей, пытаясь поймать грубость прохожих плечом.
Я не пытаюсь жить нормально. У меня это никогда больше не получится. Слишком много колоссальных перемен, который выбили весь кислород из грудной клетки, оставляя тлеющую пустоту. Но я верю, что у нее получится. Я сделаю все, чтобы показать ей, что у нее есть шанс остаться в живых.
Она достойна этого. Она заслужила. Пережив те колоссальные вещи; смерть матери, ужасающие фрагменты прошлой жизни, примирение с отцом, рождение Артура и встреча со мной. Все это в своей совокупности доказывает, что она достойна большего, она достойна счастья.
Счастья с тем человеком, который может ей его дать. И этот человек вовсе не я. Это тот парень, который ездит каждый день на метро, приезжает в просторный офис, здоровается со всеми и задорно смеется. Он много пишет, возможно, потому, что работает в популярном издательстве или журнале, например, SNC или The Hollywood Reporter. Он нравится многим, но ему никто не нравится. И я думаю, что Юля сможет понравиться этому парню. Они познакомятся случайно, прямо как мы с ней. Или может быть через общих знакомых. Она расскажет ему про свою работу в Эрмитаже, умолчит о своем темном прошлом. Он поделится с ней своими воспоминаниями из детства, потому что оно у него было счастливым, и он затянет ее в светлый омут, не темный, какой был у меня. Он будет целовать ее очень нежно, отнюдь не так рвано, как это делал я, не так страстно. Он будет любить ее, боготворить и ублажать. Они будут счастливы. У этого парня есть все шансы сделать ее счастливой.
И как все же горько признавать свое поражение. Сначала ты прекрасно понимаешь и осознаешь, что входишь в болото из грязи, гнили и отвратительного ила. Ты не хочешь этого делать, сопротивляешься и кричишь во все горло «нет», пытаешься вырваться, но оно продолжает медленно поглощать тебя, сантиметр за сантиметром, и вот уже эта грязь плотно въелась в каждую клеточку твоего тела. Поглотила тебя целиком, с головой. Со временем в этом болоте тебе станет так уютно, тепло и комфортно, что ты не допустишь даже и в мыслях варианта захотеть выбраться оттуда, несмотря на то, что запас кислорода с каждой секундой становится все меньше, а грязь уже впиталась под кожу так прочно, что ты стал весь состоять из нее. И самый отвратительный момент происходит, когда тебя резко что-то выталкивает из этого болота, ты стоишь рядом и смотришь на всю эту гниль, слякоть, покрытые пиявками руки и понимаешь, как мощны и глупы были твои собственновыдуманные иллюзии, заставившие увидеть в заплесневелом болоте кристально чистый океан. Этим океаном, Юль, для тебя я и был. Ты ведь это поняла, милая?
Все это время, что я находился в своей квартире, в голове моей проскальзывали эфемерные и такие далекие воспоминания моментов и ситуаций, когда внутри нас не разрастались вечные льды, не было колющего и щемящего чувства в груди. Льды наши тут же обагрялись алой кровью, дырявя души и топя отношения в ледяной воде Северного Ледовитого океана, а призрачный смех от них уносился ветром, поднимаясь вместе с водой, затихая и умирая где-то внутри сердца. Буря подступала все ближе, голоса в ветре стонали, кричали и надрывали глотки. Эта серенада становилась все громче, с каждым днем усиливаясь и становясь мощнее и больнее, удручая и разбивая душу на тысячи мелких и острых осколков, которые разлетались неизвестно куда. Как и мы с тобой разлетимся, Юль. Мы живые, по нашим венам и артериям течет кровь, у нас есть органы чувств, мы можем любить и хотим любить, но мы улетим, разорвемся на атомы и, в конце концов, просто испаримся, оставив друг друга в гордом одиночестве.
Но ты не будешь одинока, слышишь?
Н и к о г д а не будешь одинока.
***
Я пытаюсь жить. Пытаюсь просыпаться по утрам в хорошем настроении, пытаюсь придумать что-то интересное, стараюсь выходить на улицу и много гулять. Каждый день я брожу по улицам Питера и все еще пытаюсь разглядеть его лицо среди прохожих. Но я не вижу его. И это дает трещину по сердцу еще сильнее. Чувство обреченности накатывает, будто сильнейший удар цунами.
