Тлеющий закат

      По мнению Кита, принцесса Аллура обладала слегка непривычными для девушки качествами, такими как упёртость, ультимативность, грозность. Она редко позволяла передышки, постоянно повторяла о том, что нужно работать и выкладываться на полную. Недовольно выдыхала, когда кто-то из ребят падал, не в силах продолжать изнурительную, нескончаемую тренировку. И вообще, принцесса Аллура часто требовала от своих паладинов до абсурда непосильные, невозможные вещи. Разумеется, все они достаточно ясно осознавали всю серьезность, опасность, масштабность их миссии, но они же люди. И подобное отношение нередко приводило ребят к той острой грани, когда очень сложно удержать свое эмоциональное равновесие и благоразумность.       Когда Аллура объявила о двухдневном отдыхе, который, несомненно, все заслужили за свои мучения хорошо проделанную работу, команда долгое время не могла отойти от шока и замешательства. Особенно Кит.       Недавняя разведка показала, что никаких сюрпризов от Заркона не ожидается, и, пока готовились планы будущих действий по спасению планет, Аллура позволила им на пару часов посетить Землю.       — Ведь кто знает, когда вы сможете вновь вернуться домой, — с кроткой улыбкой говорила принцесса, — и сумеете ли вообще…       Но никто не разобрал последних слов под ударной волной оживления, которая захлестнула ребят с головой. Даже Кит не смог.       Как же орал Лэнс, как визжала Пидж, как рыдал Ханк. Воодушевление и ликование ребят, несомненно, подействовали и на Кита. Улыбка — редкость на его лице.       Все были согласны, что о Вольтроне, империи Галра и спасении Вселенной речи быть и не могло, так что остановились на более-менее правдоподобной версии о суперсекретной миссии от Космического Гарнизона. Чтобы родные не особо волновались, было обещано сохранить контакты с близкими, хотя этот вопрос бурно обсуждался и осуждался. Пидж рьяно клялась создать и реализовать такой продвинутый метод связи, который даже технологии Галра не засекут. Аллура одобрила все решения паладинов.       Замок Львов находился недалеко от Земли в случае непредвиденной опасности. Сами Львы оставались со своими паладинами. Связь между членами команды и напрямую с Аллурой и Кораном была в наилучшем состоянии. Все детали были продуманы, предусмотрены, оговорены. Варианты, версии, опаски — ничего не осталось без вмешательства принцессы. Пунктуальность — единственная вещь, требуемая с команды. И осторожность, само собой.       Безусловно, Лэнс, Ханк и Пидж немедля отправились к своим семьям — домой, в родной, тёплый детскими воспоминаниями, уютный дом, где их всегда ждут. Широ не распространялся о своих намерениях. Хотя, скорее всего, он тоже проведёт своё время там, где солнце светится в ликующих глазах, где объятья согревают ото льда одиночества, где… всё вокруг такое знакомое и бесценное.       У Кита не было места, где бы его ждали.       Он вернулся в свою потрепанную лачугу на окраине города. Красного Льва оставил на заднем дворе, а сам выбил дверь. И глубоко вдохнул густой, тяжёлый, застывший воздух брошенного дома. Пыльно. Мертво.       Кит подумал, что внутри он такой же.       Вокруг все лежало в привычном беспорядке, на своих законных местах. Старый диван с бордовой обивкой покорно стоял в центре комнаты. Прыжок — и поднялись клубы многодневной пыли. Кит откашлялся, беспричинно усмехнулся. Снял куртку, улегся, закинул руки за голову, а ноги по-хозяйски уложил на подлокотник.       Вспомнил о своих приятных привычках, пошарил рукой под диваном и выудил оттуда пачку «Parliament». Как раз две — то, что надо. Секунд десять он разглядывал свое сокровище, вертя сигарету в пальцах. Щурился, будто с подозрением, поджимал губы. Не верил глазам.       Кит неожиданно резко зажал сигарету в зубах, нетерпеливо рыская по карманам в поисках отцовской зажигалки. Чирк — кажется, руки дрожали, чирк — упрямилась, чирк — сверкнула искра, ожил язычок пламени. Кит с такой нервностью раскурил сигарету, будто ждал этого вечность. Хотя так оно и было. Он глубоко затянулся, откинув голову назад, и, прикрыв глаза в упоении, блаженно выдохнул дым в потолок. Дяденька на небесах все же существует.       