Рисунок по памяти

      Хадижа сидела на полу студии, смотря на холст, на котором уже довольно ясно вырисовывался силуэт танцующей женщины. Художница поморщилась: ей совсем не хотелось вспоминать сцену в клубе, но как нарочно именно образ танцовщицы с саблей будоражил ее воображение и послушными штрихами ложился на холст. И сейчас Хадижа сидела, изучая уже нарисованное, и не могла понять, что ее так волнует, что за неясная тревога и тоска поселились в её груди. Девушка посмотрела вокруг — на стенах висели наброски и рисунки карандашом: вот пейзаж Сены с виднеющимся вдалеке собором Парижской Богоматери, вот портрет Одетты, нарисованный украдкой, пока они сидели в кафе, Жак, — взгляд остановился на портрете Зейна, и Хадижа отвернулась, опустив глаза. Она с Зейном практически не виделась, с того разговора в машине. Хадижа все свое свободное время проводила в студии, рисуя, он — в делах клуба, не исключено, что в компании Гарры, либо дома, но девушка его избегала.       Непонимание, как себя вести с мужем, и скорый отбор на конкурс гнали ее рисовать, но, похоже, и тут ей не будет покоя. Хадижа еще раз посмотрела на холст, потом перевела взгляд на наброски, и вдруг ее озарило: лицо! Лицо танцовщицы — это была не Даниф, не просто абстрактная девушка, в чертах угадывался знакомый и родной образ. — Мама, — прошептала Хадижа.       Она встала на ноги и подошла к столу, на котором лежало множество зарисовок, альбомов с рисунками, и нашла ту папку, где были портреты Жади. Хадижа рисовала ее давно, еще до того, как узнала и поняла, кто для неё эта женщина. Образ Жади был единственным кусочком её прошлого, кусочком той прежней жизни, о которой она ничего не знала. Портрет матери повторялся на множестве рисунков, в множестве различных техник, но Хадижа сомневалась, стоит ли использовать это изображение теперь, когда она знала, кем была эта женщина, знала историю самой Жади.       «Главное, рисуя, вкладывать в свою работу часть души, сердца, эмоций», — вспомнились ей слова Мерьеля при их странном разговоре тет-а-тет.       А что в ней могло пробудить больше эмоций, чем образ матери? — Ну, что ж, попробуем, — выдохнула Хадижа, беря кисть.       Штрих за штрихом, мазок за мазком, работа создавалась, увлекала, окутывала. Пожалуй, ещё никогда девушка не вырисовывала черты знакомого, до каждой черточки, лица с такой тщательностью. Хадиже казалось, что она уплывает куда-то, погружаясь в своё полотно, мысли безвольно утекали, в голове словно образовалась пустота. Потом сквозь туман, стал проступать образ женщины в черном, с серебряными вставками в костюме, что кружилась в танце с саблей, с каждым движением этот силуэт становился все ближе к ней, всё четче. Эхо знакомых голосов зазвучало в голове:       — Мама, а ты научишь меня танцевать с саблей, также красиво, как ты? — Да, моя принцесса. — Ура! Мой муж будет очень доволен и будет дарить мне много золота!       Хадижа замерла и закрыла глаза. Головная боль уже стучала в висках. Рука с кистью чуть дрогнула, оставляя неровный мазок. Следующее воспоминание ударило по голове не хуже дубинки.       — Я не хочу замуж! Не хочу, — слова женщины, сказанные в полной тишине, упали словно камни в водную гладь, принося бурю.       В комнате стало шумно. Голоса, что звучали в ней, были гневными, тревожными и печальными. Хадижа не слушала, кто и что говорил, она смотрела — смотрела сквозь пелену слез на маму, что стояла, гордо выпрямившись, напротив нее. В глазах женщины блестели слезы, она переводила взгляд с одного человека, на другого и, наконец, посмотрела куда-то поверх Хадижи. — Сегодня ты умерла для меня на глазах у всей семьи. Клянусь Аллахом и беру всех в свидетели, что больше не возьму тебя к себе в дом, как бы ты не умоляла меня, как бы не унижалась Я сожалею обо всем, что дал тебе. О годах, что подарил тебе. О шелках, что я дарил тебе. О золоте, что подарил тебе, — каждое слово отца словно отпечатывалось в её голове, принося почти физическую боль. — Не сожалей, Саид. Я верну все это, — Жади нервными движениями стала срывать с себя украшения: золотые браслеты и серьги с тихим бренчанием падали на пол. — Бери! Бери! Это твоё! Мне ничего этого не нужно! Я заберу с собой только то, что отдала тебе — свою жизнь.       