«Папочка»

Первое Отступление. «Наследие».

— Родители, — говорит Гарри, — не должны бросать детей, если… если только их к этому не принуждают. Гарри Поттер.

***

Я не могу просить Наруто отдать свою жизнь на благо деревни. Я не должен его к этому принуждать. Я не должен был делать это без его согласия. Но он мой сын, сын Кушины, и если кому-то я и могу доверить Коноху, могу рассчитывать и быть уверенным, что завтра все-таки настанет, то только ему. Наруто — мое наследие, моя гордость, часть меня и моей жены. Если кто-то и справится с этим бременем — то только он. Минато Намикадзе.

      Какаши не мог назвать точное время, но ему казалось, что стоит он здесь уже давно. Коридор был пуст, но до него доходили голоса из палат и смех со стойки регистратуры. Несколько прошедших мимо женщин оставили после себя сладкий шлейф духов, а пробегающие по коридору дети — топот маленьких ножек. Родильный дом был полон, и дело вовсе не в наплыве беременных женщин — из-за нападения Девятихвостого Лиса поступило много раненых, и некоторых поместили в палаты роддома. Все ирьенины заняты. Впрочем, после нападения прошел месяц, и многие уже вылечены и поставлены на ноги; другие так и останутся инвалидами… а третьих схоронили в первую неделю после того, как демон был побежден.       Длинный коридор вел в отдельную палату для новорожденных. Все, как один — маленькие, розовые, с пушком на голове. Сейчас приблизительно полдень, и ни один не спал. Наверное, уже выучили свое расписание и ждали третьего кормления. Половину Какаши видел впервые, другие находились здесь уже несколько дней, и только Наруто — так назвали его родители — лежал в этой палате месяц.       Мальчик был очень мал, и, хоть был старше остальных, казался меньше всех. Маленький рост, вес, телосложение… но как говорили ирьенины (он спрашивал только Тсунаде, поскольку другим, с первых секунд жизни Наруто возненавидевших его до удушья, он не доверял), это не дефект, а такое развитие, и это не плохо.       В стене было большое окно с толстым стеклом, через которое можно было увидеть детей, и Хатаке не упускал возможности посмотреть на Наруто.       Наруто. Сотня жизней в битве с тем, что в нем. Черная печать на животе. Демон. Наследие Йондайме Хокаге и Данны Фуиндзютсу. Это желтый ёжик на голове, синий взгляд — отца и матери. Смеющийся крикун.       Усы Лиса на щеках. Десятое октября — день рождение, нападение Девятихвостого, смерть родителей, рождённая на долгие годы ненависть жителей. Непонимание, неверие, страх.       Оставленный родителями. Он Удзумаки — фамилия матери. Мальчик без родословной и без наставлений.       Сирота.       Живот Какаши скручивает. Хатаке еле успевает добежать до уборной, прежде чем завтрак неминуемо выходит наружу.

