Сказание о Сари-Киз

Над Горхоном висит белесая дымка, парит знойный полдень. Глотка омывает раскаленные осыпающиеся берега, унося нагретый песок в прозрачной воде. Звенят над качающимися травами ласточки, где-то вдалеке натужно кричит паровозный гудок и постукивают колеса. Шарканье ног рабочих и их голоса, как монотонный гул. Кажется, сама земля вздыхает тревожно, недовольно. Гаруспик продолжает растирать горькую сухую твирь, отмерять по капле настойку, следить за нагревом. Привычно смотрит он на облачко пара, подкручивает вентиль и глядит, как тоненькой струйкой течет зеленоватая, пахнущая травой и прогретой землей, жидкость. На столе рядом — письмо из столицы от инквизитора Аглаи. Аглая писала, как налаживается жизнь в столице, как ей удалось исправить положение в городе, после распоряжения отправить туда продовольствие. Потом что-то про инквизитора Орфа и суды над зачинщиками мятежей. Недавнее письмо Гаруспик убрал в стол нераскрытым. Крепко запечатывая бутыли, он каждый раз удивлялся тому, как пробка плотно притирается к стеклу, занимая свое место. А здесь ли его место? Притерся ли он среди степей и обветренных, пьяных от запаха трав пастухов? Закопченный потолок пещеры осветил жадный факел, пожирающий кору. Белый огонь высвечивал из темноты приземистые фигуры червей в лохмотьях и мясников, которые опирались на стены могучими мозолистыми руками. Очаг притягивал их, собирал Уклад воедино. — Хозяйка Каиных не уважает кровных. Ее люди насмехаются над нами, не дают нам спокойно жить в городе, — голос мясника отдавался во всех закоулках термитника. Говоривший был закутан в черную с редкими подпалинами ткань, даже лицо он закрывал как можно сильнее. — Но мы собрались здесь, чтобы узнать другую беду, — закутанный говорил протяжно на степной манер. — Мать Бодхо не посылает нам авроксов. Последний аврокс был принесен в жертву, чтобы ушла Чума. С тех пор кровные не видели ни одного. За его спиной фигуры мясников зашептали и закивали головами. — Мать Бодхо прогневалась на кровных. Только если родятся новые авроксы, Уклад сможет жить дальше. Если нет — кровные погибнут под гнетом чужих родов. В освященный круг вступил старый степняк, вертя в иссушенных руках переплетенные стебли. Старик убрал спутанные белые волосы, чтобы искры не попали на них и начал: — Направлять Уклад должен Старшина. Только Старшина может указать нам, как вернуть авроксов. Закутанный обернулся на старика. Дрожащий свет косо падал на лицо возразившего, из-за больших надбровных дуг тени скрывали серые глаза, и он казался слепым. Плотный, терпкий запах горящей смолы заполнял все пространство. — Кровные знают, о чем говорит ойнон Сарт. Ты говоришь об Артемии, сыне Бураха. — Он одолел Старшину Оюна в поединке. Доказал, что он менху, следующий линиям и принявший дело отца. Он спас Уклад от чумы. Разве этого не достаточно, чтобы быть Старшиной? — подтвердил седой Сарт глядя на пламя. — Неужели ойнон Сарт не слышит больше степи, не чувствует дыхания матери Бодхо? — закутанный в черное подался вперед, вскинув руки. — Ведь каждый, кто слышит ее, должен понимать — Бурах для нас чужой. Он лишь родился среди нас. А можем ли мы позволить чужаку стать Старшиной? Сгрудившиеся за спиной у старика одонхе залопотали. — Он забыл голос степи, он отвернулся от нашей веры, от матери Бодхо. Может, Бурах и стал менху, но разве может он стать Старшиной? Закутанный в черное едва не задыхался, произнося каждое слово. Из-за падавшей тени он казался выше Сарта, хотя был ему по плечо. — Бурах спас Уклад, — повторил Сарт. — Он победил Старшину Оюна и выдержал его испытания. Пламя вспыхнуло оранжевым и зашипело. Уголек выпрыгнул на каменный пол рядом с закутанным. Черная ткань распахнулась, открывая бугристую морщинистую кожу. Мясистый нос был загнут клювом коршуна. — Бурах спас только тебя, Сарт! Сколько кровных забрала Чума из-за того, что им не хватило панацеи?! Или может, Бурах отдал панацею тому чужаку из столицы? И лишил кровных надежды увидеть рассвет? Позади них все громче