Одна затяжка за другой. Кит даже не пытался обуздать свое нетерпение. Сколько он не курил? Месяц? Два? Полгода? Кто знал. Кит затягивался до предела, пальцы слегка дергались. Никотин проникал в самые дальние уголки, отдавался воздушным головокружением и порхающим эхом, неуловимо скользил по венам тоненькими смертоносными змейками.       Кит бросил ослабшую руку с сигаретой и шумно выдохнул. Бело-сероватый дым висел в воздухе гривуазными узорами, завлекающими мистическим танцем. Наслаждение просачивалось в самую его сущность, разливалось в нем сухим, шипящим вкусом, ласкало слух туманным шепотом, кончиками пепельных пальцев еле-ощутимо, словно дразня, проводило по его щекам, волосам, шее, губам.       Кит чувствовал, как отравлялась каждая его частичка — и ему это нравилось.       Трещины расползались на потолке угловатыми ручейками, криво поднимались по стенам, разрывая обои. Одинокая лампочка свисала, словно мертвая бабочка.       Кит не верил тому, что может скучать по этой старой, зачахшей лачуге, которая в любой момент была готова провалиться сквозь землю. Но он скучал и будет.       Когане взял в рот вторую, одновременно поднося зажигалку и угрюмо туша остатки первой о пол. Нехотя поднялся.       Он принес коробки из чулана и начал упаковывать необходимые вещи. В одну уложил технику и приборы. Вторая и третья стали пристанищем для одежды. В другую же он упаковал память: документы (на случай возвращения, что маловероятно), старые записи и исследования, семейный альбом, какие-то потрепанные временем, но тем более значимые сердцу предметы прошлого.       Он покончил с этой задачей достаточно скоро, но долго стоял над коробкой и просто не мог ее закрыть. Со дна выглядывали отцовские часы, слишком широкие для запястья Кита, поблескивали мамины жемчужные бусы, притягивали взгляд мягкие игрушки, кассеты, фотографии. Это все, что он успел достать из дому перед переездом к названной тетке. Как там говорят — несчастный случай, да?       Кит захлопнул крышку и судорожно выдохнул.       –Забудьзабудьзабудь, — лихорадочно бормотал он, — прошло, все прошло, забудь…       У Кита выпал из памяти целый год. Год неестественной, изогнутой под неимоверно острым углом жизни. Принятия того, что он один. Брошен. Сирота.       Все, что он помнит, — это блеклые картины, «Пропали!»       приглушенность… «Я сочувствую. Твой отец…»       и смертельность осознания.       Благо, красный паладин умел вовремя останавливать ход своих мыслей и концентрироваться на чем-то более… живом.       Сигарета издала обиженное шипение. Последние девять коробок Кит оставил для книг.       Кит испытывал тягу к «детям разума», сколько себя помнил. В прежнем доме у них была собрана впечатляющих размеров библиотека — величайшее сокровище, как любил повторять отец. Сам мужчина был настоящим книжным червем, и не было дня, чтобы старший Когане не провел его в своем кресле возле камина с книгой в руках. Кит отчетливо помнил, как садился к отцу на колени и ревностно пытался понять, что же его так занимало.       Словно некий ритуал, в памяти сохранились минуты уборки с мамой. Она передавала книги с верхних полок малышу Киту, а он с навеянной бережливостью протирал их и восхищался золотыми узорами, изысканными изгибами букв, древними таинственными переплетами. Любовался.       Пока мальчишки пинали во дворе мяч, Кит зачитывался «Детьми Капитана Гранта» и «Приключениями Робинзона Крузо». По ночам с пылкостью следил за приключениями Тома Сойера и Оливера Твиста, его единственных друзей. Он восторгался греческими, скандинавскими, египетскими мифами, впитывал в себя каждую песчинку истории царствования Римской Империи, разбирал на картах походы Александра Македонского. Позже, будучи уже взрослым юношей, Кит делил свое свободное время с Эрнестом Хемингуэйем, Фридрихом Ницше, а так же с учеными, обращаясь постепенно больше к научной литературе.       Когане пренебрегал школьными предметами, хотя прояви он уважение и усердие, его аттестат выглядел бы в разы лучше. Его никогда не волновали мелочи, которыми были озабочены его сверстники. Казалось, он пришёл не из мира сего, ведь, в отличие от многих, его взор был всегда направлен высоко в небо. И он благодарен за это книгам.       Книги в его понимании были схожи с людьми. Бумажные друзья с прозрачным запахом старости страниц и выцветших строк ласково шептали ему на ночь о сказках, историях, войнах, о знаниях и о космосе. Книги имели лицо, не имели глаз. Зато у них был голос, глубокий и мудрый, который не переставал увлекать.       