Walking in my shoes

Вопрос. Как Питер оказался в вашей компании? Он стоял в тамбуре, маленький и понурый, похожий на печального хомяка. Маменькин сынок, аккуратно расчесанный на пробор и тщательно упакованный в дальнюю дорогу. Рубашка - насколько белая, что можно было ослепнуть, - застегнута наглухо, под самое горлышко, и жесткий воротничок, врезаясь ему в шею, должно быть, мешал дышать. Брюки - безупречными стрелками, а вот один из шнурков развязался. Он смотрел прямо на этот шнурок, когда я открыл дверь. - Ты чего здесь? Этот вопрос я задал лишь для того, чтобы он не успел спросить меня первым. Но ему, похоже, было не до вопросов. Он поспешно отвернулся к окну. Я невольно проследил за его взглядом. Мы как раз проезжали мост... - Не нашел себе места? Или обидел кто? Он покачал головой. - Нет, - ответил тихо, но очень спокойно, его голос вопреки моим ожиданиям ничуть не дрожал. - Просто страшно. Я фыркнул. И порадовался тому, что он не обернулся. Страшно? Еще как! Моя эйфория от долгожданного расставания с семьей сошла на нет слишком быстро. Мысль о том, что теперь я свободен - впервые в жизни! - от общения с родителями и братцем аж до самой зимы, приводившая меня в неописуемый восторг всего четверть часа назад, теперь уже не грела. Хуже того - эта мысль сменилась другой: в Слизерине подобных «родителей» и «братцев» станет еще больше, первые будут строить вторых, и мне вместе со всеми придется ходить по струнке, есть, пить, спать, отвечать, молчать и дышать по команде, и я в конце концов либо сдохну, либо смирюсь и стану достойным преемником семейных традиций. От этой картины меня замутило - вот я и вышел из купе, где уже успел познакомиться с парнем, без умолку прославляющим Гриффиндор. Мне захотелось побыть одному, и ближайший тамбур представлялся мне лучшим местом, где можно было незаметно для окружающих предаться унынию. Но не тут-то было... С минуту мы простояли молча. Скорее всего этот блистающий ботинками хомячок будет учиться в Хаффлпаффе, и мы изредка будем пересекаться в столовой или на общих занятиях. Меня это вполне устраивало. Не давал покоя лишь его шнурок. Я, ни разу не потрудившийся помочь своему собственному брату, сейчас был готов, как тот Кастор*, склониться к ногам чужака, чтобы исправить его оплошность. Тот, видимо, это почувствовал - поежился и взглянул на меня не без опаски. Чтобы его не смущать, я взялся за ручку двери, но прежде указал ему на ботинок. - Завяжи, а то грохнешься. - А, да... - Он улыбнулся. - Это со мной бывает. Я проследил, чтобы он затянул узел покрепче, после чего вышел в коридор, оставив его наедине с его страхами и засунув куда подальше свои. Между тем к нам в купе уже забрался какой-то скользкий тип, тощий, как сопля, и сцепился с поборником Гриффиндора на предмет несовместимости доблести и интеллекта. - Ну, если ты предпочитаешь храбрость уму... - А сам-то ты что предпочтешь, - сходу бросил я, - не имея ни того, ни другого? Потомственный лев заржал. Сидевшая все это время у окна рыжая зануда, не выдержав, встала. - Идем отсюда, Северус... Меня передернуло. Мало того, что я обречен стать однокурсником этого сопливого, у нас с ним еще и имена созвучны. Ну что за жизнь! Мне уже не вспомнить, что именно я тогда проорал им вслед, помню только: я искренне пожалел, что не позвал сюда того парня... Шляпа сделала мне подарок, о котором я не мечтал... Впрочем, вру. Мечтал. Хоть и не тешил себя надеждой. Зануда Эванс прошла мимо - ноль внимания, фунт презрения, - когда я подвинулся, уступая ей место на львиной скамейке. Ну и ладно. Рядом со мной уселся довольный Джеймс. Напротив заерзал парень по фамилии Люпин. Бледный какой-то, должно быть, переволновался, а может, укачало в лодке, никак не отойдет... По другую руку от меня зашуршало. Я поднял голову и увидел его. Свой аккуратный пробор, очевидно, он оставил там, под Шляпой. Торчком из-под черной мантии - белоснежный расстегнутый воротник, стрелки на брюках смялись, шнурки развязались опять - на этот раз уже на обоих ботинках. Питер Петтигрю сел. - Уф, - коротко выразил он весь спектр своих эмоций. Я по-дружески пихнул его локтем. - Что, уже не так страшно? - Уже не так, - согласился он, и я решил, что напрасно посчитал его размазней. Джеймс страха не знал. Ремус Люпин объектом страха видел себя самого. Я, даже если чего и боялся, никогда не признался бы в этом. И только один Питер мог сказать: «Мне страшно», так спокойно и просто, как может лишь человек, обладающий огромным мужеством. Это «мне страшно, Сириус», прозвучавшее в октябре 1981 года, будет сниться мне до конца моих дней. ---------- * Аллюзия на фильм Джона Ву «Без лица» (Face/Off, 1997).