Странствуя бесцельно по Англии

Странствуя бесцельно по Англии, я остановился в небольшой гостинице близ поместья Торнхэлд. Земли были бедны и малолюдны, усеянные дремучими лесами, они таили немало легенд и сказаний. Мне нравился здешний воздух. От всех прочих мест, в которых довелось побывать, он отличался чистотой и легкостью, приятным ароматом сырого дерева и хвои. Местность была низменная, и ветры почти не наблюдались. Зато каждый вечер, после четырех, на земли спускался густой туман, как разбойник, пронизывая до костей. Оттого строения отсырели, а жители приобрели болезненный оттенок кожи. Расположившись в номере, я первым делом поинтересовался, где можно выпить. Мой вопрос несколько озадачил хозяина, но местную пивную он мне указал. Здешние люди отличились простотой и говорливостью. Они не стремились красоваться дорогими нарядами, а так же не блистали острым умом. Последнее мне особенно нравилось, потому что говор простых мужиков чаще всего лишен лицемерия и высокомерия. В пивной, куда я отправился сразу же по прибытию, сидело пятеро, не считая меня, мальчишки лет двенадцати, разносившего заказы, и самого хозяина. Хозяин был человеком в летах, с серьезным лицом и зорким глазом. Наблюдая за ним, можно было сказать, что он прозорлив и мудр, выпивает, но не напивается до беспамятства. А с такими людьми опасно пить, потому что они оценивают каждое слово. Мальчишка мне в оппоненты даже не рассматривался. Он был слишком юн, слишком прост и слишком бесхитростен, как раскрытая книга, доступная бедному и богатому, мудрому и глупцу. Зато пятеро завсегдатаев привлекли мое внимание, и я стал обдумывать, как войти в их круг. Из разговора стало ясно, что двое из них хорошие охотники, третий – башмачник, а другие два занимались плотничеством. Башмачник был сорока лет, невысокий худощавый и больной. Он часто заходился кашлем и постоянно зачем-то выходил на улицу. Охотники – отец и сын, были до ужаса похожи, единственное, что их отличало – редкая бородка у старшего. Оба высокие, крепкого телосложения, массивные и невероятно сильные на вид. Они были бледны, но вовсе не от какой-нибудь болезни, а от климата местности. Речь их была быстра и прерывиста, взахлеб они пытались переговорить друг друга, и чем быстрее говорили, тем скорее их переставали понимать. Оба плотника, напротив, были люди тихие и спокойные. Тот, что был старше - высокий, худощавый мужчина с резкими, острыми чертами лица - относился к людям, привыкшим ворчать по любому поводу. Глубокие морщины на лбу, около рта и под глазами, постоянно щурившимися, вырисовывали человека грубоватого, недовольного всем и чрезмерно серьезного. Более того, когда он смеялся вместе со всеми над глупыми шутками охотников, губы его кривились в ужасной усмешке, потому что давно отвыкли улыбаться. Его помощник – молодой человек чуть-чуть за двадцать, всячески пытался угадывать настроение наставника и даже подражать ему. Но его характер, от природы озорной и веселый, не позволял ему долго хмуриться, и оттого парень улыбался, активно вступал в беседы и принимался что-то лепетать, ломая язык. - Помните того путешественника, что неделю назад занял комнату в гостинице? – посмеиваясь, начал младший охотник, скрестив руки. - Тот, что одет был в дорогую одежду и старательно впрягал французские слова в разговор? – уточнил башмачник, устало посмотрев на парня, - с ним что-нибудь случилось? Я думал, он давно ушел… - Арчибальд, как это ты не знаешь, что он в лес отправился монстра ловить? – усмехнулся старший охотник, а собеседник только нахмурился, недоверчиво смотря ему в лицо. - Да как же он прознал? – ужаснулся молодой плотник, поднявшись с места, но тут же осекся, взглянув на наставника, и сел на место, - то есть, как это ушел? И не побоялся? Совсем не побоялся? - Он поспорил с нами. Поспорил на весь свой сундучок дорожный, что три дня проведет в лесу и вернется, - с меньшим восторгом продолжал меньшой охотник, - мы ж и ждали. А вот неделя прошла, думали: сбежал он, с нами не повидавшись. Пришли к мистеру Фоксу спросить, не съехал ли путешественник, а тот и отвечает, что не съехал барин, так неделю и не появляется. - Видно, нет его теперь… Кто произнес последние слова, разобрать было трудно. Только все вдруг поникли и устало вздохнули. В помещение царил полумрак, окутывающий всех без исключения в таинственные мантии. Но он не помешал мне рассмотреть ни странный блеск