«Это могло быть настолько глупо и смешно, если бы не было так грустно».
~
Вязкая, липкая жидкость стекает по скуле, капая с подбородка на мокрый асфальт. В отражении грязной лужи — расплывчатый силуэт разбитого лица, огромный синяк под глазом и решимость в тёмных зрачках. Маленькая ладонь, сжатая в кулак, покрыта ссадинами-порезами, костяшки разбиты в кровь и боль такая сильная, что уже и не чувствуется. Рука опухла, как и всё тело, медленно затягивающееся в пустое «никуда». — Ну что, сиротка, хочешь получить ещё? — послышалось сквозь гул в ушах. Из-под бровей стрельнув глазами снизу-вверх — никакого почтения и страха — она готова была подпрыгнуть так сильно, чтобы можно было, замахнувшись от плеча, вдарить этой суке, но нога вывихнута, а сил даже пальцем шевельнуть совершенно нет.Слабые страдают больше остальных.
Тёмный переулок, — холодные кирпичи, как вечные свидетели немого краха, отсутствующими губами перешёптывались в голове девочки, слепыми глазами смотря на неё со всех сторон, — и маленькая стайка сук, зовущих Люси перед воспитателями поиграть, а на деле — втоптать в землю, заставив есть песок, потому что над слабыми всегда издеваются. Какая-то дурацкая карусель, игра, в которой роли распределены ещё до начала. И Люси никогда не была победителем. Сирота — как немой приговор, как точка в жизни девятилетнего ребёнка, познавшего родительскую любовь, но лишившегося её слишком рано. И как же глупо пытаться изменить свою жизнь, стараясь быть добрым и отзывчивым, как же глупо жить верой в туманное будущее, подписанное словом «счастье», когда на самом деле ничего нет. Люси сплёвывает кровь, вытирая разводы рукой, и из-под влажной, грязной чёлки слипшихся волос провожает взглядом уходящих девчонок, личных надзирателей, дамокловым мечом повисшими аккурат над её шеей. И думает, что надо менять не свою жизнь, а саму себя.У слабых ничего нет, поэтому они могут стать, кем захотят.
~
Королевство Фиор славится своим мирным существованием под покровительством великого Короля — Игнила. Мудрыми и справедливыми решениями Игнил рассеял смуту в своём царстве, только придя к власти, чем заслужил любовь и почитание каждого жителя. Сидя на троне, разделённом пополам для его верной и любящей Королевы, что тенью, покорной и бесконечно верной, была с ним везде, Король наслаждался счастливыми временами правления, мечтая о светлом будущем, маленьком принце или принцессе, и тонул в океанах глаз своей супруги, не зная, можно ли быть ещё счастливее. Сердце его было переполнено теплом, которым он хотел делиться со всеми до конца своих дней. В день, когда его жена погибла от тяжёлой болезни при родах, весь Фиор и близлежащие королевства скорбели в память, поднимая бокалы и трубя в горны. Начиная от бесконечных визитов и заканчивая предложением найти вторую такую же, Игнил не выдержал и велел запереть ворота: — Никто не смеет осквернять память моей любимой! — кричал он яростно, но, как бы он ни старался, крик этот был похож на вой одинокого волка, потерявшего всё. Игнил, когда-то мечтавший стать лучшим отцом для своих будущих детей, замкнулся в четырёх стенах своих покоев, отдав Нацу на попечительство нянек, стараясь видеть его, разговаривать с ним как можно меньше.Когда я вижу тебя, не могу перестать видеть её. Я не могу так.
Это ломает. Игнил не мог выдержать ком боли, вставший поперёк горла, появлявшийся в те моменты, когда он смотрел в эти чуткие, полные понимания глаза. Дети, как самые мудрые старейшины, видели не человека, а суть: сгусток солнечного света, ядро всего доброго, сокрытое в зрачках. И Нацу тоже видел. Ночами сбегая из своей комнаты, он находил тепло возле двери отца, слушая, как по ту сторону давятся хриплыми стонами и слезами, и в те моменты, когда всхлипы сменялись утробным рычанием, Нацу сквозь тишину читал:В день, когда родился ты, умерла она. Бывают ли совпадения хуже?
Игнил не знал. Потерявшись в собственных мыслях, не в силах справиться с собой, он, сам того не заметив, втянулся в паутину страданий и боли; замкнутый круг, из которого не выбраться, как ни старайся. И маленький Нацу, как напоминание о самом страшном и худшем в его жизни, воспринимался королём, как надзиратель, вечный немой слушатель его рыданий.Как выглядит отказ родителя от ребёнка?