и громче слышались возмущенные голоса мясников. — Уклад не признает Бураха, Сарт. Старик не отступил и сделал шаг навстречу закутанному. — Если так, почему ты не спросишь нашу Мать Настоятельницу? Почему ее нет среди нас? Закутанный в черное блеснул редкими острыми зубами. — Мать Настоятельница заботится о нас и оберегает нас. Но только Старшина может открыть Укладу путь к милости Бодхо. Мясники стали кричать все громче. Многие застучали по полу каблуками. — Инициация! — провозгласил Сарт, перебивая остальных. — Ибо сказано в Баур-Мегес: Сари-Киз прошла инициацию, и мать Бодхо подарила ей аврокса, тогда вернулся мир в таглур. Пусть Мать Настоятельница пройдет инициацию! В тишине стало слышно как потрескивают сгорающие ветки. Стоящие кругом мясники вновь зашептались, но уже еле слышно, прикрывая лица. Закутанный в черное начал без прежней уверенности: — Кровные знают мудрость Баур-Мегес. Но кто будет проводить инициацию? — Артемий, сын Бураха. Он могуч, крепок, здоров. В нем течет кровь менху, — возвестил Сарт. — Бурах не был в Укладе слишком долго! — опять взвизгнул закутанный. — Он одолел Старшину Оюна и сильнее любого из нас. И готов доказать это в круге Суок. Не думаешь ли ты, что кто-то согласиться выступить против него в поединке? Мясники перестали шептаться, посматривая друг на друга. Но никто не осмелился заявить, что он сильнее человека, с которым не сладил сам Оюн. — Пусть Мать пройдет инициацию! — закричал кто-то. — Пусть Бодхо подарит ей аврокса! — Инициация! — закричали мясники, поднимая руки кверху. — Авроксы вернутся! Настоятельница станет их началом! Толпа шумела, алые искры трещали рассеивая мрак. Весь Уклад шумел, повторяя снова и снова. Их голоса сливались в единый живой раскат, который плыл по Термитнику вместе с пряным запахом горящей травы. Сарт подошел к складам, где жил Гаруспик вечером, когда закончилась дневная страда. Старик вздыхал, хмурился, крутил в руках переплетенные корешки, опять вздыхал… — Служитель? — Здравствуй, Артемий. Да согреет тебя Мать Бодхо. Гаруспик не ждал, что Сарт придет к нему. По тяжелому дыханию гостя он догадался, что разговор будет непростым. В нехитром жилище травника прямо на полу, застеленном протертой бычьей шкурой, лежали пучки савьюра, твири и других трав. Низкий побуревший потолок, стены с заботливо подклеенными белесым клеем изображениями человеческих тел, бульканье кипящего настоя — все это производило ощущение дома и уюта. Гаруспик стоял за столом возле перегонного куба и отмерял капли, падавшие в сосуд. С каждой новой пробиркой он делал пометку в бумагах. Сарт опустился на резной стул и присмотрелся к искусному рисунку быка на свисавшем со стола листке. Бык был мастерски нарисован темно-красной и фиолетовой краской, грустные глаза казались влажными, живыми. — Эрлик созвал весь Уклад. Недавно двух пастухов избили в каменном дворе, говорят, кто-то из людей Каиных, — начал Сарт. После того как Мария стала Хозяйкой, она могла видеть судьбы едва ли не каждого в городе. Далеко не все считали, что должен был быть тот, кто бы ограничивал ее силы и направлял. Тем более, один такой уехал из города в столицу. Где сейчас Бакалавр? — Я здесь вряд ли чем-то помогу, — ответил Гаруспик, повернувшись к гостю. — Если только Ольгимский… Младший Влад Ольгимский, теперь уже как полноправный хозяин-боос, получал от боен кровавые груды мяса, тонны шкур, тускло блестящие рога быков. Но Мать Настоятельница Тая Тычик до сих пор не простила Ольгимским смерть своих детей во время Мора. Запечатанный Термитник словно каменным валуном раздавил всякую надежду на хорошие отношения между новым боосом и Настоятельницей. После смерти Большого Влада появилась надежда, но она растаяла из-за недоверия к его сыну. Артемий чувствовал, что разговор на этом не закончится. — Но это не главное, — подтвердил его опасения Сарт. — Авроксы. Авроксов больше нет. Уже больше года не родилось ни одного. Мы пережили Мор, но Эрлик считает, что дальше не проживем. И он опять отказал тебе в праве быть