Сообщница

Суетливое, полное беготни учебное утро приходит с мягким трясением за плечо и тихим окликом, едва пробивающимся сквозь обычную гриффиндорскую болтовню. Невероятным усилием воли открываю глаз и мутным взором смотрю, кто это такой умный решился пробудить древнее зло от глубокого, но вовсе не освежающего сна. Голова болит жутко, на шее будто груз всех грехов человеческих всю ночь висел, такой она затекшей кажется, и взгляд соглашается сфокусироваться лишь после череды легких морганий. Я говорил когда-то, что легко просыпаюсь? Снова ложь, и при том громадная, как Хогвартс-экспресс. Все шумит, звенит голосами, хлопает дверями и движется хаотично, а меня все трясут, робко, но неотступно. — Э-э-эй, вставай… Поздно уже, ну, чего спишь здесь, просыпайся… — пищит кто-то тихонечко над ухом тоненьким девичьим голосом, и тяжелая хмарь сходит с глаз. Надо мной — худое лицо какой-то беленькой первашки, подо мной — легендарный красный диванчик, обсиженный не одной тысячей гриффиндорских филеев, на часах — самое прекрасное время, чтобы наполнить ненасытную утробу, вон как народ активничает, собирается и спешит. Возможно, кто-то из них пытается себя обмануть важностью образования или социальных контактов, но все мы отлично знаем, что воскресить молодой организм, жаждущий в восемь утра лишь поспать или, для разнообразия, выспаться, может лишь тарелка чего-нибудь вкусного и горячего, утопленная в тыквенном соке и свежем ежеутреннем галдеже. Фред солнечной улыбкой и взмахом руки благодарит и отсылает идти с остальными сердобольную девчушку, которую вид спящих во всю мощь рыжих старшекуров несколько обеспокоил: — Иди, прелестное дитя, благода-а-а, — немилосердно зевает, сверкая горлом чуть ли не до гланд, — а-арствуем сердечно. Обращайся, если что. И это, — торопливо бросает он уже ей в спину, — у нас работенка одна есть, легкая совсем, если там денег надо — подходи как-нибудь… — Я дергаю его за рукав, чтобы отстал от растерявшейся в край девчонки, и брат замолкает, недоуменно выгнув брови. — Что? Сам же говорил, расширяться надо, тестировать… — Ну не на такой же мелочи! Через нее вон гостиную видно, такая прозрачная. Ты хочешь, чтобы нас потом МакГоннагал сожрала или Грейнджер маме написала? Забыл, что ли, как она в тот раз раскочегарилась? И… — Имя старосты будто задевает в сонных мозгах какую-то шестеренку, и воспоминания о столь недавних событиях проходятся внутри холодной пузырящейся волной, вихрятся ворохом цветных образов, и губы как-то сами растягиваются в ехидной улыбке. — Кстати говоря о Гермионе… — Мне это снилось или нет? — Видимо, сон был коллективным… Только вот какие испарения вызвали столь странный набор образов? — ухмыляется Фред и запускает ладонь в спутанные волосы, лохматя челку до состояния вороньего гнезда. — Так вот и ходи теперь ночью — разбирайся, что поприснилось, а что нет… Ой зря здесь мы заснули, зря-я… — Зеваю сладко; то ли шея, то ли еще какая конечность по-старчески щелкает, и я раздраженно дергаю головой, чтобы хоть немного размяться. У нас же есть негласное правило, по которому, если спать остается часа два от силы, мы не ложимся вообще — после этих жалких огрызков сна жизнь не мила, а так хоть можно расходиться да перезеваться как-нибудь украдкой. И сегодня утром, которое кажется сейчас бесконечно далеким из-за дремы, нужно было лишь подождать немного, чтобы не греметь водой в душевой, а потом уместись умываться, одеваться и заводить канитель нового дня. Только мы вот почему-то задремали вдруг за разговором, будто и не было многолетнего опыта ночных бдений… — А кто тебе виноват? — «Кто виноват, кто виноват, что этот летний звездопад вскружил мне голову, как томный поцелуй?» — завожу я, давясь словами и задыхаясь от смеха, глядя, как Фред морщится и делает такую свирепую рожу, что утерпеть и не загоготать стоит огромных усилий. Его любимый альбом сиятельной миледи Селестины — «Котел, полный крепкой горячей любви», который, по воле нашей матушки, весь дом знал наизусть и мог воспроизвести даже в беспамятстве. С тех пор как мама прослушала его целиком по десятому разу, я не могу воспринимать адекватно тех людей, которые вроде как зовутся фанатами Уорлок, а сами знают одну заглавную песню. Дилетанты. — Вот только не начинай, я тебя прошу, я тебя умоляю! Вместо того, чтобы тут глотку драть, пошел бы умылся, выглядишь как упырь чердачный. — Ну и ты не лучше, братишка. Еще и в пижамке… Пойдем, не будем деточек пугать, — закидываю я руку ему на плечо и увлекаю в сторону спален старшекурсников. — Будем взросленьких пугать. — Ага, — лыбится, щуря по-кошачьи глаза, — если только взросленькие нас сами не напугают. Не забыл еще, чай, что нам грозились оторвать за раннюю побудку? — Пошли уже!