Хадижа во все глаза смотрела на маму. Происходящее сейчас казалось девочке кошмаром, от которого нужно проснуться. Это не могло быть правдой! Только не с ней, не с ними! Но, несмотря на боль от пальцев отца, впившихся в её плечи, пробуждения не наступало». — Мама! — ноги задрожали, отказываясь держать.       Кисть выпала из ставших вдруг слабыми пальцев, и Хадижа, неловко покачиваясь, отступила от холста, посмотрела замутненным взглядом на картину, но видела иное:       Наконец, внимание матери обратилось на дочь, что стояла, напротив, глотая рыдания и даже не пытаясь стереть слезы, что скатывались по побледневшим, полусерым щекам. Хадижа словно застыла. Ей хотелось подбежать к матери, обхватить ее руками и не отпускать! Хотелось, чтобы все вокруг сказали, что это глупая шутка и все хорошо, и все будет как раньше: она, папа и мама, — но тело словно одеревенело, лишь сердечко билось в груди так быстро, что казалось вот-вот вырвется из грудной клетки. — Моя принцесса, — по лицу Жади тоже катились слезы, — Моя принцесса, — голос был тихим и печальным, но она всё-таки улыбнулась дочери, — Однажды, ты поймешь почему твоя мама так поступила… Поймешь.       Казалось, из тела забрали все силы. Хадижа опустилась на пол, невидящим взглядом смотря на разбросанные вокруг рисунки, а перед глазами — открытая дверь и выходящий в ночь женский силуэт. — Я не понимаю! Не понимаю! Не понимаю! — ощущение одиночества, острой болью пронзающее сердце, ненужности, брошенности завязались внутри тугим узлом, мешая вздохнуть.       «Она меня бросила! Мама меня бросила!» — эта мысль звучала в голове со всем отчаянием и обидой, на которые только способен маленький ребенок. Хадижа словно перенеслась на пять лет назад, переживая этот эпизод заново в самых ярких, возможно, слишком ярких красках. Взгляд упал на один из портретов матери, и девушка безжалостно скомкала бумагу, потом следующий, и следующий. Она с остервенением рвала рисунок за рисунком, словно пытаясь оставить от бумаги лишь микроскопические кусочки. Злые слезы жгли глаза, скатываясь по лицу и падая на рисунки, размывая карандаш и краску уродливыми пятнами. Хадижа подняла взгляд на холст перед ней.       Снова перед ней возникло заплаканное лицо матери, когда она, гордо застыв перед всей семьёй, заявила, что не вернётся к отцу, разбивая надежду и мир дочери на осколки. Злость дала Хадиже силу, чтобы подняться и в один шаг преодолеть расстояние до холста. — Ненавижу! — она толкнула картину, и та с грохотом упала, опрокидываясь на бок, — Ненавижу, — повторила Хадижа, снова опускаясь на пол, который разноцветным ковром покрывали обрывки рисунков. — Хадижа? — дверь распахнулась: на пороге стоял Зейн.       Мужчина с удивлением осмотрел царивший вокруг беспорядок и Хадижу, сидящую среди всего этого с отсутствующим видом. — Хадижа! — с возросшей в голосе тревогой снова окликнул её Зейн.       На этот раз девушка вздрогнула, услышав его, и медленно подняла на него взгляд. Хадижа была ужасно бледна, глаза блестели от стоящих в них слез. — Почему она меня бросила? — тихо прошептала девушка.       Дальше наблюдать за развитием событий и гадать, что тут случилось, Зейн не стал. В несколько шагов преодолев расстояние между ними, он молча подхватил Хадижу на руки. Девушка инстинктивно прижалась сильнее, уткнувшись в мужскую рубашку, и закрыла глаза.       Шуршащие шаги по траве, по гравию дорожки, потом шаги по начищенному полу и в конце — тихие по ковру. Когда Зейн осторожно сел на постель, все также держа Хадижу на руках, девушка судорожно выдохнула. Аромат сандала успокаивал, хотя противный ком в горле всё никак не хотел уходить, мешая вздохнуть полностью. Хадижа боялась открыть глаза, словно как только она это сделает, то слезы будет уже не остановить. Они так и сидели, не двигаясь, не разговаривая, и только биение сердца мужчины где-то под ухом не давало Хадиже до конца потерять ощущение реальности. Её саму охватила тупая апатия, яркая вспышка эмоций сменилась равнодушием, но отголосок боли засел глубоко в груди. Зейн, почувствовав, что Хадижа перестала дрожать, словно листок на ветру, осторожно спросил: — Что случилось? — Очередная «вспышка», — голос был словно чужим, хриплым, незнакомым.       