Из отцовского собрания в рюкзаке поместилось всего лишь книг десять — большая часть библиотеки растворилась в небытие, и вовсе не было возможности ее уберечь.       Кит взялся за следующую стопку книг.       Он никогда не жалел денег на то, чтобы приобрести то или иное издание. Вскоре ему пришлось прибивать новые полки, а позже смастерить целый шкаф. Он грезил о величайшем на свете сокровище. И не собирался оставлять свой накопленный клад здесь, на Земле, в одиночестве.       Конечно, сейчас можно скачать содержание практически любой книги, а с Пидж так вообще открывались невиданные горизонты. Однако, чувствовать пальцами твёрдый или мягкий переплёт, затаив дыхание, перелистывать страницы, делать какие-то странные заметки и подчеркивать любопытные мысли, с головой нырнув в произведение, забывать об обжигающем свете лампы и о том, что руки ныли от боли, загибать уголки страниц — все эти ощущения слишком дороги, чтобы отказаться от них.       И ему отнюдь не сложно таскать тяжелейшие коробки с бумажными друзьями на борт Красного Льва, и не потому, что сил хватало с остатком, а потому что там, далеко в космосе, леденящем и чуждом, где им придётся жить и сражаться, катастрофически не хватало чего-то своего, земного, тёплого…       Собранные вещи смирно стояли на борту.       Красный паладин прибрался в комнатах, стараясь придать им более холодный, нетронутый вид. Он знал, что эта хижина станет пристанищем для другого искателя приключений так же, как и стала для него, и мысль об этом оставляла приятный осадок.       — Вот и все.       Когане вертел в руках флягу с бренди, удачно обнаруженную на одной из полок, и с тоской осматривал переднюю. Из-за угла выглядывал краешек старого дивана, тихонько подвывая-прощаясь с хозяином. Паладин не мог оторвать от него взгляд, прикидывая в голове, насколько смехотворным окажется его поступок. Но сомнения никогда особо не засиживались в мыслях.       — К черту, — в сердцах произнёс Кит и чуть ли не бегом кинулся в гостиную. Припрятав флягу во внутреннем кармане куртки, Кит начал выталкивать товарища на улицу. Глупо? Смешно? Безусловно. Тем не менее, с ним будет создаваться более реалистичное ощущение домашнего уюта.       С этой хижиной и, в особенности, с этим потоптанным, скрипучим и изветшалым диваном связано слишком много воспоминаний — мгновений, которые хранились в самом укромном и недоступном месте души, куда не мог заглянуть ни один лучик света. Вместе с другими они бабочками трепетали в груди, невесомые и грациозные, взмахами полупрозрачных крыльев возрождали забытые в прошлом запахи и вкусы, лица и ощущения, соединяя пазлы памяти, освещали в полутьме образы, вдохнув в них ясность и чёткость.       Кит дорожил ими, защищал рёбрами и грудью, отворачиваясь от чужих ладоней.       Совесть наконец-то обрела покой — он однозначно ничего не забыл на Земле.       Красный Паладин воспользовался модификациями Пидж и включил недавно встроенную во Льва систему маскировки. Он захватил с собой все сбережения, запрыгнул на байк и полетел в ближайший центр за второй целью.       Кит, как и его сокомандники, не особо жаловал инопланетную еду — она не представляла собой что-либо конкретное, зато оставалась во рту жирным, склизким послевкусием. И если бы не талант Ханка, то ребята бы просто умерли от депрессии. Поэтому паладины молча договорились прихватить с собой нормальную человеческую пищу.       Шаркающие, недоумевающие взгляды, сопровождавшие Кита в супермаркете, никоим образом не задевали его.       Кассирша растерянно пробивала продукты. Кит торопливо упаковывал. Не забыл купить парочку бутылок хорошего алкоголя, а для себя любимого — годовой запас «Parliament», которые особенно хотелось после неплохой стычки с галрой.       Стаканчик крепкого кофе обжигал пальцы. Уличный сэндвич казался пищей богов. На обратном пути пришлось сбавить скорость. Все пакеты были уложены в замораживающую капсулу.       Солнце было в зените. Пекло.       В голову не лезла ни одна мысль о том, как можно провести время на Земле. Опустошенность. Горячий ветер трепал волосы, лучи обжигали плечи. Кит боялся прощаться.       У него оставалось ровно десять часов — десять часов наедине с собой.