***

      Когда Какаши вернулся на свое привычное место, он рассеяно понял, что женщина, стоявшая там — Микото Учиха, со старшим сыном, младшим на руках и мальчишкой-Учихой. Отдаленно он помнил, что его зовут Шисуи.       — Добрый день, Какаши-кун, — вымученно улыбнулась женщина, стоило к ней приблизиться.       Подросток кивнул на ее приветствие, вежливо ответил и пристроился рядом. Он помнил ее, добрую, заботливую, лучшую подругу Кушины. Он часто ходил с Удзумаки к ней на чай. И пусть поначалу не видел в этом смысла… Это было после смерти отца, обе женщины понимали, что Какаши необходима смена обстановки и чья-то ласковая рука. Хотел он или нет — в доме главы клана Учиха он был частым гостем. Какаши не помнил того дня, когда бы Микото повышала голос или злилась. Она всегда была доброй и легкой, представить ее смертоносной ниндзя ему не под силу.       — Как ты? — тихо спросила она.       — Все в порядке, — сухо отозвался он, чуть дернув плечами.       «Ничего не в порядке!»       Он говорил так каждому. Говорил тихо и спокойной, без эмоций, когда хотелось кричать, до хрипоты и срыва голоса.       Как он?       Конечно же, хорошо!       Поджав губы, Микото передала младшего сына — Саске, рассеяно вспомнил Какаши — на руки Итачи, старшему сыну. Оба ее ребенка в сопровождении Шисуи отдалились, заняв небольшую кушетку у стены.       — Я знаю, как тебе сейчас тяжело, — горестно вздохнула Микото.       Она оглядела его, и вдруг одним простым поступком выбила и так разбитого шиноби из колеи: несколько шагов, ее волосы взвились вверх, за ними устремился подол длинного платья, шлейф духов остался позади, а руки поймали Какаши за плечи и с силой, которой, казалось, у такой хрупкой женщины не может быть, притянули к себе. Он стоял как вкопанный, уткнувшись куда-то в шею Микото. Ее пальцы — мягкие и нежные — рассеяно зарылись ему в волосы. Другой рукой она обнимала его за плечи.       Хатаке не знал, кому из них больше нужна поддержка.       Микото плакала. Она потеряла свою подругу и дорогого друга, а теперь была вынуждена смотреть на их ребенка, на частичку той неунывающей и бойкой пары через окно, без права забрать его, маленького и беззащитного. Она — мать, и не важно, чей ребенок. Она смотрела и плакала.       Конечно, у неё не было и шанса на усыновление мальчика. Микото была Учихой, а ее клан с недавних времен был главным подозреваемым в нападении Лиса. Какаши не разбирался в политике, но не заметить, как косо смотрят на Учиха, было невозможно. То ли зависть, то ли что-то другое — факт оставался фактом: обостренное внимание и неприязнь к Учиха вмиг увеличились. Люди вдруг потеряли страх. Все чаще и чаще на улицах слышались крики. Гражданские и другие шиноби обвиняли Учиха, те, в свою очередь, старались не встревать.       Возможно, это удалось бы предотвратить, но семя раздора, как стало ясно Какаши, было посажено раньше.       Клан Учиха впал в немилость, и Хатаке даже хотел сказать Микото, чтобы она заботилась о себе, своей семье и своем клане, а не приходила сюда каждый день. Но в горле что-то застряло, глаза застелила черная пелена, а из легких вдруг пропал весь воздух.       Кто-то старательно тряс его за плечи, кричал его имя. Кто-то уводил его по длинным коридорам, кто-то прижимал к себе, тянул за руку дальше — по улицам. Кто-то говорил, что все хорошо.       Но ничего не было хорошо.       И Какаши не знал, что ему делать.

***

      Запах лекарств сводил с ума. Они действовали похлеще наркотиков (хотя и были облегчённым их вариантом), и Какаши чувствовал себя одурманенным и опустошенным. Он видел себя со стороны — мальчишку, падающего в черную бездну, пытающего кричать, пытающегося лететь.       Он видел себя со срубленными под корень ржавым топором крыльями. Рубцы гноились, и что-то склизкое стекало по спине.       Он видел себя совершенно одного.       И это было страшно.

