Тащили вниз и наружу

Ты не можешь отрицать, что никогда не любил меня. Так зачем ты тратил на меня время, какова была твоя цель?

Сколько воды утекло с тех пор, да даже и не воды. Слез, чистых как голубое небо, и одновременно горьких, как пуд соли. Слезы стали въедаться в кожу масляным пятном, оставляя под глазами синие пятна, которые не затирались ни лучшими тональными средствами, ни элитным отдыхом. Что ж, даже у призрака должны быть свои черты, раз уж лицо превратилось в маску, на которой больше не было эмоций, кроме равнодушия и безразличности к этому миру. Маска врала, как врала и я, говоря, что все хорошо, и мой перестал приходить ко мне во снах, и рвать мое тело своим взглядом. Взглядом, который принадлежал человеку, который никогда не был чудовищем, а скорее мучеником, испытавшим почти то, что пришлось испытывать мне. Однако все муки пастыря, не помешали ему скинуть меня со скалы и смотреть, как внизу мое бледное и искалеченное тело истекает кровью, и я тяну руки к нему руки. Тяну руки, пока их не ломает порыв ветра, который словно по велению жестокого рока поднялся, и не стихал, пока мой призрак сшивал по кускам свой обитель и поднимался по утесу, вокруг которого расцвели дивные багряные цветы. Эта боль была не такой нежной, как виделось романтикам, но я готова была к тому, что пастырь убьет меня, хотя бы просто из жалости, что бы не видеть, как это уродливое создание едва волочит конечности, пытаясь снова обрести свое время в вечном и неумолимом круговороте жизни. Я всегда думала, что у убийц нежные глаза мучеников, пока не встретилась с серым кардиналом лицом к лицу. Тогда я познала, что не только у любви глаза дьявола — у кардинала, за небесной синевой скрывались именно эти глаза. И когда, не взирая на слова Алекс, о том, что она ошиблась и он на самом деле никогда не швырял ее на скалы, я решилась посмотреть в них снова, единственное, что открылось моему взору, было то, как в этих глазах открывается молчаливый приказ о молчании. Убийца понял, что я увидела его, и на лице кардинала появилась улыбка, от которой все содержимое моего желудка попросилось наружу. Сдержать этот порыв было необходимо. Он улыбнулся. И глазами показал, что уважение ко мне растет. В моих же было презрение и желание спасти Алекс от этого монстра, который был действительно убийцей и целенаправленно швырял ее об утесы каждый раз. Терпение лопалось по швам, как и нити, сдерживающие мою грудь, но кардинал видел это. И поэтому ненавязчиво тянул за узлы, пока из моей груди не вырывался омерзительный треск, а за ним и непременно струя крови, что капала на пол и просила добавления к тому озеру слез, что было готово утопить и меня, и пастыря и мои сны. Кардинал смеялся, раздирая свою глотку ужасным хохотом, а Алекс опасливо смотрела на него, стараясь не замечать всего этого и говорить о чем-то совершенно другом. Он смеялся, нити во мне рвались, но потом, я вдруг поняла, что никакой это не дьявол. Любовь — второе имя дьявола. А кардинал не имел права так называться. Он был кем-то вроде монстра. Простое чудовище, возомнившее о себе слишком много. И следующий раз, встретившись с ним взглядом, я увидела за этим голубым взором страх. Что ж, я разоблачила этого лжеца. В этом и была моя вендетта. Осталось только подождать, пока Алекс увидит за ним то же самое, пока сама не поймет, кто сидит перед ней. Не спаситель, как назвала она его и уж точно не бес, как показалось сначала мне. Я провожаю их обоих, а не прощение во мне все растет. Не прощение к кардиналу, к Алекс, которая упрямо летит в пропасть, не прощения к пастырю и в первую очередь в себе. И я не простить ничего лишь потому, что мечты о детской и невинной любви померкли, затупившись о мою алчность, и реальность прорезала мой сладкий кокон своим ножом. Сначала, она нравилась мне до безумия, а потом я начала тонуть в ней, как когда-то в глазах своего молчаливого убийцы. Те глаза были подобны океану, они меняли цвет от изумрудного до серого, и никогда не врали. И эта искаженная реальность никогда не врет — по ночам я слышу, как тоскливо раздается мелодия из шкатулки. В той мелодии — шум волн, порывы ветра и мои крики - сливаются в невыносимую какофонию, заставляя не спать меня, пока я не потеряю сознание от усталости, или очередной прорвавшейся раны. Мой грех заключался не в чем-то особенном: я просто протянула руку дьяволу, а он не захотел отпускать меня, и ныне всегда находился рядом, даже во время самых теплых вечеров у камина, даже во время самых тяжелых ночей в алкогольном бреду, и даже во время самых важных занятий. Дьявол сидел рядом. Дьявол был молчаливым напоминанием о моем грехе, и чтобы искупить его, не стоило прекращать попыток забыть обо всем, но этот замкнутый круг продолжается и по сей день. И не важно, сколько еще слез утечет, пока я перестану просыпаться на минном поле, видя только холодные взгляды вокруг себя. Не важно, сколько новых нот, я услышу в той зловещей колыбельной. Все не важно. Я продолжаю бояться за Алекс. И лишь поэтому еще в груди кардинала не зияет дыра, оставленная моим собственным ножом, выплавленным из стали. Он слишком дорог для Алекс, он для нее словно вода, которая спасает ее и от этих жутких звуков, и позволяет ей дышать, лежа на утесе. И именно поэтому, мне не жаль ее. У нее пока есть шанс выпрыгнуть со скалы в море, перестроить свои легкие в жабры, променять перья на чешую и жить в другой среде. А я так и останусь птицей, которая изранена в электрических проводах, в поисках спасения и мира для себя. А может, еще и для человека, который оставил несмываемые следы на щеках.