Хадижа откашлялась.       Зейн позвал служанку, и через минуту расторопная женщина принесла стакан воды. Мужчина, всё так же, не пересаживая Хадижу с колен, чуть приподнял ее, словно заболевшего ребёнка, и подал стакан. Девушка отпила несколько глотков. — Что ты вспомнила?       Хадижа пожала плечами, переведя взгляд со стакана на руки мужчины. У Зейна они были поистине мужскими, но при этом изящными, с длинными пальцами, руки музыканта, а еще очень теплыми, почти горячими. Хадижа практически неосознанно накрыла своей ладонью его руку в попытке хоть немного согреться, почувствовать живое тепло рядом, под пальцами. — Не знаю, я даже толком понять не смогла, что это был за семейный совет, — медленно начала она, — Точно знаю только одно: отец хотел снова взять её в жены, а она…       Образ уходящей в ночь женщины снова резанул по сердцу, заставляя судорожно вздохнуть, подавляя всхлип. — По рассказам тети Латифы, Самиры, Зорайде, даже дяди Али, у меня было ощущение, что мама очень меня любила, а получается, что она меня предала, просто отбросила, как часть той жизни, что ей была ненавистна, — тихо произнесла Хадижа. — Хадижа, — выдохнул Зейн.       Он понимал, что в ней сейчас говорит обида — обида той маленькой девочки, не понимающей всех сложностей взрослых отношений.       Зейн также помнил тоску во взгляде Жади — тоску, которая появляется лишь у матери, разлученной со своим любимым чадом, — и её отчаянную, опасную просьбу, которую он не смог заставить себя выполнить, несмотря на всю любовь и боль, что разрывала сердце: «Выкради ее, Зейн. Выкради Хадижу, и я останусь с тобой!» — Она тебя любила, — покачав головой прошептал Зейн. — Очень любила. — Но, видимо, свою иллюзорную мечту о любви больше, — фыркнула девушка. — Ты судишь как маленький ребенок, — проговорил Зейн, пожимая плечами, — но ты уже выросла, и сама понимаешь, в жизни случается много всего, и не всегда именно так, как мы хотим. Твоя мать мечтала о любви, о свободе так же, как ты мечтала поступить в Академию. Так что ты должна понять её. Но в конце концов, она выбрала именно тебя.       Хадижа задумалась. Слова Зейна были правильными, и теперь, когда первый шок и всплеск эмоций прошёл, она могла с ним согласиться, но всё равно неприятный осадок бередил сердце горьким привкусом обиды. — Знаешь, я помню тот момент, когда мне сообщили, что моя мама умерла, правда я тогда даже не знала, что она таковой мне является.

***

      Синяя форма жандарма в белых декорациях больничной палаты казалась слишком яркой, вызывающий резь в глазах и желание зажмуриться. Правда, девочке, что полулежала на больничной койке, зажмуриться хотелось от всего на свете, даже от приглушенных жалюзи лучей солнца, которым всё же удавалось проникать в палату.  — Доктор, а вы уверены, что она меня поймет? — спрашивал полицейский. — Да, она понимает французскую речь, правда, не все слова, поэтому используйте предложения покороче и попроще, — ответил врач, — Но опять же, судя по ее реакциям и травмам, у девочки амнезия, и вряд ли она что-то вспомнит, во всяком случае, в ближайшее время. — Я понял, — кивнул мужчина, — но мы в любом случае должны опросить малышку. У меня самого дочь примерно её возраста, и я даже не знаю, — жандарм покачал головой. — Привет, Зои, — прозвучал голос доктора, вынуждая ее открыть глаза, — Как ты себя чувствуешь? — Немного болит голова, месье, — ответила она. — Скоро придет медсестра и даст тебе обезболивающие, — утешающе улыбнулся ей врач, — а пока поговори, пожалуйста, с этим месье полицейским. Хорошо? — Хорошо, — медленно кивнула маленькая пациентка, переводя взгляд на жандарма. — Здравствуй, Зои. — Здравствуйте, месье, — отозвалась девочка. — Ты знаешь, что с тобой случилось? Ребенок чуть нахмурился и медленно, подбирая слова, ответил: — Да, месье, я попала в аварию. — Правильно, — утвердительно кивнул жандарм, — В машине с тобой были ещё двое взрослых. Один мужчина — водитель, вторая — женщина. Зои, ты не помнишь, кто это был? Может, твоя мама? Тетя? Сестра? Няня?       