***

      Микото всегда приходила вовремя. Вбитые в голову еще в детстве пунктуальность и вежливость не давали ей опоздать ни на секунду, но сегодня она почему-то задерживалась.       Какаши не собирался задерживаться надолго в клинике. Вообще-то, он совсем не хотел оставаться в ней даже ни на секунду. Как только за врачом закрылась дверь, юноша улизнул в приоткрытое окно. Его вернули, правда, не сразу, а потом еще и выговор устроили, списали все на психическое расстройство и приставили несколько АНБУ. Какаши мог сказать точно, где прячется каждый из них, когда они сменяют друг друга…       Он лежал тут уже неделю, но дни тянулись так медленно. Если бы не тусклый старый календарь на стене, он бы поспорил, что лежит тут гораздо дольше. Какаши мельком взглянул на календарь. Одиннадцатое ноября, тридцать два дня со дня рождения Наруто и смерти Минато, тридцать два со дня нападения Лиса и с начала раскола Конохи и Учиха.       Тридцать два, а казалось, — целая вечность.       Женщина опоздала примерно на полчаса, и, когда открылась дверь в его палату, Какаши уже начал думать, что она сегодня не придет, позволил себе дышать спокойно. Но Микото просто врывается в его личное пространство, в его смененную после побега палату с решетками, привычно держа в руке сумку и… ребенка.       Какаши чуть дергает плечами, кивает в знак приветствия.       — О, Какаши-кун! Я надеюсь, тебе лучше? — она спрашивала это каждый день, с наигранным, как кажется шиноби, весельем. Впрочем, холодные взгляды в ее сторону и показательное пренебрежение Микото нисколько не раздражали и не выводили из себя.       «Она видит во мне ребенка», — хмурился Какаши.       Учиха подошла к его кровати, опустила сумку на тумбочку и с такой же радостью и умиротворением передала младшего — Саске, помнил Хатаке — сына на руки шиноби.       — Возьми, милый, — улыбается она шире, смотря, как Какаши неловко, со смятением перехватил махающего руками мальчишку.       «Она точно считает меня ребенком!» — зло зыркнул в ее сторону юноша.       Саске оказался подвижным и противным ребенком. Несколько раз, пока его мать раскладывала на узкой тумбочке принесенный для Какаши обед, он порывался снять с него маску и лишить еще одного глаза, сорвать хитай-ате и испачкать своими слюнями все вокруг. Зато он не кусался, а Какаши, дрессировавший собак-нинкенов, знал, насколько это прекрасно.       «Он признает мое лидерство», — совсем безрадостно и как-то мрачно.       Всю неделю с той встречи в родильном доме Микото твердо решила навещать Какаши. После срыва Хатаке чувствовал себя более чем неловко. Во-первых, это случилось при людях, — Учиха! — и те взяли на себя ответственность позаботиться о нем, притащили к доктору, и его медицинская карта пополнилась еще одним упоминанием о расстройстве. Теперь Какаши лежал в больнице, и ладно бы коротал время, глядя в потолок и считая ворсинки на одеяле — нет же, он изо дня в день проводил пару часов и вечернюю прогулку в обществе Микото.       «Лучше бы ее муж был против!»       Конечно, она делала это из жалости, ну явно! Какаши ей, по сути, совершенно чужой человек. Он еще мог понять Кушину, которая частенько укладывала измученного кошмарами юношу между собой и Минато. Но… это было нормально? Он доверял им насколько, что это не было чем-то из ряда вон. И даже если бы он выкинул что-то запредельное идиотическое, Удзумаки только бы посмеялась и все.       «А что Микото?»       Да, он частенько ходил с Кушиной к ней на чай, виделся с ее сыновьями, но это не делало их отношения хорошими. Она была женой главы клана, и что Микото потребовалось от сироты, оставленного всеми мальчишки, Хатаке не знал.       Саске сладко дремал у него на руках. Микото накладывала что-то в тарелку.       А Какаши все не знал, что ему делать.       Он подумал о Наруто. Тот, по сути, был единственным объединяющим его и Минато с Кушиной звеном. Последнее, что они оставили после себя, сейчас было ничтожным и никому не нужным. Ни-ко-му. Совершенно. И в чем тогда суть? Его жизнь уже написана на годы вперед — старейшины не выпустят его из Конохи, он будет оружием — пешкой в руках короля. И это и есть оно — наследие Йондайме Хокаге?       Мерзко.       Гнусно.       Смешно.       И очень печально.       Какаши попытался представить такую историю, где нет никакого нападения Лиса. Конец у той истории счастливый, безусловно, детей-сирот меньше, и Наруто уже лежит в своей кроватке, а не в палате, а Саске сын главы гордого великого клана, а не сын главы тех, что привели в деревню Лиса.       Шиноби отказался от еды — мол, поест потом. Микото выглядела обеспокоенной, но не спорила и только коротко кивнула. После она попыталась затеять разговор, но путного ничего не вышло. Какаши держал на руках ребенка, маленькую жизнь, и не мог представить себе то, чтобы его жизнь так просто — раз! — и оборвалась. Это было неправильным, нереальным, но не невозможным.       «Дети не должны расплачиваться за чьи-то грехи…       …и Наруто тоже».       То, что Какаши пытался осознать и, наконец, понял — он не может ненавидеть Наруто. Кто бы что не говорил, он всего лишь ребенок. Нет в нем ничего демонического. Он не рождался монстром, он не думал об этом, не убивал. Наруто не был бедствием или чумой. Какаши наблюдал за ним каждый день, и он не видел в нем ничего страшного.       Наруто просто был. И одним своим существованием превратил себя в проблему деревни.       И это уж точно не он убил Йондайме. Это не он рушил стены Конохи, и не его девять хвостов крушили все вокруг.       Если все отвернутся от него, то Какаши пойдет против правил. То, что оставил после себя сенсей, то невинное, та малюсенькая и хрупкая жизнь, была жертвой несправедливого мира шиноби.