***

      В городе было душно. Кит замедлился.       Как много людей. Они были везде. Двигались в разных направлениях, не замечая, соприкасались плечами, локтями. Не останавливались. Видеть человеческие лица, красивые и не очень, радостные и хмурые, незнакомые, но родные, Киту было непривычно и, безусловно, отрадно. Он оглядывался, его взгляд перебегал с одного человека к другому — лица возникали и исчезали со скоростью света. Звёздами пролетали мимо него.       Рой шагов. Женский смех. Грохот машин. Уличная музыка. Крики. Возня.       Кит напряг слух — множество звуков, давно забытых под давлением отвратительного безгласия космоса, разрывало его внимание с непривычки. Ропот, трескотня, перезвон, гвалт — все сливалось в единый многокрасочный голос. Голос города, движения, жизни.       А цвета — яркие, динамичные — впивались в мозг красочным салютом. Не было приторно-белых стен замка, чёрных дыр космической клетки. Были красные юбки, кирпичные здания, чернильные машины, неоновые вывески, высокое голубое небо. Игривые блики играли на стёклах очков, на окнах домов и машин. Окружающее взыграло насыщенным, родным всплеском цветов, вдохнувших в него городскую энергию.       Воздух, удушливый, тяжелый, проникал в легкие непривычной смесью запахов. Запахами едкого бензина, тонких женских духов, горячих булочек, сигарет, кофе, пота. Запахами, которых так сильно не хватало Киту.       Кит скучал по такому своеобразному беспорядку и неорганизованности. Гул давил со всех сторон.       Голод был утихомирен в атмосферном кафе-ресторане корейскими закусками. Во рту растекалось обжигающее послевкусие васаби.       Трассы не были нагружены.       Городская библиотека мерно посапывала. Кит плыл между стеллажами и пальцами проводил по корешкам. Страницы шелестели. Бесцветные пушинки парили в солнечных лучах обворожительными привидениями.       Минуты сыпались, словно песок по ладоням. Часы испарялись. Но Кита не заботило время. Глаза, полуприкрытые, затуманенные вуалью опьяняющей нирваны, скользили со строчки на другую, поглощая из каждого слова древнюю, непостижимую магию, которую хранили в себе годами эти страницы. В голове мельтешили незаконченные образы.       Тротуары накрылись волнами людей, вышедших из зданий. Тесно. Как в муравейнике.       Кит был склонен наблюдать за жизнью в городе. Он шагал, дышал пылью, слушал многозвучную мелодию улиц. Бродил по аллеям, главным дорогам, площадям, отдыхал в парке. Иногда заглядывал в лавочки и магазины по пути, осматривался, будто подмечая что-то важное в голове, а после снова возвращался к своему шествию в никуда. Он изучал лица, следил за мимикой и жестами, не упускал ни одну мелочь. Будто всего было мало. Казалось, Кит пытался объять весь город, впустить его в себя и заполнить нутро всем человеческим и таким неправильным и неидеальным.       Кит знал наизусть практически каждую деталь — словно губка, он давно уже впитал карту города. Любил фланировать. Особенно поздними вечерами. В тишину. Это было как своеобразное хобби. Прогулки успокаивали, выветривали злость и агрессию, сглаживали острые выступы. Привносили некое подобие спокойствия.       Когда Кит вернулся к байку, окна горели пламенем. День клонился к своему концу.       Не спуская глаз с горящих высоток, тянувшихся безнадежно в небеса, Кит докуривал ещё одну сигарету. Розовеющие облака плыли сахарной ватой над городом. Лишь закинув голову назад, можно было проследить за мерным ходом странников, таких отчуждённых и умиротворенных. Они появлялись из-за небоскребов надеждой и тут же ускользали вдаль, к солнцу, будто звали за собой. Только тогда Кит подметил, что стены зданий-гигантов создавали ощущение некой неволи, клетки из копоти, пота и шума.       Немедля он запрыгнул на байк и полетел прочь из мегаполиса за облаками.

***

      Когане не мог вспомнить, когда в последний раз так рьяно ездил. Он превратился в пулю — острую, холодную, смертоносную. Байк врос в его существо, а, может, и вовсе наоборот. Все, что Кит мог чувствовать, — это давление ветра. Края куртки били по плечам. Противоречия разрывали ровный ход мыслей.       Неволя.       Что могло быть невыносимее, чем клетка, в которую постоянно возвращаешься? Рамки, за которые запрещено заходить. Город был полон суматохи, беготни, пыхтел спешным оживлением. В нем царила стихийность, не присущая космосу. Но даже его сумбурное дыхание подчинялось какому-то строгому ритму метронома.       И Кит тоже был вынужден повиноваться этому неукоснительному, безустанному ходу. Не переходить черту. Безукоризненно соблюдать правила. Вставать себе на горло. Ложится четко в одиннадцать часов, просыпаться в шесть, посещать лекции, заниматься в пять, есть три раза в день, каждые выходные бегать по утрам. И это не казалось странным.       Когда же его отчислили за излишнюю любознательность и несоблюдения норм, жизнь завертелась настоящим ураганом сводящей с ума вольности. Кит отключался с рассветом, а в полдень только-только открывал ноющие глаза, ночи он тратил в соблазняющих огнях неонового мегаполиса, позже попал в плен своих безумных исследований и жажды приключений, он уделял целые дни книгам и тренировкам, принимал пищу, лишь когда осознавал нужду и слабину в теле, голова вертелась кругом — дни улетали в небытие, растворялись в исступлении. Не существовало будних и выходных, дат и месяцев — сутки делились на рассвет и закат. И ему нравился этот хаос. Не было никаких границ, сковывающих его природу. Он был свободен. В своих поступках, выражениях, воззрениях.       Потом появился Широ. В сияющем венце рассудительности и благородства. Решетки камеры лишь явственней подчеркивали абсолютную правильность и идеальность его существа. Кит отчетливо помнил стопку купюр, которые Широгане протянул охраннику, и гаденькую скользкую дугу на мерзком лице.       