~
Люси добрая. Когда кто-то из соседей по комнате ночами плачет, вспоминая родителей, она тихо подползает к нему и гладит по голове, мерно и мягко, потому что знает, как это больно. Все в этом маленьком мире, сотканном из кирпичей и косых с примесью печали взглядов, знают, как это больно. Но не все стремятся помочь, как Люси, потому что они дети. Такие разные, далёкие друг от друга, недосягаемые маленькие звёздочки, объёдинённые одним горем, как планеты — галактикой. Замкнувшиеся в себе статуи, испугавшиеся всего кролики, такие незначительные, но с бесконечной надеждой на будущее и в себя. И где тут найти место для кого-то другого? Люси будет помогать. Попытается не сломаться под натиском этой давящей на плечи жизни, будет бороться, барахтаясь в грязи, сбивая кулаки в кровь, потому что вовсе не слабая. И Люси знает, что она не слабее тех девочек, знает, но не может дать отпор. Пытается ударить кулаком, но получается лишь мазнуть ладонью по чужому лицу, оставляя кровавые отпечатки. И даже кровь на ладонях не чужая. Люси всегда была слишком терпеливой.Но у терпения есть свойство кончаться, правда?
В день, когда небо затянулось плёнкой свинцовых туч, Люси шла мимо главного здания, автоматически поглаживая висящий на шее крест сквозь тонкую ткань майки. Её мать была верующей и передала свою веру маленькой Люси, читая на ночь вместо сказок Библию. Но сейчас Люси знала, что в реальности никакого Бога нет, а поглаживание крестика — как старая, приевшаяся привычка, постоянный билет назад, в прошлое, где пальцы матери дарят забытое тепло, а губы любовно мажут по упругим щёчкам маленькой Хартфилии. Сейчас же щёки стали впалые, а крестик — простой символикой, как игрушка, которую хранишь с самого детства, потому что рука не поднимается выкинуть. Прохладный воздух противно лижет руки Люси, заставляя поёжится, и по всему телу проходятся мурашки. «Не простыть бы», — пролетело в голове, и Люси уже успела наругать себя за то, что так опрометчиво вылезла на улицу без нормальной одежды. Мама бы волновалась за неё. — Эй, смотри, кто идёт, — послышалось сзади. Плечи дрогнули, губы вытянулись в полоску из-за осознания того, что это они. Даже не разворачиваясь, она знает, что на её губах ухмылка, и фразу: — Сиротка, как дела? — Люси угадывает ещё до того, как буквы вылетят из чужих уст. Ноги наливаются свинцом: не сдвинутся, не сбежать, тупая боль разливается по телу, все ссадины и порезы её авторства начинают болеть с новой силой.Что делать?
— Я с тобой разговариваю, ущерб ты общества, — оскалилась; злится, что Люси не обратила на неё должного внимания, не показала, как ей страшно перед ней, но так сильно пытается скрыть своё негодование, что выдавленная ухмылка перетекает в кривой оскал. Ненависть вытесняет изнутри Люси всё, что было до, наполняя её решимостью. — Как жив- — Ты! — выкрикнула Люси, перебив, но это больше походило на озлобленный лай щенка, и не возымело должного эффекта: гримаса смеха расплылась по её лицу. Но Люси не закончила. — Т… Ты такая же… Как и я, — первые капли дождя льдом жгли кожу: холодно, но Люси будто всё равно, будто больше не боится заболеть, потому что всё, что волнует сейчас — выстоять перед её прожигающим взглядом, оскорблённым, как ты смеешь сравнивать меня с собой, ты, кусок дерьма, и, господи, выжить. Просто пережить этот день так же, как и все до, и ещё много раз после. Но она только что подписала себе приговор, дала клятву кровью, что да, она посмела сказать ей что-то в ответ, посмела не просто сказать, а крикнуть, и крикнуть ни что иное, как прямое оскорбление для неё. Желваки на её лице заиграли, костяшки пальцев хрустнули, будто уже ломали напополам позвоночник Люси, и она, махнув рукой двум остальным, мол, не мешайте, медленно пошла вперёд, прямо на Люси, у которой коленки уже подкосились и фейерверки выплясывали перед глазами, потому что она лучше всех знает, насколько больно сейчас будет. — Послушай… мы же живём в одном доме, у нас одно горе… — мямлила Люси, а в голове был просто хаос. Лицо напротив не дрогнуло, не подняло белый флаг, не смягчилось. А дождь всё капал и капал, усиливаясь. — Почему мы не можем просто дружить? Ну пожалуйста, давай попробуем! — остановка. Финал. Лицо напротив, кажется, задумалось, сведя брови вместе, будто взвешивая все за и против, хотя на деле просто развеселело, и рот открылся в немом смехе. — Я? — сказала она. — С тобой? — а затем застыла камнем, вперив взгляд в душу Люси, потроша её без ножа. Смеха больше не было. — С детьми убийц я не дружу. И продолжила идти к Люси, у которой… По сердцу будто полоснули оголённой сталью, в горло — налили раскалённого свинца, а тело — струна, натянутая, готовая лопнуть хоть сейчас.«с детьми убийц»