в глазах, ни бледность младшего плотника, ни странное выражение тоски и несчастья на лице башмачника. Хозяин косо посмотрел на них, потом как-то настороженно глянул на меня, и я воодушевился. Тишина, воцарившаяся в пространстве, играла мелодии на натянутых моих нервах, будоражила замерзшую кровь. И возможно я бы не обратил внимания на разговор, возможно не нашел бы в нем ничего интересного. Но хозяин хмурился, его напрягало мое присутствие, мой взволнованный вид и наблюдательность тревожили. И я встрепенулся, усмехнувшись в ответ на его хмурый, почти омрачившийся взгляд. Быстро пересев к мужикам поближе, заказал еще немного пива, чем произвел неизгладимое впечатление на всех, не считая башмачника, который отчего-то сразу же уставился на меня немигающим взглядом и долго так смотрел, в самую душу, пока снова не зашелся тяжелым болезненным кашлем. - А что же, разве опасно в этом лесу? – поинтересовался я с наигранным ужасом в голосе, и ответ не заставил себе ждать. Оба охотника подскочили с места и стали рассказывать как опасно нынче в их лесах. - Ты видно не здешний, парень. То-то я тебя не припоминаю! – в один голос завопили они, - разве не слышал, что в лесах этих монстр живет, а дальше маленькой речки – его владения. Даже мы не отважились зайти туда, потому что не один охотник положил там кости! Они продолжали тараторить, захлебываясь слюной, но я больше не слушал их. Меня воодушевили их перепуганные лица с почти остекленевшими глазами, так что я ясно представил себе этого монстра. А какого это убить зверя, когда никому еще не удалось этого? Эта мысль так окрепла в моей голове, что я не заметил, как юный плотник схватил меня за руку. - Вы что же это задумали? – затрещал он, и вся компания перевела на меня взгляд. – Не думаете ли вы отправиться в тот лес? - Отчего вы так решили? - Вы улыбались… И я тот час стал серьезен, потому что ощутил, что улыбка действительно растянулась на моем лице. Арчибальд закашлялся, неодобрительно покачав головой, и снова поспешно вышел наружу. Хозяин недовольно окинул нашу компанию взглядом и хмуро бросил, что заведение закрывается. А мы, не решившись спорить, вышли наружу. Плотники, посоветовав мне выкинуть всякую мысль о монстре, ушли, а вот охотников очень даже заинтересовало мое любопытство. Быстро взяли они меня под руки и повели вдоль улицы, расписывая старые легенды в красках. Мне нравилась их болтливость, их красноречие и жадность. Особенно жадность, та самая, что погубила не одного доброго человека. - А что же, сэр, не верите нам небось? – хитро прищурившись, завел старший, - не верите, что в наших лесах монстр водится. Мистер…, ах, я даже имени вашего не знаю… - Уолтер, – унял их любопытство я, ожидая ответного жеста, но они и не подумали представиться. - Что ж, мистер Уолтер, а не желаете ли вы сделать ставку? - Это как? - А так, - подхватил младший, - вы три дня пробудете в том лесу и если вернетесь, мы отдадим вам по три шиллинга каждый, если погибните, заберем ваш багаж. На мгновение я задумался, чтобы проследить до безумия алчный блеск в их глазах. О, как они ждали моего согласия, как готовили долгий, завораживающий рассказ! - Да у меня и багажа-то нет, что же вам там брать? – спросил я, чем ввел их в недоумение. И это сыграло мне на руку, потому что теперь я мог ставить свои условия, и я поставил. - Но вот что предлагаю. Я пробуду в вашем таинственном лесу неделю и если вернусь, вы даете мне по пять шиллингов каждый, если погибну, то мистер Фокс через неделю отдаст каждому из вас по три шиллинга, которые я заранее оставлю у него. Я бы поставил больше, но с собой у меня только шесть шиллингов, а багаж и одного пенни не стоит… Они переглянулись, задумавшись. Уверенность моя насторожила их, но заманчивое предложение сумело взять верх, и оба тотчас согласились. Тогда мы вместе отправились к мистеру Фоксу, где я наглядно, под расписку, оставил добрых шесть шиллингов, только условились забрать деньги по истечению двух недель, а не одной. Что ж, они были готовы на все, только бы сделка состоялась. Забрав свою небольшую дорожную сумку, я отправился вместе с моими новыми знакомыми в лес, к той самой речке, что разделяла владения людей и монстра. Время шло к вечеру, туман уже начинал стелиться, и мы ускорили шаг. По дороге я встретил старого башмачника, чей взгляд необыкновенно насторожил меня. У него были красные от болезненности глаза, но тем не менее