Девочка нахмурилась, стараясь до конца понять, о чем спрашивал полицейский и хоть что-то вспомнить, чтобы ему ответить. — Нет, месье, я не знаю, — покачала она головой. — Жаль, — вздохнул мужчина, отходя назад, но потом, видимо, что-то вспомнив, стал хлопать себя по карманам, вытащил из одного из них небольшой пакетик, протянул девочке, — Посмотри, может узнаешь.       Зои взяла пакетик и с любопытством повертела в руках. В нём лежало украшение: зелёный камень с небольшими вкраплениями черного был красивым, но треснувшим, а серебряная оправа оплавилась, потеряв форму. Девочка пару раз провела пальцами по украшению, от чего камень в месте трещины немного откололся. — Красивое, только сломанное, — протянула пакетик назад девочка. — Ничего не помнишь? — с надеждой спросил жандарм. — Нет, — покачала головой девочка, — Простите, месье. — Ничего, — грустно улыбнулся мужчина, — Всё хорошо. Выздоравливай, Зои.       Жандарм уже собирался развернуться, чтобы выйти из палаты, как его остановил вопрос: — А те женщина и мужчина, они ведь умерли? — Да, — вздохнув, ответил полицейский. Девочка посмотрела куда-то за его плечо, на окно, и сказала: — Смерть — это грустно. — Да, смерть — это грустно, — повторил фразу жандарм, посмотрев на эту хрупкую девочку, которая, возможно, потеряла не только родного человека, но и, что страшнее, — себя.

***

— В тот момент, я ничего не почувствовала: ни печали, ни тоски, ни боли, — продолжала рассказывать Хадижа, — Была пустота. Космический вакуум. Даже позже, когда я начала рисовать эти портреты, когда меня нашел отец, и я узнала правду, всё это было словно о чужом, незнакомом мне человеке, и вот теперь…стало больно.       Ладонь Зейна накрыла её, переплетая пальцы. Хадижа вздрогнула, наблюдая за действиями мужа, но не отняла руки. Все обиды были забыты. Чтобы не происходило, Хадижа знала, что Зейн всегда готов поддержать её и о ней позаботится.       Она подняла на него взгляд, встретившись с ним глазами, и почувствовала, что щеки заливает румянец. Он сейчас слишком близко и не только физически. Хотя только теперь девушка осознала, что буквально сидит у него на коленях. — Прости, — заёрзала она в попытке пересесть.       Зейн дал ей это сделать и встал возле кровати. — Всё хорошо, — ответил он, — Тебе нужно отдохнуть. Я пришлю к тебе служанку с чаем и, может, чего-то еще? — Нет, спасибо, — отрицательно мотнула головой Хадижа. — Отдыхай, — повернулся он к двери. — Зейн? — окликнула она мужа. — Да? — обернулся он. — А зачем ты пошел в студию? — нахмурилась Хадижа, так как в последние несколько дней Зейн, казалось, тоже избегал встреч с девушкой. — Ты снова забыла про ужин, — улыбнулся мужчина и тихо вышел из комнаты.

***

— Хадижа, что с тобой сегодня?! — не выдержал Жак, наблюдая за подругой, которая в этот день была излишне задумчива, практически не слушала лекцию, не рисовала, а теперь, когда они пришли в кафе, мешала свой молочный коктейль трубочкой, безучастно наблюдая, как опадает воздушная пена.       Девушка, вздрогнув, посмотрела на парня: — Всё нормально. — Ага, нормально, словно я тебя первый день знаю, — буркнул Жак. — Да, отстань ты от девушки, — фыркнула Оди, — Хадижа размышляет о вечном. Может, у неё там зреет какая-нибудь грандиозная идея и сейчас над головой вспыхнет лампочка. — Ага, перегоревшая, — сострил Луи, — Жак прав, что-то наша восточная красавица совсем сникла.       Во взгляде Одетты появилась тревога, она накрыла ладонь Хадижу своей: — Эй, «милая мордашка», что произошло? Тебя кто-то обидел? Только расскажи, и мы быстро начистим им задницы, правда, мальчишки?       Хадижа улыбнулась: — Меня никто не обижал, честно. Просто действительно как-то всё…серо, — девушка выпустила из пальцев соломинку и откинулась на спинку дивана, — Ничего не хочется. — О, неужели я слышу заунывную песню депрессии, — округлила глаза Оди. — Трек номер два, — кивнул Луи, — Надо срочно с этим что-то делать! — Всё! — произнесла Одетта, стукнув кулачком по столу, отчего стаканы с напитками, звякнув, подпрыгнули, — Сегодня ты идешь с нами в клуб! И отказы не принимаются!