От удара сигарета вылетела изо рта. Широ был зол. Впервые. Его голос никогда не был таким громким, недовольным, разочарованным. Челюсть зудела от боли. Сердце — от еще более болезненных ударов совести. «Прости. Я… погорячился».       После этого дня Кит больше не курил. Хотя это слишком громко сказано. Иногда он все же любил давать слабину и дымить. Вспоминать безумные закаты, горячие поцелуи, ослепляющий адреналин.       Благодаря усилиям Широгане, Кит вернулся. Встал на ноги, как любил повторять себе. Однако шрамы, полученные при неистовом урагане, лишь украшали его тело. Глубокие и незабвенные, они въедались в него, и как бы безупречно ни был распределен график, Кит подсознательно стремился исказить его векторное направление. Широ лишь смотрел на насупленного парнишку и хмыкал.       У них с ним была одна цель.       Свобода. И неизвестность. Космос. С недавних пор ставший тяжелым бременем.       Второй раз его отчислили за стремление обладать правдой. За неукротимое естество. Дикость.       В горле жгло от колючего крика, бешено рвущегося наружу. Кит его отпустил. С рычанием, с яркими звездами в глазах, с красным шипящим ядом.       И вмиг стало тихо.       Пустыня пылала в пожаре заката. Кит ветром пролетал сломанные хребты, молчаливые впадины и угрюмые пещеры. Он остановился у утеса, где всегда предпочитал встречать закат и молчать наедине с небом.       Воздух, накаленный, плотный, обволакивал со всех сторон и отдавался в лёгких вольностью и непорочностью природы. Безмолвие испепеленных просторов, в отличие от отяжеленного, неоднородного многоголосья города, убаюкивало и позволяло забыться.       Кит встречал закат каждого дня. Но сегодняшний был особенный. Пленяющий. Невероятный. Последний.       На горизонте расстилались рваными цепями причудливые горы, сплетающиеся в необыкновенные образы. Солнечные лучи огнём освещали каждую их впадину и выступ, и этот красно-оранжевый цвет, такой густой и непривычно живой, застревал в сознании. Каменные титаны откидывали непроглядные грузные тени, а на их горячих карминовых телах до абсурда чёткой горизонтальной линией разделялись золотистые прикосновения заката от мрака.       Небесный диск, очерченный ярким ореолом, уползал к земной границе, на прощание оставляя поцелуи уветливых фей, так неистово стремившихся напоследок обласкать весь белый свет. Они тянули свои тощие блестящие руки к Киту, гладя с материнской нежностью по щекам и обещая вернуться завтра, с рассветом.       Светило было объято растекающимся эфемерным золотом, горизонт накрывала броская оранжевая полоса, а выше, облака угрожающей раскаленной лавой текли по засыпавшей небесной глади. В этом огне была запечатлена необузданная душа смутьяна.       Солнце с трепетом коснулось горизонта, и он хищно начал всасывать ее душераздирающий свет.       Смерть дня оставляла раскалённый отпечаток в памяти.       И Кит с жадностью набирал в себя жар погибающего солнца, огненные облака, которые, казалось, оставались на коже болезненно приятными ожогами, бордовую краску теней и запечатленную плавным переливом тьму, подкрадывающуюся сзади с тихим воем. Потому что в космосе не встретишь такой земной очаровывающей красоты смерти. Не будет знакомых пустошей, высушенных и болезненных, и непоколебимых титанов, и колыхающихся в пожаре облаков, и высокого бесконечного небосвода, непрерывно зовущего его в даль неизведанного. Дом.       Еще с детства Когане с трудом переносил тоску, и возраст лишь ухудшил данное положение. Осознание того, что было нагло вырвано из его рук и чего он был лишен в отличие от многих таких же, как и он сам, детей, ядом растекалось в сердце. Кит ненавидел возбуждать в памяти прошлое, а иногда направлял все свои силы на то, чтобы отогнать его. Он закрывался в коконе своей занятости, работал круглые сутки, только бы естественная усталость растворила его мысли.       Кит боялся прощаться и зашивать раны. Они взывали и гнили внутри.       В возрасте двенадцати лет Когане отчётливо понял, что он никому не нужен. Его названные родственники, которые, на людях омерзительно воркуя, обвивали его своими деревянными руками, не только не могли дать ему что-то отдаленно напоминающее тепло и любовь, но и попросту оскверняли святое понятие семьи своим лицемерием, поверхностью и скрытой грязной злобой. Ненависть была взаимная. Кит помнил ругань, удары, крики, подвал, сырость и закипавший внутри вулкан ярости.       Когда последний лучик скрылся за горизонтом, а приглушенные следы на западе — все, что могло напомнить о бытие солнца — теряли свое предсмертное тепло и одолевались всепоглощающим мраком, Кит поднялся. Перекус был совсем скорым. Небольшой глоток бренди отозвался солнечными ожогами в груди.       Пора было возвращаться.       Кит завёл мотор. Выдохнул. Рванул.       Кит продолжал повторять себе, что одиночество это естественно. Не страшно. И не о чем жалеть. А душевные терзания это лишь химия нашего организма. Которую можно вылечить. Забыв о ней. Игнорируя.       Смеркалось. Вокруг все приобретало загадочную приглушенность, скрываясь под навесом теней. Огненно-желтая луна бесшумно выглядывала из-за горизонта, будто напоминая о том, что времени оставалось немного.       Кит ухмыльнулся. Рассмеялся.       Внутри растекалось охлаждающей умиротворённостью чувство обновления и легкости. Забылся весь груз, который взвалился на его плечи, разум был отчищен от неподъемных фраз, смылась копоть и пыль, последние остатки неволи.       Кит с улыбкой мог заявить, что свободен.       И он просто наслаждался этим новообретенным чувством, разрывая пулей свой путь в никуда и закапывая ещё глубже все сомнения и тоску.