***

      Микото была в приподнятом настроении, когда на следующий день она, с обедом для Какаши, сыновьями и Шисуи поднималась по ступенькам больницы («Какаши нужно общение!», «Шисуи, тебе будет приятно познакомится с Какаши-куном, да и Итачи тоже… и Саске, наверное, будет рад, если Какаши-кун снова подержит его на руках!»), то даже не подозревала, чем обернется этот день.       Ее план был безупречен. Какаши не должен чувствовать себя одиноким, новые знакомства пошли бы ему на пользу. Она бы попросила доктора выписать Хатаке из больницы, дальше продолжала бы навещать его каждый день и следить за ним. Микото была бы рада ухаживать за ним, собрать израненного мальчишку по кусочкам, склеить намертво и обнять сильно-сильно. Микото была бы рада, если бы смогла ему помочь, если бы Кушина ее простила за то, что она не может приблизиться к Наруто.       Микото сделала бы все, чтобы у Наруто было хорошее детство. В тайне от мужа, от клана, через другие руки, но продолжала бы пытаться. Конечно, даже ее глупый муж, видевший в мальчишке угрозу, и тот, что опустил клан, был бы в гневе, узнай он об этом. Но тогда это не имело значения.       «Фугаку знает, чей он сын. Но винит мальчика в том, что он не совершал. И винит себя за то, что думает о сыне Минато и Кушины. И в том, что он беспомощен, как никогда. Ах, мой бедный глупый муж!»       Женщина свернула к стойке ресепшена, чтобы записать свой приход и попросить встречи с врачом, лечащим Какаши. В общем-то, все его лечение было отдыхом в спокойной обстановке, употреблением успокоительных и антидепрессантов, тренингами с психологом (Какаши пропускал их и не всегда выпивал все полученные пилюли). Безусловно, все таблетки замедляли реакцию и движения, а он очень не хотел этого, поэтому не принимал нужной нормы. Впрочем, от Кушины Микото знала, что у Какаши уже был срыв, и справлялся он с этим, гоняя себя по заданиям, безумно, без выходных, с целью забыться.       И сейчас, когда у Хатаке не было какого-то груза за спиной, что мог бы его тянуть назад, не давать так рваться вперед, было легче. Забыться — не вариант, ведь это не часть спокойствия и прощения, не часть принятия; это всего лишь самообман, который рушится так же легко, как карточный домик.       Лечащий врач Хатаке был молодым ирьенином, специализирующимся на рассудке и его восстановлении. Конечно, быть полностью уверенной в его таланте Микото не могла, поскольку считала, что рассудок — дело деликатное, и подпускать к этой работе новичков без опыта значит значительно ухудшить положение дел.       — Как поживает Какаши-кун? — поинтересовалась Микото. В предвкушении знакомства с Хатаке Шисуи и Итачи обменялись воодушевленными взглядами.       — О. — Мужчина пожал плечами. — Он очень замкнут и плохо идёт на контакт. В частности, все мои тренинги Какаши-кун игнорирует.       Ирьенин выглядел так, как будто у него уже был план, и он считал свои штучки только разминкой.       «Естественно он будет тебя игнорировать!.. И не удивительно, что ассоциации и разговоры о мечтах и секретах его раздражают!»       Если бы она могла, она просверлила бы в нем дырку.       В тот день она так и не свиделась с Какаши, ее идея познакомить его с мальчиками была разрушена. Все из-за того, что в палате пациента не оказалось, а молодой врач понятия не имел, куда он делся. Микото оставила Какаши контейнеры с едой на тумбочке, рассеяно поправила заправленную кровать и открыла окно, впуская свежий воздух.       «Наверное, он меня возненавидел за то, что я отвела его в больницу. И теперь избегает», — горько думала она по пути домой.       А дома было привычно, и дом был крепостью. Шисуи остался на ужин, а после как-то спросил своих родителей разрешить переночевать у Итачи, и те были не против. Как и Микото — Шисуи ей нравился. Главное, он хорошо ладил с ее старшим сыном, для которого так же был единственным другом.       Она вымыла посуду, расставила все по местам, ужин для работающего мужа убрала в холодильник и прикрепила к нему записку с пожеланием приятного аппетита. После чего, не найдя, чем себя занять, женщина забрала Саске от присматривающих за ним друзьями. Сын был ее маленьким ангелочком, которого нельзя было не любить. Долгожданным сыном, младшим наследником, частью ее души. Она вспомнила о Наруто и почувствовала, как защемило где-то в груди.       Искупав сына, Микото отнесла его в спальню, аккуратно уложила на мягкие простыни и накрыла пуховым одеяльцем. Вымотанный играми и не поспавший днем, он уснул почти сразу, и его возня сменилась тихим сопением.       Микото приняла душ, пожелала доброй ночи мальчикам и вернулась в спальню. Проверила маленького ребенка, натянула одеяло выше и легла. Их кровать с мужем уже давно пустовала. Сейчас Фугаку много работал и почти все свое время проводил в участке, а когда возвращался, то тратил выбитое свободное время на отдых. Неудивительно, что отвыкший от отцовских рук Саске начинал капризничать, когда Фугаку, с темными кругами под глазами, словно постаревший лет на десять, брал его на руки. И не будет странно, если первое слово, которое Саске скажет, окажется «мама», а не «папа».       «Все потому, что Фугаку всегда будет ставить клан выше семьи!»       Она думала об этом так часто, но не смела произнести в слух. Ведь сама была частью клана. Да и могла ли? Микото была прямой наследницей, но занять пост главы женщине невозможно. Главой должен был стать ее муж. Любой выбранный был бы главой, рабом своего клана. Микото была обречена на пустую половину кровати и «мама», но это не значит, что она была против.       Просто это было умение терпеть и прощать. Она вышла замуж не потому, что Фугаку был тем, кто вскружил ей голову. Она не была без ума от него — просто выгодная клану партия. А потом привыкла и почти полюбила — по крайней мере до такой степени, чтобы искренне переживать и не вздрагивать от прикосновений, чтобы прощать и принимать таким, какой есть.       Микото была слишком хорошей женой.