***

      Ночь выдалась ветреная, а близость Сены добавляла прохлады. Они стояли в очереди таких же молодых людей, пришедших повеселиться, у входа в клуб. — Привет, мой дорогой, — Оди задорно улыбнулась охраннику на входе, — Скучал по мне? А я принесла тебе кое-что, — девушка вытащила из сумочки упаковку жевательного мармелада, — Твои любимые.       Практически двухметровый бугай, который, казалось, одним своим мизинцем может согнуть стальной прут, расплылся в совершенно детской улыбке. — Ох, Оди, ты же знаешь, что сегодня в клубе аншлаг, вход только по приглашениям. Выступает сам Боб Синклер, — вздохнул мужчина. — Вот именно, — кивнула Одетта.       Она схватила за руку стоящую позади Хадижу и вытолкнула немного вперед: — Робби, посмотри на эту милую мордашку, я сегодня впервые вывела подругу в свет, не могу же я привести её в клуб на абы кого? — картинно вздохнув, проговорила девушка, — Робби, пожалуйста, в следующий раз я принесу тебе две, нет, три пачки мармелада.       Охранник, глубоко вздохнув, покачал головой, но медленно отстегнул шнур, перекрывающий вход в клуб: — Хорошо, только бегом, — шепнул он. — Робби, ты мой герой! — взвизгнула Оди и бегом помчалась ко входу, таща за собой Хадижу. За ними прошмыгнули Жак и Луи.       Хадижа оглядела зал: чёрные стены освещались яркими разноцветными лучами, мелькающими во все стороны. По периметру зала стояло несколько столиков, но основную часть занимал большой танцпол и возвышение в виде сцены с огромным экраном на стене. Девушка уже и не помнила, когда последний раз была в таком месте, не считая клуб Зейна. Хадижа не особо любила ночные тусовки, да и выбраться из приюта незаметно и вернуться поутру, чтобы не получить нагоняй, было задачей практически невыполнимой. Так что ночным тусовкам она предпочитала вечерние прогулки с Жаком. — Как тебе здесь?! — спросила Оди, стараясь перекричать музыку. — Классно! — улыбнулась Хадижа, наблюдая за теми, кто уже прыгал на танцполе.       Основная публика клуба: яркие, словно мотыльки, девушки и изо всех сил старающиеся казаться крутыми парни. В данную минуту она сама внешне, казалось, ничем не отличалась от них, Одетта прекрасно поработала над Хадижей: одолжив из своего гардероба зауженные джинсы и блестящий, с открытыми плечами, топик, завершал образ яркий макияж и локоны, чуть завитые с несколькими цветными прядками. Когда они вышли из комнаты Одетты, ожидающие их Луи и Жак замерли с широко раскрытыми глазами. — Девчонки вы просто… превзошли себя, — подобрал слова Луи. — Хадижа, прям как в старые добрые времена! — просиял Жак. — Пошли тусить, джентльмены! Что только для вас наряжались, — хватая сумочку и бросая Хадиже джинсовку, сказала Одетта. — Пойдем к бару, — потянула Оди Хадижу куда-то в сторону, — Филипп, привет, — обратилась она к парню за стойкой. — О, прелестные видения, — подмигнул им бармен, — Что будет пить? — Пить?! — посмотрела на подругу Хадижа. — Мохито, — ухмыльнулась Оди, и, посмотрев на Хадижу, подмигнула, — безалкогольный.       Хадижа потягивала напиток через соломинку. Ритм мелодии, усиленный колонками, пульсировал, отдаваясь по всему телу. Одетта кружилась на танцполе, флиртуя с каким-то незнакомым красавчиком, знаками подзывая подругу к себе. Девушка покачала головой, идти танцевать не хотелось. Несмотря на всеобщую веселую и лёгкую атмосферу настроение, сначала поднявшееся, сейчас снова стало падать на отметку ниже нуля. — Что, скучаешь? — подошел Луи, нахально отпивая из стакана девушки. — Не знаю, — пожала плечами Хадижа. — О, ты походу более груженная, чем я думал, — закатывая глаза, произнес парень, — Пока переходить к более серьёзной терапии.       Он достал небольшой пакетик: — Дай руку, — протянул свою.       Хадижа вложила свою ладонь в его, и тот положил в нее маленькую ярко-зеленую таблеточку с изображением птички. — Что это? Наркотики? — отстранилась Хадижа. — Какие наркотики? — прыснул со смехом Луи, — Небольшой психостимулятор, абсолютно безвредный. Просто чтобы расслабиться. Не дрейфь, под язык и вперед, — показывая пример, сказал Луи.       