***

      — Тебе не следовало оставлять своего Льва. Это было опасно, — первое, что услышал Кит, когда вернулся к лачуге — месту, где паладины договорились встретиться перед отлетом.       Ребята сидели вокруг мерно потрескивающего костра, окруженные Львами. Лэнс как всегда опаздывал.       Широ смотрел с укором, который был вовсе нехарактерен ему. Глуша мотор, Кит пожал плечами и буркнул, что у него было все под контролем. Несомненно, за свой проступок он получит от Аллуры.       Широ повторил, что необходимо быть внимательным и не забываться: военное положение никто не отменял.       Странно было видеть его таким напряженным и мрачным. Словно над ним нависала грозовая туча, поглотившая весь теплый, отцовский ореол над головой. Она сковывала в движениях, придавала фигуре обременяющую досаду, накрывала зрачки темными облаками с яркими зигзагами молний.       Кит уселся рядом с Пидж, чье лицо, казалось, залили цементом — настолько оно было беспристрастным и отчужденным. Острый взгляд детских глаз не сходил с пламени, и огонь блестел глубоко в зрачках. Руки обнимали колени, пальцы вцепились в ткань одежды. Лишь нижняя губа иногда вздрагивала, будто девочка собиралась сказать что-то очень важное, но постоянно одергивала себя. Дыхания совсем не было слышно.       Ханк выглядел не лучше. Неестественно замкнутый, вялый и грузный, он смотрел куда-то в даль и отстраненно молчал, хотя чаще и успешней всех подбадривал ребят в трудные минуты. И именно сейчас особенно не хватало его забавно дрожащего, яркого голоса.       Висело мучительное молчание. Мерный треск бревен. Киту стало стыдно.       Синий Лев появился над головами спустя полчаса. Еще издали Кит моментально подметил слабину и неуверенность, с которой подходил всегда бодрый и самовлюбленный Макклейн.       — Простите за опоздание, — смуглое лицо исказило жалкое подобие привычной харизматичной ухмылки.       Огонь тихо коснулся Лэнса. Печальные глаза, осунувшаяся фигура, придававшая молодому паладину болезненный и беспомощный вид, дергающиеся пальцы и дрожащая челюсть, — ничего не скрылось от проницательного Кита, и чем больше он замечал, тем больнее сжимался чертов орган в груди и давили рёбра. Никто не отозвался.       — Надеюсь, все прихватили с собой вкусненького? — Лэнс попытался как-то сломить гнетущую тишину. Но ответом ему были лишь еле заметный кивок Кита и мычание Ханка. Губы страдальчески искривились. Кит мгновенно уловил — Лэнсу жизненно необходимо сейчас отвлечься.       — Наши действия? — МакКлейн направил измученный взгляд в сторону Широ.       — Ждем указаний. Хотя пора бы уже. Глухо.       — Отлично, — ясно прозвучали неудачно скрытые нотки едкости.       Лэнс упал рядом с Китом. Тот опустил голову, избегая его взгляда — знал, что просто не выдержит. Он отчетливо видел, что творилось вокруг него, с колющей ясностью понимал, что так безудержно терзало и изводило его товарищей, чего попросту не мог испытать он. Кит ощущал себя невесомо парящим в то время, как его друзья, единственные друзья, камнем упавшие наземь, разрывались от страшной тоски и собственной беспомощности перед ужасающим одиночеством.       Но встреча была неизбежна.       И с болезненной явственностью Кит ощутил пусть задержанный, но особенно заостренный удар совести, который отдался мучительным осознанием того, что он самый последний кусок дерьма на всем белом свете.       Глаза Лэнса были накрыты мутной непроницаемой пеленой приглушенности, истощавшей задумчивости. Чувство полного обескураживающего бессилия перед роком судьбы угнетало, озлобленно разрушая, словно карточный домик, веру в себя, в свою правду и в своё восприятие мира. Растекалась тонкая грань между реальностью и кошмаром, отчаянно царапалась и стонала мольба проснуться — но все оставалось по-прежнему. Балансирование на тонкой нити самообладания, заторможенное понимание окружающей острой и стремительной действительности, глухой рваный шум в сознании с летающими обрывками самых больных и противоречивых фраз.       Вот, что отражали глаза Лэнса. И отражали глаза Кита двенадцать лет тому назад.       Несмотря на свое жалкое состояние слепоты, Макклейну не составило особого труда заметить следы приобретенного успокоение в лице соседа.       — Хотел бы я быть на твоем месте. Его голос предательски дрогнул.       — Не говори глупостей, придурок. Зря они вернулись. Это была ошибка.       Не находя себе места, Кит поднял голову. Небо было изумительно прекрасно в эту ночь. Безоблачное, накрытое изящным, белесым платком сверкающих огоньков, который придавал ему особую очаровательность. Скоро они вернутся в этот ад, а Кит, как и в детстве, будет продолжать восхищаться красотой космоса, убивая галрианцев и сражаясь за спасение планет.       — Эй, — Лэнс легонько толкнул соседа локтем, — есть, что глотнуть?       Кит молчаливо достал фляжку из внутреннего кармана, не смея даже поднять взгляд. Макклейн усмехнулся:       — Да расслабься. В чем… ты можешь быть виноват.       Правда. Но далеко не утешающая.       Лэнс принюхался, ехидно улыбнулся и со словами «то, что надо, друг» сделал жадный глоток, запрокинув голову. Он сморщился и звучно выдохнул. Кит перехватил флягу и последовал его примеру. Потом он достал «Parliament» и с облегчением закурил. Лэнс любезно отказался от предложенной сигареты, отдаваясь полностью терпкому алкоголю. Зато Широ, к удивлению Кита, оказался не против. Брошенные привычки юности.       Было огромной ошибкой вернуться. Как после такого можно продолжать сражаться? Как можно вообще подобное пережить? Смотря в глаза самым дорогим людям, с которыми, возможно, ты в последний раз, произносить: «Я должен идти», и лгать, что вы скоро встретитесь?       Кит поймал себя на мысли, что у Аллуры слишком жестокое сердце для девушки с ее трагической историей. Неужели она и вправду считает, что встреча с родной планетой и всем родным, что на ней есть, может привнести больше энтузиазма и уверенности? Однозначно нет. Это прощание лишь сломило их всех.       Но не его. Сломанное нельзя вновь сломать.       У Кита не было семьи, любящих его людей. Не было даже тех, кого бы он мог полюбить и принять. Единственным его другом был Широ, и Кит даже не помнит, как завязались эти в новинку тёплые братские отношения между ними. К сокомандникам он привыкал. Умение доверять людям вырвали из него ещё в паршивой юности. По словам Аллуры, их связывают крепкие узы не-просто-товарищества, но Кит не верит в чудеса. И если все же Вселенная избрала его пусть и из искреннего желания поразвлечься, то ему это погоды не меняет. Он в близких отношениях с одиночеством. Кит и есть само одиночество. И был им, сколько себя помнил.       У Кита многое отнято в жизни. Как безумец, он держится за прошлое и идет ко дну. Единственное спасение — затолкать его как можно глубже и потуже затянуть в надежде, что он никогда не выпустит на волю эту мертвую затаенную часть себя.       Кит привык сменять обстановку, образ жизни, окружавших его людей — ему это вовсе не нравилось, но он просто привык. Он знал, что это дается ему с легкостью, без особого сожаления. И оставлял Землю с таким же спокойствием. Был уверен, что упаковал все, что могло бы удержать его. Скучать ему здесь не по кому.       Кит затягивался до предела. Сигаретный дым кружил голову. Веки опускались под давлением воспоминаний.       Полуразвалившаяся хижина. Чарующее возрождение и смерть светила. Сумбурные, дикие города и их блеклое, по сравнению с луной, сияние. Титаны, закованные в горные цепи. Первородная красота безумства и естества. Свобода, бегущая по венам-потокам сухого ветра. Он сохранил их в сердце в виде изысканных, щекотливых бабочек. Так?       Кит всегда считал, что многого от жизни ему не нужно. Он повторял себе тысячи раз по дню: достаточно того, что уже есть. А у него есть он, его мысли, цели и мечты, и снова он.       Раздирая ногтями грудь, трепещущую в агонии потерянности, и нервно докуривая сигарету, дрожащую с пальцах, Кит убеждал себя в том, что все хорошо. И его беспочвенные грезы это лишь пережитки прошлого, неправильные и бесполезные в его будущем. Ему не зачем гнаться назад. И смотреть правде в глаза. Надо лишь держать в уздах своё слабое сердце, рвущиеся в поисках родного дома — места, откуда он не сможет уйти так просто. Где он сможет проститься с мраком, где отнятое вернется к нему объятья, где его будут ждать. А разум кричал: «Слабость! Это станет твоей брешью!»       Космос казался ему сказкой, местом, где он будет нужен, где не будет ощущать себя лишним и неправильным. Он был яро убежден, что приключения, исследования, странствия зашьют черную дыру, развернувшуюся внутри его существа. Иллюзия. Кит до безобразия явственно продолжал ощущать и отрицать, что чего-то все еще не достает, и это что-то, несомненно, самое бесценное и прекрасное, что преподнесет ему жизнь. Если, конечно, преподнесёт… — Почему?       