***

      Ночь была тихой и безоблачной. Диск луны высоко-высоко на небе светил ярко-ярко — так, что серебристый свет без труда просачивался даже сквозь темные занавеси. Звезды были почти не виды. В Конохе вообще редко хорошо видны звёзды. Микото смогла вспомнить только несколько раз, когда видела звезды жемчужинами, а не маленькими бисеринками на темном ночном полотне.       Был ноябрь, но погода, к удивлению, выдалась теплой, а обычно уже в октябре начинали идти первые ливни и стелился туман по утрам. Впрочем, явление быстрого похолодания тоже было нечастым гостем в деревне Листа. И если уж говорить начистоту, в Конохе почти всегда было тепло, даже мороз зимой был каким-то мягким, а не острым и колющим. Коноха сама по себе была теплой.       Спальню осветил слабый свет фонаря, озарив совсем немного и ни в какую не стоявший с серебром из окна. Микото устало потерла глаза и, свесив ноги с кровати, поднялась. Сон не шел, как бы она этого не хотела и сколько бы не пыталась уснуть. Беспокойство, засевшее где-то внутри, давило с такой силой, что дышать было тяжело, а сомкнуть глаза и расслабиться — так и подавно.       Женщина тихо подошла к детской кроватке и проверила сон своего сына. Саске спал крепко, из-за чего Фугаку начал ворчать, мол, нападут на него, спящего, а Саске так и не проснется, и ниндзя вообще из него не получится. И на отговорки Микото — сыну всего три месяца! — Фугаку не обращал внимания. Кажется, у него началась паранойя.       Поправив одеяло Саске, Микото прошла на кухню и налила себе стакан воды. Она села за стол, поставила перед собой стакан и, взяв из верхнего шкафчика аптечку, стала искать снотворное. Последние дни ее очень сильно мучили мысли о Какаши. Безусловно, они не были родственниками и у них не было никакой связи, но Микото чувствовала к нему некую привязанность. Чувствовала, что ее долгом было позаботиться о нем. Она видела в Какаши подростка — ребенка, пусть он и был отличным джоунином. И поэтому она не знала, что ее так разозлило, когда доктор заговорил о своих методиках и прочем. Конечно, сейчас, наверное, каждый третий видел в Какаши всего лишь ребенка. Взять хоть все эти сожалеющие взгляды. Но что бы то ни было, она посчитала это очень личным. И нежное чувство, которое испытывала к Какаши не должно было приравнять его к ничего не смыслящему младенцу. Тут она тоже была не права — Какаши тяжело, невероятно тяжело, но у него была голова на плечах и… ох, он держался лучше, чем она думала. Микото даже бы сказала, он держался так, как будто все в порядке.       «Мир сделал из него машину», — горько усмехнулась женщина, запивая маленькую таблетку большим глотком.       Сейчас она понимала, что не должна была вести себя так. Несомненно, она продолжит навещать Какаши, будет держаться где-нибудь поблизости, но впредь станет относиться к нему с большим пониманием и доверием. Она должна была положиться на него, потому что… потому что это было все, что она могла сделать в данный момент.       Потому что словами сердечные раны не лечатся.

