Прощай, Агония

Тишина комнаты была приятна. Феликс устало откинулся на спинку стула, чувствуя, как плечи ноют от боли и усталости, как медленно растекается по жилам апатия, вот-вот грозящая перейти в полное изнеможение. Хотелось отчаянно закричать в потолок, на эти серые будни, на эту нескончаемую череду неудач и препирательств с новым модельным начальством, на бесконечную нехватку времени даже на сон. Тишина успокаивала. Она была блаженным счастьем, раем, за который стоило сражаться, каждый раз облачаясь в костюм Кота. Косой взгляд на массивное трюмо в викторианском стиле, стоящее как раз у стены, на нем еще торчала какая-то обыденно-надоедливая ваза эпохи Линь или еще какой, Агресту даже не хотелось думать о том, сколько лет этой рухляди и как давно она торчит на этом видном месте. Главное было внутри — черная коробочка с кольцом, содержащая в себе непоседливого котенка Плагга и бремя обязанности героя Парижа. Он снял кольцо, как только выполнил свою обязанность: уничтожил Хищную Моль. Никаких сантиментов или сопливых прощаний. Плагг понимающе кивнул и растворился в темном ободке кольца, принимая такой ответ. В конце концов, быть Черным Котом тяжело: неудачи постоянно следовали за носителем, они становились как дыхание, нужными, постоянными, отчаянно-сладкими, как горький яд, медленно, по капле выдавливающий жизнь из тела. Феликс покачал головой, чувствуя себя почти предателем. В конце концов, Плагг бы не виноват в таком, но все же… Все же… Тяжело вздохнув, юноша закинул ноги на стол, плюя на все приличия и наставления. Сейчас никого не было рядом, никого, кто мог издать хоть какой-либо звук, никого, кто мог увидеть человека без маски, потерявшего «второго себя». Он променял победу на тихое слово «Прощай», предпочитая нести бремя памяти, нежели растворится в силе, способной изменить этот мир, но забрать в себя всего его, всю душу и тело, жизнь и мысль, каждую его клетку. Кот, сейчас же убери ноги со стола! Током по телу пробегает дрожь, и юноша меняет свое положение прежде, чем успевает подумать. В этом была вся его Леди: строгая, неподкупно-внимательная, подобная натянутой тетиве с наложенной на нее стрелой. Тронешь — и она выстрелит в самое сердце. Словом, движением, взглядом. Она всегда была его границами, он жил по ее заветам, слушал каждое ее слово. Он был словно ее личный страж, ненужный и бесполезный, путающийся под ногами, как ласковый кот, что клянчит по утру корм. Стрела, смазанная ядом Любви. Стрела, уже давно пронзившая его насквозь, выбившая вместе с ритмично бьющейся мышцей и легкие в придачу, иначе как объяснить эту боль с каждым вздохом?.. Этим всем он тоже расплатился за свою силу. Нет больше никаких взглядов, никаких попыток дотянуться до струящихся по ветру алых лент, так напоминающих потоки крови, вытекающие из дыры в груди. Нет больше этого пьянящего чувства свободы, как нет и ночной радости, нет патрулей и грациозных уворотов, нет тихих шагов, узнаваемых всегда и везде. Он провел эту кровавую границу между собой и Леди в тот самый миг, когда оказался перед своей любовью без костюма. Безоружный перед ее беспощадным взглядом. Жалкий серый обыватель без своих магический сил, способный только дышать и отчаянно цепляться за ошарашенный взгляд героини. Ну же, котик, шевели лапками, или хищная Коровка съест твою мышку! Он без сожаления откинул свою гордость, надеясь на… на что? На толику ответных чувств? Смех, клокочущий изнутри, больше напоминает рыдания, и Феликс крепко хватается за стол, чтобы удержаться на стуле, так как его трясет настолько сильно, что еще немного — и он будет лежать на полу, ровно там, где ему и место. Дожди, проливаемые в душе, заливают все снизу доверху. От самых пяток и до глаз, в нем не осталось ни капли надежды, вся растворилась в ее взгляде, полном непонимания. Она не смогла принять его человеческую сущность. Не позволила даже приблизиться в момент, когда его силы были уже на нуле.  — Какая же ты все-таки… Леди, — вместо голоса, полного праведного негодования выходит какой-то отчаянный шепот, почти умоляющий. Это не он, думает Феликс, не его голос и тело. Прошло всего пара месяцев после того, как он отказался от костюма Кота, а кажется, что уже село слишком много солнц и встало слишком много лун. Кажется, что каждый новый восход напоминает ему о ЛедиБаг. Такой же необходимый миру. Такой же пламенеюще-обжигающей, безразличный к лежащему у его ног миру, такому жалкому и бесполезному, совсем, как Кот. Давай, котенок, ты справишься… Каждый раз такая разная, каждый раз полная силы и уверенности. Агрест уже не уверен, что сможет выплыть из своих серых проблем и серых будней. Ему кажется, что уже ничто не способно спасти бывшего Кота, ничто не может помочь ему, кроме этого света, льющегося ровно позади его Леди, следующей путями ветра по крышам. Котенок тонет в воде, теряя берега, и больше никого… никогда… Хуже может быть только тот факт, что огромный особняк теперь настолько одинок, что кажется, вот-вот обрастёт паутиной и пылью, напоминая старый неприступный замок с драконом внутри. Нет отца, что строгим взглядом смотрел на сына. Нет прислуги, появляющейся только по одной мысли или мановению руки. Никого нет, он один в этом доме, в этом мире. Брошенный, побитый своей же гордостью и болью. Кот… Хрусталь рассыпается под пальцами острыми осколками, окропляясь кровью, пятная белоснежную скатерть. В этом красном Феликсу мерещится Леди, в этой боли он находит успокоение. Так он чувствует, что еще живой, несмотря ни на что. Так он ощущает биение своего сердца. В осколках отражается небесно-голубой, но этот цвет — ничто, он слишком блеклый, слишком непохож, а на тот, другой, необходимый как воздух. Леди всегда рядом. Она — в отражениях зеркал, растворяющаяся на периферии зрения. Она — в шуршании людских шагов, такая летящая и легкая, совсем еще девчонка. Она в фигурах одноклассниц, в каждой темноволосой девочке, в каждой, кто смотрит на Феликса голубыми глазами и улыбается ему, пусть и не заслуженно. И от этого еще больнее. Так, словно спущенную стрелу, что плотно засела в груди, проворачивают против часовой стрелки, пытаясь отмотать время вспять. Но оно неумолимо движется вперед, ничего не меняется. И поэтому каждый вечер он прощается сам с собой. Каждый вечер напоминает себе, что уже ничего не изменится. Что он — мертв, душой и телом, и всего лишь жалкое отражение передвигается по земле, выполняет какие-то дела по инерции. Просто потому, что так надо. Просто потому что так хотела Его Леди.  — Посмотри на меня, — почти отчаянный шепот, не принадлежащий никому из находящихся в этой комнате. Феликс медленно поднимает взгляд потухших зеленых глаз, утыкаясь в знакомую фигуру, стоящую так преступно близко. Так похожа на Нее, но не Она. Всего лишь Бриджитт, девчонка, слишком увлеченная пустышкой, слишком надеющаяся на что-то. Девчонка, Проворачивающая спущенную стрелу в груди все больше и больше, пытающаяся что-то доказать потерянному Агресту.  — Зачем? — ему кажется, что он уже слышал этот разговор, возможно даже и не раз, но голова отказывается понимать что-либо. Его личный Ад только начинается, и вряд ли Бридж под силу вытащить потерявшегося котенка с того болота, в котором он оказался. Этой слабой девчонке, так похожей на…  — Просто продолжай смотреть на меня, хорошо? — и Дюпен-Чэн улыбается улыбкой Леди, уверенно беря лицо бывшего Кота в свои теплые руки. Она пахнет, как свежее утро: кажется, на ее волосах осели капельки росы, а в одежде затесались ароматы весенних цветов, но Феликс ничего не видит. Все, что ему хочется, это попрощаться со своей агонией, прекратить это вечное страдание, но ничего не выходит. Он знает, что ангелы не умирают, почему-то ему кажется, что прямо сейчас с небес падает та, что дороже ему всех на свете. Просто смотри на меня, котик. Прошу, просто смотри...