Хадижа смотрела на малюсенькую таблетку на ладони. Сжала её в кулаке. Она никогда не пробовала наркотики. Прекрасно знала, к чему ведёт зависимость, сколько лекций об этом было прослушано, сколько фильмов просмотрено, им даже устраивали экскурсию наркодиспансер. Девушка перевела взгляд на веселящихся друзей, что задорно прыгали на танцполе, подпевая знакомой песни. В этот момент ей стало завидно. Да, в жизни каждого из этих ребят были свои сложности и трудности, но все они могли их отбросить, все они были цельными, они четко знали, кто они и чего хотят. Сама же Хадижа ощущала себя разбитой, раздробленной на осколки: та, кем она была в прошлом, та, кем она является сейчас, любовь к Зейну, замужество, Фес, Франция, приоткрывающаяся завеса прошлого, отнюдь не самого счастливого, которое, возможно, и не стоило бы и вспоминать — всё это навалилось на нее бетонной плитой, мешающей дышать и проживать свой век. — А к чёрту все, — выругалась она и положив таблетку под язык, шагнула на танцпол.       Хадижа кружилась в танце, позволяя музыке завладеть ей. Она прыгала, подпевала и поднимала вверх руки в едином порыве с толпой. Она ловила на себе заинтересованные взгляды парней и игриво обнимала Одетту, что, смеясь кружилась рядом, нет, нет, да касаясь подруги.       Все вокруг стала восприниматься острее: цвета, ярче, звуки громче, любое прикосновение к коже отзывалось мурашками и захотелось смеяться. Ощущение эйфории, полёта окутало её, больше не было прошлого, не было будущего, было только сейчас.       Оди ревниво прижимала Хадижу к себе, пропуская её волосы сквозь свои пальцы, нежно касаясь её лица. — Ты такая хорошенькая, Хадижа, — разбивая её имя на слоги, прошептала Оди.       И не успела Хадижа как-то среагировать, как девушка наклонилась и коснулась своими губами её: поцелуй был лёгким, но явно не дружеским. Хадижа отпрянула, даже отступив на несколько шагов назад, во все глаза смотря на Одетту: — Оди, я не такая, прости.       Та весело рассмеялась, наблюдая за реакцией подруги, и притянула её назад: — Не такая, так не такая, — рассмеялась она. — Я не знала, что ты лесбиянка, — всё ещё находясь шоке, продолжала Хадижа.       Не то, чтобы она раньше не встречала лесбиянок или геев. В приюте встретишь и не такое, да и обычные девочки часто по вечерам устраивали, как они это называли «любовными тренировками», отрабатывая друг на друге поцелуи, засосы, но саму Хадижу это волновало не больше, чем встречи с мальчиками. — Я? — Оди широко распахнула свои выразительные глаза, — Кто тебе сказал, что я лесбиянка? Нет, я би. Мне совершенно плевать какого пола будет тот человек, которого я захочу, или полюблю. Концепция «мальчики влюбляются только в девочек, а девочки в мальчиков», изжила себя с появлением искусственного оплодотворения.       Одетта притянула Хадижу к себе, погладила по щеке. — Не волнуйся, «милая мордашка», если ты придерживаешься старых взглядов, это не делает тебя хуже или лучше, это просто твоё право. Я не в обиде, честно. Мы просто сделаем вид, что ничего не произошло, и будем лучшими подружками, — улыбнулась она, и нагнувшись к самому её уху, прошептала, — Твои губы как мед, и я уже завидую тому человеку, что будет иметь право их целовать.       Хадижа покраснела, услышав комплимент, и улыбнулась.       Время приближалось к рассвету, когда им надоел шум клуба. Оказавшись на улице, Хадижа поежилась от предутренней прохлады. Небо на востоке уже приобрело фиолетово-серый оттенок, предвосхищающий рассвет. Девушка посмотрела на дисплей мобильного — тот тоскливо чернел выключенным экраном. Мысль о том, сколько раз за это время ей должно быть звонил Зейн, совестливо кольнула, но Хадижа поморщилась и засунула неприятное чувство подальше, вместе с сотовым. — Ну что, домой? — спросил Жак, вышедший вслед за ней. — Нет, — покачала головой Хадижа, оглядываясь по сторонам, — Я не хочу домой. Я хочу покататься на карусели. — На карусели? — нахмурилась Одетта, кутаясь в курточку, — Какой карусели? — Самой обычной, с лошадками, — повернув налево, развернулась к друзьям, ответила Хадижа., — И я даже знаю, где такая есть. — Похоже, нашу тихоню понесло, — присвистнул Луи.       