***

      Его мать была неумолима. Фугаку наконец-таки выбил себе выходной и решил провести его с семьей. Но Микото была слишком зла, что ее глупый муж месяц провел на работе, и она спала в холодной постели. Одна. Иногда с Саске и Итачи, но это другое. А потом он просто пришел с лицом-кирпичом и спросил, как у нее дела. О-о, ее дела были замечательны до тех пор, пока безэмоциональность на лице мужа не вывели женщину из себя. Сейчас она готова была убивать. И когда время приблизилось к полудню, она по привычке собрала сумку и контейнеры для Какаши. Она положила туда еще две новые книги, потому что помнила, что юноша любит читать. Потом положила в карман несколько купюр, чтобы купить ему в палату какие-нибудь цветы, потому что запах больничных лекарств начал сводить ее с ума, и она подумать не могла, что сейчас испытывает Какаши.       Ее муж был удивлен, когда заметил ее, обувающую свои любимые туфли. Впрочем, к Какаши чего-то теплого он не питал, и не совсем понимал, зачем его дорогой жене посещать какого-то подростка. Чуть не разругавшись с Фугаку, Микото выскочила из дома вся раздраженная, с маленькой ладошкой Итачи в руке, и с Шисуи, отстающим на шаг.       «Не надо было ссориться с ним при Шисуи», — вздохнула Микото. В общем-то она была уверена, что о ссоре с мужем мальчик ни с кем не обмолвится. Но впутывать его в это она не хотела. Это было слишком личным. Ладно Итачи, ее старший сын все мог понять, но Шисуи! — «И надо было оставить мальчика дома!» — так Микото хотя бы была уверена, что с ее младшим сыном все будет хорошо, старшие позаботятся о нем. Но она подумала об этом слишком поздно, чтобы произнести вслух.       Саске пришлось оставить дома, с отцом, и она очень надеялась, что с ними все будет хорошо и Фугаку справится. В конце концов, родители не могут навредить своим детям! А еще она очень хотела, чтобы первым словом все же стало «папа», а не «мама».       На улице была приятная погода — солнце не пекло, наступали сумерки. Ветер был прохладным и приятно успокаивал кожу. Купив для Какаши тюльпанов и еще немного побеседовав с Михане — женой господина Иноичи, Микото со спокойной душой отправилась в госпиталь.       Они шли по обходной дороге, которая граничила с несколькими парками и была почти безлюдной — разгар дня, люди на работе, другие предпочитали более короткие пути, а третьи и не подозревали об этой дороге. До обеда было еще немного времени, и Микото знала, что они в любом случае успеют добраться до госпиталя во время. Ей очень хотелось поговорить с Какаши и, наконец, объясниться. Она больше не могла ждать. Микото была готова ко всему, да и день был удачным для тяжелого разговора.       Когда Итачи дернул ее за руку, Микото не сразу обратила внимание, задумавшись, но тихое:       — Мам, — и кивок в сторону небольшого луга с растущим на нем огромным дубом, где под деревом сидел Какаши с чем-то на руках, окончательно привел женщину в себя.       Они рассеяно остановились и, не сговариваясь, уставились на шиноби. Тот был одет в привычную форму, с хитай-ате на лбу и неизменной маской. А то, что было у него на руках, было не оружием и не свитком — это был маленький ребенок, который весело агукал и ахал, тоненькими ручками стараясь дотянуться до маски.       