***

Какими бы великими волшебниками ни были Гриндевальд, Дамблдор и Волдеморда, вряд ли им удалось бы подчинить время — ни замедлить, ни ускорить, ни вырвать кусок какого-нибудь невыносимо скучного семейного обеда и разместить его аккурат перед ранним подъемом. А вот Бинс смог, дайте ему за это пирожок и разрешение мирно упокоиться: лекция его тянется невыносимо долго, будто время сгустилось в липкий сонный студень. В глазах песок, Бинс вот отсвечивает, бубня что-то под нос, и все это раздражает так, что я начинаю выстукивать по столу дробный ритм и зло поглядывать на своих дорогих друже. Ли, ананасик наш разлюбезный, ожесточенно черкает листки с текстом будущей радио-программы, Фред — ишь, дрыхнет, слюни на парту, того и глядишь, захрапит скоро. Зловредное желание растолкать его подрагивает и зудит на кончиках пальцев. Да и повод есть: потолковать, какую неисчерпаемую бездну шуточек над Гермионой открыла нам утренняя сцена и как нам теперь этой бездной распорядиться. Не то чтобы мне, правда, нужен особый повод, чтобы разбудить братца, но так оно как-то интереснее… Не время нежничать — короткий тычок под ребра под злорадное хихиканье внутреннего голоса. Просыпается, но даже его умильный взгляд сонного книззленка не способен растопить мое суровое сердце, жаждущее всемирного хаоса, крови младенцев и пирога с клубникой. — Ну что? — бурчит недовольно. — Грейнджер. Что делать с ней бум? Фред подпирает рукой голову и кряхтит по-стариковски: — Что делать, что делать… Словами через рот разговаривать, что делать. С одной стороны, такой простор для веселья, с другой — это что же, должок за нами имеется? В любом случае, встретиться мы с ней обязаны, не спускать же такие дела на тормозах! — Задумчивость в глазах брата взблёскивает на секунду и сменяется хитрым огоньком. — Тогда, полагаю, мы, как истинные джентльмены, должны черкнуть нашей даме письмо — приглашение на встречу, чтобы все по приличиям, так сказать? — Валяй, разрешаю, рядовой. Это ты у нас мастер-стихоплет, вот и пиши, а я потом проверю… — Рука Фреда медленно сползает с парты, голова клонится к столешнице, минутная искра интереса в глазах снова затуманивается мутью, и он зевает так, что понятно даже дурачку: проверить в ближайшее время братец сможет разве что житье-бытье единорогов на радуге, или что ему там снится… Можно подумать, это мне больше всех надо. Можно подумать, это мне одному неймется нашу смешную старосту позлить. Можно подумать, мне спать не хочется! Но Фред уже беззастенчиво всхрапывает громче Бинса и его рассказов о социально-экономических преобразованиях Вурлока Винтоухого, правителя гоблинов в каком-то там веке, и вся ответственность, как ни крути, сосредоточена теперь в моих бедовых руках. Зря, конечно… Вывожу изысканным почерком, расцвечивая витушками буквы там и сям: «Солнце наших душ, прекрасная миледи Гермиона…» — и да начнется веселье!