Оди пожала плечами, спеша вслед за подругой. Вскоре они подошли ко входу в Люксембургский сад. — Хадижа, он же закрыт! Еще и пяти утра нет, — посмотрел на подругу Жак. — Когда меня это останавливало, — пожала плечами Хадижа, подойдя к воротам.       Осмотрев замок, она вытащила из своей прически две заколки, что не давали локонам спадать на лицо. Поколдовав со шпильками несколько минут, повернулась к воротам. — Хадижа, твою ж…это же взлом! — воскликнул Луи, когда замок ворот послушно щелкнул, открываясь. — Добро пожаловать, — фыркнула Хадижа, приоткрывая калитку. — Черт, Хадижа, у тебя случаем нет криминального прошлого? — смотрела на подругу во все глаза Одетта. — Нет, просто мои вещи часто закрывали в кладовках, — вспомнила девушка, как приютские задиры любили зло подшутить над ней таким образом, пряча кисти, краски, учебники, а иногда закрывали и саму девочку в пустом классе. — Пойдем, — шагнула она на территорию сада, — Или струсили? — Хадижа, если нас поймают… — вздохнул Жак, чувствуя, что подругу начинает нести в опасную сторону. — Да, ладно тебе, Жак! Огромная территория парка, кто нас тут найдет. Мы быстро, или вы призраков испугались? — продолжала подначивать Хадижа.       Хадижа сама не понимала, почему ей так отчаянно хочется погулять по этому парку именно сейчас, почему ей так хочется рисковать, нарушать правила, взбунтоваться против всех и вся. Не слушая больше никаких доводов, даже собственного разума и совести, она быстрым шагом пошла по аллее. — А знаете, она права, — фыркнул Луи, — Я с тобой, — шагнул он вслед за подругой. — Ну, нарушать закон, так всем, — пожала плечами Оди.       В предрассветных сумерках всё вокруг казалось таинственным, словно перенесенным из мистических снов и сказок. Пустые дорожки, спрятавшие в темноте статуи античных богов, шуршащий под ногами гравий — покой зыбкий и нарушаемый только их быстрыми шагами. Увидев вдали силуэт карусели, Хадижа побежала. Эта карусель была одной из самых старых во всем городе. У некоторых деревянных лошадок отсутствовали уши и хвосты, из-за традиционной забавы с саблями, практиковавшейся именно здесь.       — Буланый конь в тележку запряжен, однако же глядит вперёд геройски, сердитый красный лев идет по-свойски, и следом проплывает белый слон. Олень и здесь освоился вполне: оседланный, несёт неустрашимо девчонку голубую на спине,* — процитировал стихотворения Луи, подошедший к небольшому пульту, включающему аттракцион.       Несколько щелчков выключателями — и карусель с треском и скрипом закружилась вокруг своей оси. Хадижа, оседлав фигурку коня, завороженно смотрела на мерцающие огоньки. Одетта с детским восторгом уселась на оленя, видимо, изображая ту самую «голубую девочку», Жак выбрал красного льва, а Луи — слона. Когда животные сделали два полных оборота, Жак соскочил со своего зверя и аккуратно прошел к лошади, на которой сидела Хадижа. — Может, ты, наконец, скажешь какого черта с тобою происходит? — спросил он, — Ты то сидишь как неживая, то начинаешь искать приключений на свою пятую точку. — Я и сама не знаю, — отмахнулась Хадижа, — С тех пор как меня нашла родная семья, всё идёт наперекосяк. — А я думал, что всё хорошо, раз ты даже приехала поступать, — удивлённо проговорил Жак, — Конечно, я понимаю — другая страна, религия, правила, но я думал ты освоилась! — Я тоже так думала, — вздохнула Хадижа, — но я будто играла роль, в которую сама захотела поверить. Я поставила себя в рамки, старалась делать все правильно, так как от меня ожидают, но… — Но?       