не потерявшие еще убедительности. И именно этот назидающий, воспитывающий взор так яро бранил мою бессмысленную выходку, что я был уже готов поворотить обратно. Ему ничего не стоило раскусить моего замысла, потому он хотел было направиться к нашей скромной компании, но оба охотника ловко развернули меня и повели другой дорогой, так что он не успел догнать нас, хотя и попытался. Чуть позже я понял, какую глупость совершил, направившись в лес к ночи, когда можно было переночевать в гостинице и на утро отправиться в путь, но исправить уже было нечего, да и некогда, потому что мы прошли больше половины. По дороге я рассматривал тропинку, запоминал местность, по которой шел, и всячески пытался продумать каждое дальнейшее действие. Деревья росли высокие и крепкие, что несказанно обрадовало меня, частые кусты черники, черемухи и самые разнообразные травы обещали мне ежедневную пищу, пусть и не сытную. Лес был дремуч и устрашающ, но не однообразен, а потому едва ли я заблудился бы в нем. Охотники довели меня до речки и дальше не ступили ни шагу. Сухо пожелали удачи, хотя любому было ясно, что в душе моя смерть обрадовала бы их скорее моей победы. Но это не беспокоило меня. Все мысли занимала торжественная идея приближающейся славы. Я не рассчитывал на легкую победу, не был самоуверен, но мечты всегда окрыляли, и я продолжал следовать им. Река, чьи истоки были высоко в горах, была необыкновенно широка для данной местности, бурлящие воды дико ревели, стуча по камням. К моему разочарованию поблизости не было не то что моста, но даже острых выступающих камней по которым можно было бы перебраться на другой берег. Холодало, и заходить в воду совсем не хотелось, но охотники торопили и не позволяли отказаться. Я разулся, закатил штаны повыше и уверенным шагом вступил в воду, ужаснувшись гладкости подводных камней. На середине поток оказался достаточно сильным, чтобы почти вобрать меня в свои лапы. Глубина увеличивалась с каждым шагом, и вот, вода стала выше колен, от чего я ощутил жгучее желание повернуть обратно, точно предчувствуя беду. От студеного холода ноги мои начинали неметь, и взволнованное сердце совсем перестало слушать рассудок. Я ринулся вперед и вдруг, растеряв прежнюю осторожность, поскользнулся. Обдало холодной водой с головой, ногу свела судорога, но мне повезло схватиться за ветку, склонившегося к воде дерева, и так я оказался на другом берегу. Все произошло так стремительно, что я не сразу смог дать себе отчет в том, что со мной приключилось. Разум беспорядочно пытался продумать действия, вырисовывая картину моего спасения. Не сразу заметил я и охотников на той стороне, что косо посматривали на меня и даже пытались окликнуть, потому что голоса их слышались неразборчиво, и точно не ко мне относились, так что и в голову не пришло поднять к ним взор. Когда же разум прояснился и все осознал, когда странные животные инстинкты дали место рассудительности, я словно вернулся к жизни. Оба охотника одобрительно посмотрели на меня, подбадривая, но мне не было до них теперь дела. Потому я махнул рукой на прощанье и побрел вглубь леса. Когда-то я слышал, что ночи в этих краях бывали довольно холодны, а меня в тот момент покрывали мокрые одежды, и обувь моя, которую я особенно хотел спасти от воды, также промокла. Досада взяла от такого недоразумения, от предвкушения тяжелой болезни. Зайдя довольно далеко, как мне показалось, я посчитал бессмысленным идти дальше. Быстро нашел сухие ветви деревьев, насобирал немного хвороста и стал разводить костер. Ничего не выходило, озябшие руки начинали дрожать, и камень на камень не заходил, ни одна искра не попадала на сухое дерево, только руки сбивал в кровь. Туман сгущался, и солнце медленно заползало за верхушки деревьев. Искать спасение в костре более не приходилось, потому я бросил взгляд на ближайшие деревья в поисках убежища. И вот, найдя дерево покрепче, взобрался на самую толстую ветку и, достав из рюкзака веревку, как можно крепче примотал себя к стволу, чтобы не свалиться ночью. Вопреки безопасности, приготовленной мной, сон не шел. Я ощущал морось и холод, странные шорохи и попискивания удручали меня. Под рукой всегда был острый, заточенный нож, но я никак не мог отпустить трепет и страх, заполонивший мое сердце. Солнце село, и все погрузилось в ночной мрак. Кровь с жаром побежала по венам, я предчувствовал лихорадку и от того становился веселее. В