***

На Хогвартс резкими, сильными потоками обрушивается ливень, и от шального ветра гудят и подрагивают стекла в стрельчатых окнах библиотеки. Мир снаружи будто вымазан чернилами: непроглядная густая темень да размытые огоньки далеких окошек в клубящемся тумане. Библиотека тонет в теплом полумраке с мягкими отсветами настольных ламп, кутается в обволакивающую тишину — и сонное ее величие обступает и валится на плечи тяжелым шерстяным одеялом. Даже мы с Фредом на короткий миг замираем у входа, даже мы, секунду назад гомонившие и пихавшие друг друга локтями. Потому и не любим долго здесь задерживаться: весь этот многовековой дух зубрежки очень уж плохо сказывается на нашей нежной психике. Обычно мы предпочитаем быстро набрать книг и слинять, пока мадам Пинс не изничтожила нас подозрительными взглядами. Ну ка-а-ак же, не иначе эти близнецы Уизли решили поджечь Хогвартс, используя для растопки ее драгоценные фолианты! Идея, в принципе, неплоха, но только вот Хогвартс каменный, а на книгах — антивандальное заклинание… Поэтому и приходится использовать их привычным, пошлейшим и банальным образом — в качестве источника знаний. Как ни прискорбно признавать, но даже таким одаренных душкам приходится иногда запасаться информацией из этих пыльных разваливающихся книжищ — о, уверяю, исключительно в самых пакостных и балаганных целях. Однако не скажу, что в сегодняшние наши планы входило корпеть над учебниками. Погода жуткая, время ближе к закрытию библиотеки. Мы бы и не пошли ни за что туда, если бы не отвратительно тоскливый вечер в гриффиндорской гостиной: одни младшенькие, все бледные с отливом в синеву от навалившейся новой жизни, со своими смешными книжками и играми, да ребята с курсов постарше, судорожно пишущие левой пяткой по три эссе за раз. Всех будто заворожило этим дождем — Ли и тот засел за свои радио-программы, ворчливо огрызаясь на любые попытки его растормошить. И не миновать бы Хогсу беды (а скучающие близнецы Уизли — это, без лишней скромности, хорошие такие к ней предпосылки), если бы мы не вспомнили одно незаконченное дельце — Грейнджер. Конечно, эта жестокая девушка обидела нас в лучших чувствах, за целый день никак не отреагировав на записку — ни разъяренным взглядом, ни колким словом. Видимо, слишком мешали эти таинственные дела старосты да вывязывание чудищ из пряжи, рассованных по всей гостиной. И все же ничего: близнецы Уизли — птицы не гордые и если снитч не летит к Поттеру, то Поттер летит к снитчу, и все в таком духе… Можно смириться и самим пойти, если впереди маячат несколько минут невинного балагана со злящейся Гермионой. Взгляд мадам библиотекарь, встрепенувшейся от нашего бодрого «Здравствуйте, мадам Пинс!», можно было бы изобразить на холсте и показывать потомкам как образец крайней подозрительности. Прищурив глаза и недоверчиво поджав губы, она смотрит то на часы, то на нас — мол, свалились же на ее голову два рыжих недоразумения непонятно для чего. Но, видимо, мадам Пинс не смогла быстро придумать правило, по которому нам было бы запрещено здесь находиться, потому, сурово кивнув в ответ, она снова склоняется над книгой, как большая птица над птенцом. Шаги по старому полу кажутся слишком громкими в тишине с редкими шелестом переворачиваемых страниц. Топаем с Фредом между рядами шкафов, выискивая среди склоненных над пергаментами голов вихрастую макушку. Где примостилась наша дорогая староста? Мысли, что ее здесь может не быть, даже не допускаю: в гостиной Гермионы не было, спать рано, школу сегодня патрулирует малыш Ронни, так что тут и к Трелони не ходи — все яснее ясного. Грейнджер обнаруживается в тихом закуте в самой глубине библиотеки. Выглядываем тихонько из-за шкафа: приглушенный золотистый свет мягкими, чуть смазанными линиями очерчивает сгорбленную фигуру, окруженную стопками книг. Можно спать спокойно: пока староста строит книжные башни и проводит вечера, исписывая тонны пергамента, мироздание нерушимо. Хоть под стекло ее засовывай и неси в кабинет Дамблдора — калибровать его странные приборы правильностью этого зрелища. Гермиона сидит, чуть ли не носом водя по пыльным страницам, и, кажется, так увлечена, что не замечает шороха шагов. Что ж, пора нарушить это идиллическое уединение… — Ах, месье Дред, как приятно провести вечер в обители знаний! — Мы ныряем в проем под ручку, и я обращаюсь к брату так громко, что Грейнджер испуганно вздрагивает, дернув руками. Наверняка кляксу посадила и уж точно за это благодарить не собирается: уже и глаза, обведенные густой тенью недосыпа, зло сужает, и пальцами нервно сжимает перо, чуть сильнее схватит — оно и сломается. Верь после этого всем вдохновенным речам о пользе учебы — вон она до чего доводит! И не стоит кивать на неких пакостливых рыжих личностей, они здесь и вовсе не причем… — Да, месье Фордж, библиотека в это время года просто великолепна. Этот пыльный запах замшелых фолиантов, эта атмосфера учебных страданий… я в восхищении, — томно мурлычет Фред, и не глядя в сторону Гермионы, будто нет ее здесь и мы просто пришли сюда скоротать вечерок за книгой. Кошусь на нее: она раздраженно поводит плечами, с громким скрежетом дергает стул, придвигаясь ближе к столу, и снова склоняется над пергаментом. Насколько же хватит старостиного терпения? Я цепляюсь за руку брата покрепче, и мы начинаем фланировать мимо книжных шкафов, как на светском приеме. Места здесь не очень много, поэтому вскоре изящная неспешная прогулка превращается в совиные метания от окна к стене. От нечего делать рассматриваем книги: на полках теснятся трактаты по зельеварению, написанные одними скучными стариками, потратившими жизнь на изучение бессмысленных отвлеченных соединений. Перси такие книжки до жути любит — похожи на его никчемную жизнь. — Месье Фордж, что вы думаете о сей выдающейся книге? — Фред, затормозив в паре шагов Гермионы, наугад вытаскивает какой-то фолиант — это «Мистические метаморфозы» Майкла Максфильда. Ни имя автора, ни название, правда, мне ни о чем не говорят, но когда это мешало высказывать о чем-то мнение? Лениво откликаюсь: — Невероятно полезное произведение. Читать его было великим удовольствием. Не таким великим, разумеется, как урок у профессора Снейпа, но все же… — Краем уха слышу, как Грейнджер постукивает пальцами по столу, и улыбаюсь. Совсем скоро… — Может, вы все-таки немного помолчите? — не выдерживает Гермиона, прерывая наконец нашу великосветскую болтовню, и мы в ту же минуту резко оборачиваемся к ней — с обиженным и расстроенным видом. — Как невежливо, дорогая староста, затыкать кого-то! Лучше бы доброго вечера нам пожелала и успехов там, не знаю, в учении. Сюда, кроме тебя, еще люди приходят заниматься. — Вот именно, заниматься. При чем здесь вы — никак не пойму. Так что же вы здесь делаете? — Сказано же, учиться пришли. И почему нам никто не верит, Фред? — оборачиваюсь к брату, состроив грустную мордочку. — Я не знаю, Джордж. Наша староста так жестока. Неси ягодное мороженое и плед, моему сердцу слишком больно… — О Мерлин, да что вы мне надоедаете? То записку дурацкую посылаете… — Грейнджер быстро роется в сумке и вышвыривает на стол смятый и залитый чернилами листок, в котором я с трудом узнаю свое произведение. — То сюда приходите, всем мешаете. Скучно стало или вы это… влюбились? — выпаливает она, лучась такой плутовской улыбкой, что у меня на миг дух захватывает. Вот ведь… какая, а! Сберечь нашу шпильку и ввернуть ее в нужный момент — это талант нужен. Ответить ей нечего, потому мы с Фредом лишь добродушно смеемся, признавая редкое поражение. Отгоготав, я решаю перейти к сути разговора: — Ладно. Мы все же не просто так пришли, а поговорить. Серьезно. — Я удивлена, Джордж, что