На дрожащих ногах Микото медленно двинулась в сторону Какаши. Итачи засеменил следом, Шисуи, удивленный, тоже. Конечно, он не был лично знаком с Шаринганом Какаши, и надеялся, что в конце концов тетушка подловит его и они познакомятся. Но он не думал, знакомство состоится в такой обстановке… где Хатаке возится с ребенком, причем, с Девятихвостым. Впрочем, по рассказам Итачи он знал, что ребенок (это была конфиденциальная информация, но не рассказать ему, лучшему другу, которому он доверял все, Итачи не мог) являлся сыном самого Йондайме и его покойной жены, в бывшем Данны Фуиндзютсу. И что он совершенно безвреден, и демоническое в нем — это только энергия, — нет, ну явно удзумаковская — которая, в общем, не имела ни конца ни начала.       Какаши сразу заметил их приближение. Плечи его напряглись. Но поняв, кто к нему идет, он расслабился и вернулся к попыткам не дать Наруто коснуться его лица.       Мальчик оказался маленьким, розовощеким, с голубыми глазами. У него не было зубов, но улыбался он ярко и задорно. Так, что не улыбнуться в ответ было тяжело.       — Добрый день, Какаши-кун, — поздоровалась Микото, выдохнув.       Она поняла — Какаши не избегал ее, он проводил свое время в компании маленького Удзумаки. Потому что… потому что иначе не мог. У него доброе сердце, и не позаботиться о сыне своих покойных опекунов он не мог. Но наверное, не будь Наруто сыном его сенсея, он бы, все же, не приблизился к нему, и дело не в боязни. Какаши не был суеверным — просто это было бы ему не интересно и не было бы нужды. Делал он это из уважения к Минато, к его жене, из благодарности — не важно. По сути, он в любом варианте становился первым, кто мог о нем позаботиться, потому что Микото — Учихе! — ни за что не разрешат забрать его, а к частым встречам с мальчиком будут относиться с подозрением. Сейчас его судьба целиком и полностью зависела от Какаши: будет ли его путь путем одиночества, или кто-то будет спрашивать «чай или молоко?» по утрам.       — Добрый, Микото-сан, — отозвался шиноби спустя минуту молчания. Вид у него при этом был задумчив и рассеян. Она подумала, что Какаши все еще не привык к мальчику и изучает его.       Без приглашения она присела на траву рядом с Хатаке, завороженно глядя на ребенка. Микото еще ни разу не видела Наруто так близко и сейчас была просто поражена, очарована тем, насколько он был хорош, насколько он мил, и насколько он их копия.       — Познакомьтесь, — попросил Какаши. — Это Наруто Удзумаки. Он очень слюнявый и крикливый. Он уже пытается снять с меня маску. И он мне не очень нравится, — сухо резюмировал он. Но Микото была готова поспорить, что Наруто очень нравился Какаши. Потому что то, как он говорил, было самым живым и полным эмоций монологом за последний месяц. Наруто оказался тем, при ком говорить с лицом-кирпичом, без интонации, без эмоций было очень сложно.       Шисуи завороженно наблюдал за шиноби. Тот безбоязненно держал на руках мальчишку и делал это, вроде, не первый раз. Он кинул взгляд на Итачи и понял, что его друг думает о чем-то схожем.       О человеке, который был бы не так слеп, как другие.       — Очень приятно, Наруто, — улыбнулась женщина. — Меня зовут Микото. А это мои мальчики — Итачи и Шисуи.       «Я рассчитываю на тебя, Какаши. Будь ему достойной опорой!»

В конце все обязательно должно быть хорошо. Если что-то плохо — значит, это еще не конец.