Я не пытаюсь жить. Не пытаюсь просыпаться по утрам в хорошем настроении, потому что вечно просыпаюсь в панике от кошмаров. Недавно мне приснился сон, который не отпускает меня. Подумать только; кто главные герои моего грязного романа? Ты, да я, да мы с тобой, Мирон.
Темная и слегка мутная вода тихо и размеренно вытекала на темную плитку, в то время, как воздух наполнялся удушающим запахом гнили вперемешку с январским холодом твоих духов, превосходящих по своему эффекту все возможные запахи на свете. Нас окружают старые и протертые до дыр стены, что пропускают холод. Под бледным, тусклым и мигающим светом жалкой лампочки мы лежали в заполненной до краев ванне, а твои тонкие и бледные пальцы все сильнее сдавливали мою шею, разрисованную брызгами гематом из палитры всех оттенков аконитов до бледных и вялых незабудок. Мое тело — холст. Ты — художник. Нарисуй меня, Мирон, а затем разорви_сожги. Ты резко хватаешь меня за мокрые волосы, окунаешь в ледяную воду, держишь под ней до тех пор, пока я не начну еще крепче сжимать слабой ладонью твое запястье. Я даю тебе обещание, что больше не буду вспоминать о твоей доброте, твоей нежности и любви по отношению ко мне. Я вспоминаю прошлое, и это губит меня сильнее. Легкие горят ледяным огнем, но я не пытаюсь сопротивляться тебе. Твое хладнокровное молчание не удивляет меня. С каждой секундой мне становится все бессмысленнее существовать. Но я продолжаю потому, что именно в этот момент ты высовываешь меня из воды, выпускаешь из омута глаз твоих, и я просыпаюсь.
Не помню, когда видела его в последний раз, но именно в этом сне его образ стал появляться перед глазами чаще всего, и мне казалось, что прошло не три месяца жизни без него, а всего лишь день или два.
Лера с Ваней поддержали наше желание взять перерыв в отношениях без определенного периода. И вот третий месяц я, будто юла, кручусь и не могу остановиться. В одну сторону, затем в другую, и вновь повторяю свое движение. Без остановок, без передыха.
Сегодня Новый год. Не замечаю, как проносится предновогодняя суета, как мы с Лерой наряжаем нашу елку, готовим салаты; оливье, селедку под шубой и запеченную свинину. Мы решили позвать Ваню с Порчи, затем к ним присоединились Женя и Илья. Все эти люди знают меня как невесту, уже, наверное, бывшую, Мирона. Но, тем не менее, они мои друзья, особенно Ваня, с которым меня сблизили обстоятельства.
Но что-то меня тревожило. Неужели они, лучшие друзья Мирона, пришли ко мне и решили оставить его в одиночестве? Я знала, что в Новогоднюю ночь увижу его и была вовсе не против. Он — часть моей жизни, вырви его, и я останусь ни с чем.
— Так, через тридцать минут Владимир Владимирович в прямом эфире! — говорит Лера, судорожно расставляя бокалы по столу, ставя бутылку Российского шампанского на стол. — Ваня, откроешь?
— Конечно, не переживай, — улыбнулся парень, приобнимая ее за плечи.
Наверное, я очень плохая подруга, ведь из-за своих проблем и невзгод совсем забыла о том, что Лера рассталась с Андреем. Когда она приехала ко мне из Питера в Италию, у них не заладились отношения, и, чтобы не наседать на меня и не портить мне настроение, она решила умолчать об этом. Затем он сам приехал на мой день рождения, и кажется, что между ними все наладилось, но по приезду в Питер Лера сильно переживала обо мне, и Андрей предложил расстаться, ибо все свое свободное время Лера уделяла только мне и Мирону.
Я его не осуждаю. Конечно, Лера поступала неправильно, уделяя все свое время только мне. Я много раз говорила ей об этом, но она упорно не слушала, пыталась вытащить меня со дна, старалась помочь встать на ноги и просто быть рядом. Но личная жизнь важна, и забывать о ней неправильно. Но она уверила меня, что я не виновата. Виноват Андрей и пагубное влияние на него Славы. Зато после этого она начала часто общаться с Ваней, не знаю, что между ними, но уверена, когда придет время, она мне обязательно расскажет.
