Кладбище святых душ

      Лёгкие перистые облака медленно плыли по небу, опустив белоснежные гривы. Некоторые из них сливались с солнцем и исчезали на контрасте яркого света. Будто намасленные, листья вишни блистали бриллиантовым сиянием, и тень уже не казалась настолько спасительной. Легкий ветерок пел свою молчаливую песню, лишь чужие разговоры бегали меж стволов и безмолвных листьев, которые внимательно слушали их, дабы потом пересказать. В воздухе застыла пыль, запахи и слова. Все вокруг молчало. Колокол в колокольне большой церкви пробил три раза,и люди из сада направились к ее входу.       Никто не взял с собой ни молитвенников, ни подношений, и на лицах было такое выражение, словно они собрались на праздник. Дети бежали впереди и ловили все, что гнал ветер, будь то лепесток вишневого цветка или же пылинка, а взрослые медленно шагли за ними, обмениваясь взглядами сияющих от радости глаз. Но все молчали. Когда маленькая толпа лениво пробралась сквозь бесконечные стволы деревьев прицерковного сада, перед ними предстал вход для прихожан: огромных размеров деревянные двери, выполненные резьбой и, что совершенно удивительно, настеж открытые (обычно их лишь слегка приоткрывают). Здание было абсолютно прямоугольным и все его выступы и башни стремились к той же строгости, что и основной корпус. Над дверьми играло красками витражное окно, но оно было так высоко, что разглядеть его рисунки мог лишь очень зоркий глаз. Колокола на самой верхушке разливали радостную мелодию по округе и пугали надоедливых голубей своим звоном. Церковь напоминала строгую даму, поющую от радости на веселом торжестве.       Перед входом, на ступеньках, стояли шесть одинаково одетых человек: две девушки и четверо мужчин. Среди нахмуренных лиц выделялся один парень, возможно даже мальчик, со спокойным взглядом голубых глаз и легкой улыбкой по-детски пухлых губ. Как на всех, на нем была надета длинная светло-серая роба, закрывающая даже ступни, на лице было несколько татуировок (в Церкви всем служителям набивали татуировки на лицах, как клейма служения Богу). Сегодня был настоящий праздник для него и его матери, стоящей среди прихожан.       Мелодия колоколов прозвенела последней высокой нотой и рассеялась в тишине. Из церкви вышла пожилая женщина. На ней была надета белоснежная роба и две полоски тончайшей алой ткани, которым мешало улететь лишь то, что кончиками они были пришиты к одеждам. На ее лице было много морщин и почти столько же татуировок, означавших ее высокий статус в церкви. Шла она медленно, но не так, как идут старые люди без точки опоры, а торжественно, словно королева, мерно спускающаяся по лестнице. Ровность ее осанки и статность фигуры не могла спрятать даже мешковатая роба. Она была самим величием, самой гродостью. Все, кто находился сегодня на празднике встали к ней лицом и опустили головы. Женщина встала наряду с теми, кто стоял на ступенях входа, слышно вдохнула и начала речь:       — Да восславится имя Божее, что по ныне не известно нам, как и имя стоящих рядом со мной— мощный и громкий голос ее обладал той бойкой хрипотцой, которая заставляла народ восторженно бояться его носителя. Выдержав короткую паузу, женщина продолжила. — В нынешний день, дарованный нам самой Матерью, мы все собрались здесь, дабы дать имя тем, чье обучение сегодня закончилось. Пусть же начнется обряд Дарования Имени!       С последними словами все подняли головы. Женщина сошла на ступень ниже и направилась к первой девушке, стоявшей справа от нее.       В церкви обучали магов. В семилетнем возрасте их забирали из семей, с помощью магии заставляли их забыть свои прошлые имена, после чего учили различным видам магии. Все маги были обязаны пройти это обучение, в ином случае семья, прикрывающая мага изгонялась из страны и единственным местом, куда они могли пойти была Мара — бедная и прогнившая республика, ставшая скопищем всякого рода пьяниц и проституток и входящая в состав королевства Штауб в качестве помойного ведра. Впрочем, служение в церкви считалось престижным, ибо служить в ней могли только маги, которых было не так много, так что многие родители добровольно отдавали своих детей. В день же, когда солнце дольше всего плыло по небу, все девятнадцатилетние послушники проходили обряд Дарования Имени, на котором они получали новое имя, согласно своим качествам, и получали свободу выбора. Маги могли пойти дальше служить или же уехать из страны и работать за границей, где магов из Атона (а именно так и называлась эта страна) очень высоко ценили.       Обряд начался. Рядом с Верховой Жрицей шел мелкий дьяк, держащий золотую емкость с жидкостью. Как только женщина подошла к самой крайней послушнице, она окунула ладонь в сосуд и приложила ее к голове девушки:       — Латтия — "Верующая", — громко произнесла она в сторону толпы и все громко, но при этом сдержанно, запплодировали. Лицо послушницы засветилось от радости.       Так она прошла еще четверых послушников. Некоторые получили имена, означающие положительные качества, некоторые — отрицательные.       Осталась очередь последнего юнца. В отличие от других, он не скрывал улыбки, хоть и вел себя довольно сдержанно. Юноша был несколько ниже остальных, но, когда жрица подошла к нему, он будто немного вырос. Повторив свои действия, женщина приложила мокрую ладонь ко лбу послушника и маленькая капелька стекла по его переносице, зацепившись за кончик носа. Они простояли так чуть дольше, чем это было с остальными. Жрица будто что-то шептала:       — Тенебрис… — наконец произнесла она. В ее уверенном и мощном голосе послышалась неуверенность. — "Темный"…       Никто из прихожан не хлопал. Все лишь нелепо уставились на Тенебриса.