Старшиной. Артемий коротко хмыкнул. — Неудивительно. Только мне это больше не интересно. — Пойми, Артемий, — Сарт взволнованно приподнялся и снова сел. — Эрлик и ему подобные считают, что ты не достоин быть Старшиной. Но ко мне тоже пока еще прислушиваются, так что… — Мне это не интересно, — повторил Гаруспик, переливая жидкость в куб. Он все равно остался менху, кто бы что не говорил. На исходе дней чумы, Артемий отдал дозы панацеи Сарту Мангызу, Тае Тычик, другим, кто нуждался в помощи. Но этого было ничтожно мало. Последние флаконы Гаруспик отдал Данковскому в надежде, что тот лучше распорядится ими. Многие в Термитнике не пережили тех дней и их тела сожгли в могильных ямах. Уже тогда одонхе стали роптать на такой способ погребения. Эрлик же всегда соглашался со Старшиной Оюном и после его смерти искал любой повод, чтобы не допустить до власти в Укладе Гаруспика. Сарт вздохнул и начал снова: — Эрлик говорит, что Мать Настоятельница не способна в одиночку поддерживать Уклад. Поэтому оставалось только… Сарт замолчал, прикоснулся к белым редким бровям, вдохнул запах сухих стеблей и спросил: — Ты ведь помнишь Баур-Мегес? Мне пришлось предложить инициацию Матери Настоятельницы. Сарт сказал последние слова на степном наречии. Рука Гаруспика с флаконом застыла в воздухе. Он сделал вид, что не понял гостя. — Инициация? — «И приняла Сари-Киз милость Бодхо, и родился от нее Аврокс доселе невиданный…» — пробормотал Сарт. Гаруспик, все еще не понимая, продолжал возиться с пробирками. — Припоминаю. Но это только сказание. — Я слышал от Исидора, что раньше так действительно заключали союзы, и земля давала кровным, что они хотели. Это не просто притча, — заключил Сарт. Порой он казался Гаруспику весьма разумным и рассудительным. Сарт одинаково хорошо говорил со степняками и с приезжими, не держался исступленно за старые обычаи, как многие из кровных. Всегда был готов решить дело спокойно, по здравому рассуждению. Если кто-то в Термитнике заявлял, что не примет помощи от пришлых, Сарт объяснял, что это не ради приезжего незнакомца, но ради жизни таглуров и спасения от преждевременной бездны Суок. Пока был жив Старшина Оюн, к Сарту прислушивались редко. Артемий удивленно отставил посуду после слов гостя. Все-таки отец знал Сарта намного лучше его самого, для Артемия он недавний доброжелатель. Почему Сарт настоял на проведении старого обряда? Да и поможет ли это вернуть авроксов? — Уклад согласился с этим? Сарт кивнул. — Баур-Мегес помнят все. Тем более Эрлик. «А причем тут я?» — едва не вырвалось у Гаруспика. Он отложил ступку с размолотой кашей и стал вытирать руки, разглядывая пятна сажи. — «Как самый могучий, прошедший путями Суок, подобный быку…», — прочитал Сарт на степном. — Никто даже не помнит, что это за ритуал, — Гаруспик покачал головой. — Истории об авроксах связывают с одним, — медленно произнося слова ответил Сарт. Дальше он продолжил на степном. — То есть, я должен..? — Артемий не поверил своим ушам. — И это предложил ты? Он был готов услышать, что угодно. Но такое буквальное толкование степного мифа было совершенно из рук вон. — Артемий, ойнон, я не желаю тебе зла, — Сарт встал рядом с Гаруспиком. — Сейчас это единственный способ отвадить Эрлика. Он сеет раздоры среди Уклада, добром это не кончится. — Я отказываюсь, — твердо произнес Гарусик, шлепнув карандаш на стол. — Эти игры меня не волнуют. Тем более Тая… Ты знаешь, сколько ей лет. — Не меньше, чем было Сари-Киз, — возразил Сарт, поглядывая на листья травы. — Это просто легенда. Вы хотя бы спросили саму Таю? Каково будет ей? — Гаруспик нахмурил брови. — Потому я и предложил тебя. Ты для нее желанный гость и друг, — поспешно оправдывался Сарт. — Эрлик многое держит от Матери в секрете. Но после инициации его сместят. — Нет. Гаруспик сжал в руке скальпель. — Пойми, ойнон, если Эрлик узнает, что ты отказался, он отменит инициацию и изгонит тебя из Уклада. — Нет. Я на такое не пойду, — Гаруспик бросил скальпель в ящик, взял мешок травника и ушел, хлопнув дверью.