Звонок в дверь. Я говорю ребятам, что открою. Делаю вид, что не замечаю, как они напряглись. Не смотрю в дверной глазок, лишь отодвигаю уличную обувь, касаюсь носками влажного коврика и открываю дверь.
— Привет, — говорит он, а я делаю шаг назад, будто пячусь от холода, который исходит от него.
— Привет, — отвечаю я, опуская глаза на кольцо, которое не решаюсь снять уже третий месяц.
— Ты не против? — спрашивает, и я отрицательно качаю головой. — Спасибо.
Возвращаюсь на кухню к ребятам, как вдруг на экране появляется президент, начинает говорить о том, каким сложным был две тысячи семнадцатый год, говорит о грядущих выборах, говорит о том, что не надо отчаиваться, надо продолжать жить дальше и дарить радость окружающим людям.
— С Новым две тысячи восемнадцатым годом! — заканчивает свою речь Путин, и начинают бить куранты.
Ваня открывает бутылку шампанского, начинает разливать. Лера пихает всем листочки с карандашами, ибо ручки могут подвести и перестать писать в самый неподходящий момент. Я даже не знаю, что загадать. Озадаченно смотрю на листочек, а затем встречаюсь взглядом с Мироном, что стоит напротив. Я улыбаюсь.
«Ничего. У меня все есть». Пишу, поджигаю, пепел кидаю в шампанское и выпиваю залпом, чувствуя, как замки возводятся на свои места.
— Вань, ты же купил фейерверк, как я просила? — спрашивает Лера, а парень закатывает глаза, усмехаясь.
— Ну, конечно, ты мне все мозги проела, ненасытная татарка.
— Тогда пошли запускать! — радостно кричит она, надевая свою шубу и угги. — Юля, давай, пойдем. Сейчас такое файер-шоу будет!
— Да, конечно, вы идите, а я подойду через минут пять. Схожу в туалет, — я правда иду в туалет, надеясь смыть с себя легкое опьянение. Остужаю лицо прохладной водой, брызгаюсь туалетной водой и подкрашиваю губы гигиенической помадой, надеясь увлажнить свои потресканные и покусанные до крови губы.
— Почему ты скрываешься от меня? — выхожу из туалета и слышу его глухой голос из гостиной. Оттягиваю платье и выхожу на свет. Он стоит у стола, убирает грязные и пустые тарелки в посудомойку. Знает, что и куда класть, ведь это моя квартира.
— Я не скрываюсь, — подхожу к столу и беру кусочек салями, чтобы хоть куда-то деть дрожащие руки. — Просто не знаю, что сказать.
— Я тоже не знаю, но говорю же, — он запускает посудомойку и идет в сторону коридора. — Пойдем, а то всё файер-шоу пропустим, — тянет ко мне свою ладонь, и я без промедления беру ее потому, что сама этого хочу.
Выйдя на улицу, Ваня и Порчи уже зажгли фитиль, и через пару мгновений нас озаряют яркие вспышки огней, что заполонили все небо. Вспоминаю фейерверк, который устроил мне Мирон на мое день рождения, и широко улыбаюсь, стоя рядом с ним. Поворачиваю голову и замечаю его улыбку, ясность взгляда и игру цветов от салюта. Синий. Красный. Зеленый.
Вспоминаю Марлу и Рассказчика, которые стоят и смотрят, как взрываются небоскребы. Осталось взяться за руки. Возьмешь ли ты меня за руку, Мирон?
— Красиво, да? — спрашивает Фёдоров, и я улыбаюсь.
— Да, очень красиво, — не замечаю, как близко он подходит ко мне, как моя голова оказывается на его плече, а в голове начинают появляться строчки Океана Ельзи.
С кем Новый год встретишь, с тем его и проведешь. Надеюсь, что эта та самая правда, которую я жду и хочу видеть в своей жизни. Надеюсь, что это не конец.
обійми мене, обійми мене, обійми \\ так лагідно і не пускай