памяти то и дело всплывали старые легенды, и я был уверен, что спроси меня кто-нибудь, я бы слово в слово пересказал все то, что говорили мне охотники. Хоть я и пытался прежде не слушать их, теперь каждое слово отчетливо всплывало в сознании. Я не был склонен к длительным думам и мечтаниям перед сном, чем обычно страдают, именно страдают, люди высокого, нет, скорее восторженного ума, а от того для меня было дико ощущать над собой власть бессонницы. Более того, с течением времени, поскольку я не мог уснуть, нервы начинали играть со мной, что особенно удручало в сложившейся ситуации. Так я бодрствовал до тех пор, пока одинокая луна не осветила лес, заняв высшее место на небосводе. В этих краях, скрытая за дымкой легких облаков, она, точно укутанная в шаль, изливалась холодным, одиноким светом, чем наводила непосильную тоску. Я тосковал по своим родным краям, где на расстоянии нескольких миль не виднелось высоких гор, а только холмы и низины стелились, своими изгибами пленяя свободный нрав. Там луна по обыкновению не избегала свободолюбивых своих воспитанников, вскормленных ее прекрасным сиянием. Там она и освещала путь мужику ночью, и ребенку светила в колыбель, оберегая от ужасов тьмы. Здесь же я не ощущал той ее доброты и нежности, но точно мачеха она обдавала меня холодом, и я не мог, даже боялся уснуть. Тем не менее, любой человек рано или поздно поддается усталости, так что сон одолел меня, и я задремал. И время это стало мучительно, потому что сон не был крепок. Я видел различные картины, мне мерещились монстры, а сознание то и дело выдергивало из объятий Морфея, заставляя прислушиваться, не скребется ли что-нибудь под деревом. Но нет, все было тихо. И вот, когда я в очередной раз я резко раскрыл глаза, потому что послышался хруст веток, мне померещились чьи-то глаза, чуть блестящие янтарным светом, глядящие на меня с соседней ветки. Точно умалишенный я нервно заламывал себе пальцы, упорно вглядываясь в эти глаза, а они с таким же любопытством, кажется, вглядывались в меня. Но это было невозможно! Если это не ночная птица, а это была не птица, потому что она не могла быть такого большого размера, то я, должно быть, сходил с ума, потому что нет такого крупного лесного животного, которое могло бы лазать по деревьям. Усталость сыграла со мной злую шутку, а потому я счел лишним потакать своему воображению, вернее, мне хотелось верить, что это было лишь воображение. Поморгав несколько раз, я снова поглядел на ту ветку, но теперь там ничего не было, и я полностью удостоверился в расстройстве моего рассудка. Долго я находился в полулежащей, полусидящей позе, с закрытыми глазами, но умом, кажется, не только не дремал, но даже созерцал все то, что окружало меня. Должно быть, это был полночный бред из-за жара! О, как я боялся его, этого чувства слабости и помешательства. Я смотрел на землю, укутанную туманом, и с десяток блестящих глаз смотрели на меня, глухо воя и рыча, а меня морозило, я жался к дереву, но не находил тепла, и теперь уже даже видения не пугали так, как холодная смерть. Что ж, я не заметил, как заснул. Было ли это болезненным обмороком или усталостью, я так и не понял. Но знаю точно, что проспал до утра, не замечая более ничего. Утро оказалось благоприятнее ночи. Из-за непроглядных низких туч чуть-чуть даже выступило солнце, скрасив мое тяжелое самочувствие. Я по-прежнему чувствовал слабость во всем теле, более того меня словно бы ломало изнутри, кости ныли и постоянно хотелось спать. Но я отличался с детства настроением веселым и всячески старался не обращать на невзгоды внимания, не потакать им. И вскоре это помогло. Простуда, как мне показалось, немного отступила, и я смог избавиться от неясности ума. Весь день я искал монстра и, кажется, обошел весь лес, но так никого и не нашел. Меня напрягало чье-то присутствие, точно бы за мной наблюдали, как если бы я был незваным гостем, - а я им был - но никто не показывался мне на глаза. Как бы я ни приглядывался к деревьям, как бы ни заглядывал, раздвигая кусты, никого не находил, а потому благополучно списал это на не отступивший бред. К обеду мое напряжение достигло черты. Холод, легкий голод и усталость после тяжелой ночи расшатали нервы. И, когда я вышел на уже знакомую мне дорогу, кажется, обойдя весь лес, терпению моему пришел конец. Я жаждал битвы, всплеску чувств, я жаждал страха, но мне не встретилось ни одного хищника, и