Хадиже вдруг захотелось рассказать обо всем: о Самате, о Зейне, о свадьбе, о том, что память возвращается, показывая, что прошлое и люди в нём не такие, как она думала. — Я словно потеряла себя. Какая я настоящая? Та девчонка, что лазила с тобой по крышам Бордо, или что послушно носит длинные юбки, слушает наставление старших, старается не опозорить ни себя, ни семью. Я очень старалась стать именно той девочкой, что все они помнили, но, может, я только старалась обмануть их и себя? — Ты сильная, талантливая, веселая, умная. Ты это ты, и не важно носишь ли ты длинные юбки или зауженные джинсы, и какому Богу молишься, — поймав взгляд подруги, сказал Жак, — Сколько раз ты вытаскивала меня из неприятностей. С тобой вместе мы убегали от задир в приюте, плакали над погибшим Мо, пусть он и был всего лишь хомяком в живом уголке. Благодаря тебе я никогда не чувствовал себя одиноким. Ты моя семья. — Жак?! — ошарашенно посмотрела на друга Хадижа. — Знаешь, я это понял, когда ты уехала, честно. Настоящая семья любит человека таким, каков он есть, не стараясь подогнать в какие-то рамки. Я приму тебя любой: и как Зои, и как Хадижу. Для меня ты это ты. И мне очень жаль, если твои родные думают иначе, — Жак смотрел на нее восхищенными глазами, словно только увидел, и в этом взгляде было что-то такое, что заставило волоски на теле встать дыбом и замереть.       Хадижа наблюдала, словно в замедленной съёмке, как Жак склоняется над ней и в последнюю секунду зажмурилась, ощущая как его губы, теплые, чуть потрескавшиеся, касаются её. Это было странное чувство — до этого Хадижа целовалась только с Зейном, но там она словно проваливалась в пропасть, сейчас же мозг работал до дотошности чётко, анализируя все: от запаха одеколона Жака до гладкости шеи деревянной лошади, на которой она сидела.       «Что сегодня за ночь такая?» — с досадой подумала Хадижа, обрывая поцелуй, и отвернулась. — Прости, — извинился Жак, видя реакцию девушки. — Просто ты… — Не надо, — покачала головой Хадижа. — Всем поднять руки и оставаться на месте! — прозвучал мужской голос, усиленный громкоговорителем, заставляя вздрогнуть.       Тут же карусель затормозила, остановленная кем-то из жандармов. — Черт! Полиция! — соскочи Луи с карусели. — Валим! Но было уже поздно: их окружили со всех сторон. — Давайте, детишки, слезайте по-хорошему, — увещевал их полицейский с рупором, — Иначе кроме незаконного проникновения придется ещё приписать сопротивление при аресте. — Чёрт! — выругалась Хадижа, наблюдая как Оди, Жак вслед за ней тоже нехотя слезают с карусели, и ощутила, как холодный металл наручников касается кожи запястий.

***

— Простите, ребята, что втянула вас в эти неприятности, — вздохнула Хадижа, разминая руки после наручников и садясь на неудобную лавку камеры, в которую их завели. — Да ладно, для чего нужны друзья, как не для того, чтобы вляпываться в разную фигню, — пожал плечами Луи, вытаскивая откуда-то из подкладки куртки сигарету и зажигалку. Фривольно рассевшись на скамье, он закурил. — Эй, не курить! — строго сказал один из жандармов, увидев Луи, только тот успел сделать несколько затяжек, — Потуши сигарету и отдай мне зажигалку!       Парень огорчённо вздохнул и послушно исполнил приказ. — А ключа и мантии-невидимки у тебя там нет? — обратилась к Луи Одетта, кивая на куртку. — Ага, и волшебная палочка в заднице, — фыркнул он.       Хадижа нервно посмотрела на тикающие часы на стене: стрелки приближались к шести, а это значит, её не было всю ночь. Девушке было несложно представить, что и сейчас думает Зейн. Какие морги и больницы обзванивает, но главным было даже не это.       Чтобы их выпустили, хотя бы под залог, нужно уплатить штраф. А, значит, она должна позвонить. Девушка взглянула в сторону друзей: было мучительно думать, что они подумают, когда правда вскроется, мучительно думать, что скажет Зейн после этой ночи, после всего, что она сегодня натворила. Хадижа облокотилась на холодную стену и закрыла глаза.       «Заигралась, девочка, пора платить по счетам». — Слушай, Оди, может того, позвоним твоим предкам? — услышала Хадижа вопрос Луи и распахнула глаза, с интересом посмотрев на подругу.       Одетта поморщилась: — Не вариант, мой папочка скорей сгноит меня в этой дыре, чем потратить хоть су на свою непутевую дочь. А если и соизволит, то только на меня одну, — она обвела взглядом друзей.       Хадижа вздохнула, снова прислоняясь к стене. Видимо, всё-таки придется звонить Зейну. Она уже встала с лавочки, чтобы подойти к жандарму и попросить позвонить, как голос полицейского входящего в кабинет, где была их камера, остановил её: — Заходите, месье Шафир, ваша жена здесь.