ты смог произнести слово «серьезно». Никаких судорог от него, надеюсь, лицо нигде не скривило? — откликается она и нетерпеливым взмахом руки в сторону соседних стульев приглашает сесть. — Так что же случилось? — Мы… мы поблагодарить тебя хотели. За утро. Не будь там тебя — сейчас бы служили у Амбридж в качестве ездовых собак, МакГи б еще распереживалась… С какой стороны ни поверни, а дело совсем неприятное выходило. Спасибо, в общем. Мы твои должники, — неловко заканчивает Фред и растерянно улыбается. — Собрались с мыслями к вечеру? Что же… Пожалуйста, Фред, Джордж. — Взгляд почти черных в полутьме глаз смягчается. — Только не ввязывайтесь больше ни в какие сомнительные предприятия, хорошо? Мы переглядываемся и с довольными ухмылками тут же синхроном выдаем: — Чтобы мы и без сомнительных предприятий?! — Кстати говоря о них… — задумчиво тянет братец и по-лисьи щурится, сияя озорством и коварством. — Ты все еще согласна быть сообщницей в нашей нелегкой борьбе, или как? Контраст между ним и Гермионой в эту минуту олицетворяет мировую гармонию в соседстве двух полюсов: Фред лучится радостью от славной проделки, Грейнджер же мрачнеет и приобретает столь холодный вид, что сентябрьская непогодь за окном кажется июльским солнышком. Ясное дело, уж эта мисс Правильность точно не хочет, чтобы ей напоминали о ее нелепых словах, сказанных сгоряча. И сейчас все пойдет, как нам и хотелось: мы будем острить, она злиться и отнекиваться от утренних глупостей… Веселье, одним словом. — Как вы думаете, я похожа на человека, который сначала говорит одно, а потом другое? Естественно, я буду вашей сообщницей, и если вы прекратите ненужную болтовню, то мы сможем приступить к делу. У вас уже есть какие-нибудь планы? — вдруг высокомерно цедит Гермиона, и необъяснимое упрямство светится в прямом взгляде карих глаз. Удивительно. Она будто выгребает против течения, из чистой упертости и болезненной гордости уплывая все дальше от своей спокойной речушки. Грейнджер не желает сдаваться, не желает оказаться в дураках, а потому так нежданно цепляется за свои слова, какими бы глупыми и опрометчивым они ни были — и это поражает. Фред, растеряв на мгновение весь свой задор, мычит: — Зачем это тебе, староста? Правилами не положено, все дела… Она спокойно отвечает, видимо, окончательно утвердившись в играемой роли: — Считайте, что я решила заняться благотворительностью. Пропадете же без меня. — Ты нас с домовыми эльфами только что сравнила, или мне почудилось? — О нет, это было бы довольно неприятным оскорблением. Для них, разумеется. И вообще, почему я оправдываюсь и объясняюсь перед вами? Кому нужна сообщница — вам или мне? — Ее губы подрагивают в слабой улыбке, и мы с братом недоуменно переглядываемся, пожимая плечами: что же, если староста решила поупрямиться, то кто мы такие, чтобы ей мешать? Пусть все идет не по плану, но так даже веселее. Я хлопаю в ладоши: — Нам, и потому не будем спорить. Плана у нас пока нет, но имеются разрозненные наработки. Поможешь придумать что-нибудь из них — честь тебе и хвала. Считай это вступительным испытанием на звание почетной хулиганки, — подмигиваю ей, глядя, как она задумчиво сводит брови. — Ну рассказывайте, пока у меня есть время, — отвечает устало, как надоедливому ребенку, Гермиона. — Посмотрим, что у вас там есть…

***

Выходим из библиотеки перед самым закрытием, вспугнутые кружащей вокруг мадам Пинс, — удивленные еще больше, если это возможно. Коротко попрощавшись с Грейнджер, я и брат с общим нечитаемым выражением на лицах смотрим несколько секунд вслед — и смеемся вдруг заливисто над ней, над собой, над всей этой небывалой ситуацией. Что ж, мисс заучка смогла нас озадачить, но, как бы там ни было, шоу должно продолжаться! Посмотрим же, сколько продержится наша законопослушная староста в обличье лихой бунтовщицы и хулиганки.