я разразился гневным криком. Что я кричал, уже не помню, но в памяти до сих пор сохранилось то чувство досады, с которым поток бранных слов лился из моей души. Я вызывал монстра на бой, сам не замечая, как крик мой более всего походил на рев зверя. Размышляя об этом теперь, я думаю, что выглядел действительно ужасно. Мои манеры, мое чувство такта пропало, стоило провести одну тяжелую ночь, о, как это низко! Когда голос вконец охрип, и горло нещадно заболело, на поляну вдруг выглянуло животное. Вряд ли это здешний монстр ответил на мой вызов, потому что то, что я увидел, едва ли назвать можно было монстром. Это была обычная дикая собака, немного выше привычных гончих, жилистая и скомплектованная, но хорошо уступающая в силе тем же волкам. Я усмехнулся, посмотрев прямо в ее черные глаза, и животное хищно оскалилось, пустив слюни. Аккуратный нож сверкнул в моей руке, кровь закипела в жилах, но это не был тот страх, который я искал. Из кустов вдруг выпрыгнула еще одна псина, немного выше, но, в целом, такая же хлипкая. За той еще одна, и еще. Так я насчитал порядком пятнадцать взрослых самцов, стратегически окружающих меня. Им не было дела до благородства, они нападали всем скопом, заваливая жертву, и я ощущал за ними явное преимущество. Тоска брала меня от мысли, что я умру в битве со зверьем, понятия не имеющим о доблестных дуэльных битвах. А должны ли они были знать? Должна ли была голодная стая биться один на один, чтобы потерять всех своих бойцов, когда где-то там их ждали дети, желавшие пищи так же, как и я? Определенно, каждый выживал, как мог, и гордость была здесь лишней. Одна из собак бросилась первой, и я с силой полоснул ее ножом по голове. Животное взвизгнуло, отпрыгнуло в сторону и опустилось на землю, смотря на меня злым, обезумевшим взором. Бой начался, и правила перестали существовать. Трое из них, подняв морды к небу, протяжно завыли, точно ритуал проводя надо мной, и я встрепенулся, увидев их голод. У них был взгляд безумный и потерянный, а с подобными уже бессмысленно сражаться, потому что им терять нечего. Ослепленные голодом они способны на все, способны использовать любые методы, только бы добиться желанного. И они использовали. Как умалишенные хаотично кидались на меня, в бешенстве кусая руки и ноги, одна даже оцарапала мне шею. Это было ужасное зрелище, и смотрящий со стороны, должно быть, решил, что я тотчас тоже обезумел, потому что та смесь чувств, что я испытывал, не поддавалась логическому анализу и, как следствие, лишала меня всякой человечности. От моей руки пало пятеро, но сил больше не было. Эти пять пали смертью храбрых, но нанесли жертве непоправимые раны, и я сам уже пал на колени, слабо помахивая рукой, как бы угрожая, хотя даже зверю ясно было, что силы мои покинули меня. Последняя псина, до тех пор особо не вступавшая в бой, самая молодая на вид, грозно зарычала и приготовилась уже вцепиться мне в шею, как вдруг замерла, и остальные вместе с ней. Они задрали морды к небу и жалобно, почти умоляюще заскулили. Это не был вой победителей, не звали они также подмогу и уж точно не оплакивали мою скорую погибель. Но столько страха, боли и почти покорности было в этом горьком завывание, что мне самому стало жалко этих побитых дворняг. Что-то грозно прорычало им в ответ, и они успокоились, жадно пощелкивая зубами. Я замер от этого повелительного раската и почти инстинктивно опустил голову, поклоняясь. Псы, о которых я думал, как о животных ничего не ведавших о благородстве, склонялись к земле даже с большим благоговением, чем крестьяне пред их покровителем. Рык снова, как раскат грома, пробежал по поляне, и своею величественностью заставил меня содрогнуться. Такой глубокий, полный голос я прежде никогда не слышал. Один за другим звери кинулись прочь, напоследок сбив меня с ног, так что я навзничь упал на землю, с трудом перевернувшись на бок. Сознание играло со мной, я из последних сил пытался отыскать то существо, что только что отсрочило мою смерть. Хотелось увидеть того, кто растерзает мое бренное тело, того, с кем мне не довелось сразиться один на один, того, кого я искал. И я увидел на другом конце поляны то ли псину, то ли волка, идущего ко мне. Перед глазами все плыло, веки опускались и мне мерещился будто бы человек, но я отчетливо видел волка. С трудом выдавив из себя усмешку, я сжал в слабой руке свой любимый нож в знак непокорности и потерял сознание.