Дрогнувший голос лезвием блеснул в тишине. Одним резким взмахом выдернул паладинов из глубокого болота мыслей.       Кит повернул голову и замер.       Пидж еле сдерживала слезы. Крупные, трогательные, столь непрошеные, они скатывались по щекам, и она невольно и грубо ловила их рукавом у подбородка. Кит никогда не видел подругу плачущей. Она улыбалась словно солнце, переливчато смеялась, напряженно работала, ругалась, дразнила, возмущалась, радовалась. Но никогда не плакала. Возможно, поэтому сердце Кита пропустило пару ударов.       — Почему именно мы? — ее голос срывался, она не то хрипела, не то сипела, всхлипывая и содрогаясь. Лицо искривился в плачущей гримасе. Пидж сняла очки и зло вытерла глаза, но слезы продолжали раздражающе оставлять влажные дорожки.       — Пидж… — в Широ проснулась привычная забота, его глаза засияли искренним желанием успокоить и помочь.       — Это не судьба, Широ! — вдруг накинулась девочка. Она бросила страшный взгляд обиды, вражды и... укоризны. — Не предназначение! Случайность! Это всего лишь череда удач, не больше! То, что мы до сих пор не мертвы, лишь глупое совпадение!       Каждое слово, наточенное и жгучее, словно кинжал, впивалось в самое нутро. Лэнса кинуло в мелкую дрожь, Ханк сглотнул комок слез, один Широ еще более-менее сохранял самообладание.       Ведь это правда. Все сказанное Пидж — лишь правда, настоящая, истязающая, сводящая с ума, которую они отталкивали от себя всеми силами. А холодными ночами, когда наедине оставались лишь они сами, их мысли и эта гложущая отвратительная истина, каждый из них был готов истошно орать.       — Я понимаю тебя…       — Нет! — огрызнулась Пидж. — Не понимаешь! Ты не видел ее лица… А если мы не вернемся… если я их не найду, если… она не выдержит... мама…       Её голос, дрожавший от слез, прорезал ночное полотно безмолвия. Она спрятала лицо в ладонях, всеми силами стараясь заглушить чувства. Паладины замерли.       На Пидж было невыносимо смотреть. Каждый её судорожный вздох тупым ударом звенел в сознании. Сердце взрывалось от понимания своей беспомощности. На судьбу этого хрупкого ребёнка выпало непосильное страшное бремя. Оно изувечивало. Разрушало.       Пидж вскочила.       Стремительно. Не давая отчета своим действиям. Не находя им объяснения. Кит схватил её за руку. Потянул на себя. И поймал в своих объятиях. Крепко сжал, чтобы не вынырнула в порыве злости и стыда. Лишь этим жестом он прошептал ей о своём сожалении, о понимании и о поддержке.       Ослабшие пальцы сжали куртку, плечи жалобно вздрагивали. Пидж приникла и тихо заскулила. Кит лишь сильнее прижал ее к себе, и невольно всплыли в памяти трогательные солнечные черты. Вспомнились щенячьи глазки сестренки.       И Кит, словно находясь под непривычно приятным влиянием какой-то силы, уже давно забытой под густым слоем уединенности, ласково гладил девчушку по голове, прижавшись щекой к макушке.       — Эй, — осторожно прозвучал сзади голос Лэнса, — я знаю, ты специально так делаешь, чтобы я тоже разревелся. Посмотри на Ханка, он нас сейчас затопит.       Отшучивался — Киту не нужно было оглядываться, он знал — Лэнс вытирал проступившие слезы. Он подполз с правой стороны, обхватил Пидж свободной рукой и, положив голову ей на плечо, срывающимся шепотом говорил ей самую душещепетильную правду, которую нечасто можно услышать от этого самовлюбленного оболтуса.       Кит даже не заметил, как Широ заботливо обнял их с Пидж, как Ханк обвил ребят теплыми ручищами, не стесняясь своих рыданий. Он лишь отчаянно стремился разобрать бормотания Лэнса. —… не позволим кому-либо навредить тебе… Мы рядом, слышишь, рядом. И всегда будем. Мы сможем все. Потому что мы семья. Одна семья. «Мы одна семья».       Эти три слова, такие простые, заветные повторялись в сознании многоголосием, выбивающим из реальности. Кит опустил глаза.       «Возможно…»       Извечные поиски наконец-то закончены. Рьяно надеялся. Надеялся, что наконец увидит рассвет.       Кит поднял голову. У горизонта блеснул краешек ореола. Хрупкий золотой луч кротко протянул свою эфемерную ладонь и с материнской улыбкой коснулся его щеки.       «Мы одна семья».