— Но я ведь не убийца! Я хочу дружить с тобой! — вопила, кричала, хватаясь за ускользающий хвост надежды, драла горло, не зная, как ещё сказать, чтобы до неё дошло. Она не виновата, что родилась в такой семье. — Дети — те же родители, просто меньше, — холодно, отрешённо и безжизненно. Настолько ли они разные, чтобы драться вот так? Чтобы кулаками выяснять отношения, без шанса на разговор? Искра-предательница надеждой поселилась в груди, не дав Люси заметить, как она подошла слишком близко. — Пожалуйста, давай поговорим! Нам вовсе не ну- Удар пришёлся метко: по скуле, до оглушающей боли в челюсти и голове, до цветных всполохов под веками и разбившейся надежды в груди. Люси откинула голову, но равновесия не потеряла. Неужели именно так и никак иначе? — Да заткнись уже, слушать тошно! — плюнула она, а сзади были слышны одобрительные возгласы двоих оставленных. — Ты была рождена для битья, так веди себя должным образом!нельзя-нельзя-нельзя
Нельзя бить в ответ. Нельзя отвечать злом на зло. Так и поступают слабые, Люси знает. Слабые выбирают лёгкие пути, не пытаясь искать решения. А Люси должна найти. Иначе просто не выдержит. Дождь вместе с ударом действовали отрезвляюще, и следующий её замах Люси видела отчётливо, будто покадрово: вот её рука заносится для удара, ладонь складывается в кулак и целится в солнечное сплетение. Люси встаёт боком за секунду до столкновения, перехватывая её руку за локоть, и, заглядывая ей прямо в ошарашенные зрачки глаз, со всей силы ударяется о её лоб своим. Струйка крови стекает меж бровей у обеих, смешиваясь на лице с дождевой водой, и Люси титановой хваткой держит локоть. Уже завтра там будут красоваться лилии авторства Люси. Наконец-то. Пытаясь выдрать руку, другой она держится за лоб, понимая, что сейчас на самом деле произошло: Люси — слабачка Люси, дочь убийцы, — занесла на неё кулак. Дала отпор и держит за локоть, не собираясь отпускать. Оставленные напряжённо вглядываются в немую сцену, не зная, как поступить, а Люси растеряна не меньше. Сердце стучит в ушах, адреналин бьёт по вискам изнутри барабаном, тяжёлое дыхание вздымает грудь, а тело горит, горит так сильно, что кожа вот-вот расплавится. — Хочешь убить меня? — сцеживает она сквозь зубы. И Люси, несмотря на оглушающий ливень, услышала каждую букву. — Хочешь убить меня?! — искры ненависти сверкают так сильно, что превращаются в голое безумие. Она давно хотела, чтобы Люси дала отпор, чтобы ухватить её за хвост и пригвоздить голой правдой к земле. — Хочешь убить меня, как твой отец убил твою мать? — надрывно, гортанно, на уровне подсознания сдирая кожу, добираясь до самых потаённых страхов Люси, она знает, за какие нити тянуть. А Люси уже ничего не понимает и не видит: картинки сменяются одна за другой, воспоминания сметают всё на своём пути, и вот она уже снова у себя дома, вот она снова сидит под столом, прижав руки к голове, с сердцем, готовым взорваться, вот её родители ругаются, кричат, и отец хватает близлежащий нож и всё, что слышит Люси потом — звон и истошный крик. Свой крик. И сейчас, держа её за локоть, Люси раскрывает рот в немом вопле, издавая звуки задыхающегося животного. В животе больно, будто кишки завязали в узел, в ушах звенят миллионы маленьких колокольчиков, зрачки расширены, ноги дрожат. Истерика бьёт по телу током, но перед глазами мелькает то, что выдёргивает её из пелены страха, заполняющего всё её существо: металл разрезал воздух прямо перед её лицом. — Кажется, этим он её убил, да? — и уголок губ дёргается вверх. Бинго. Джекпот. Вы выиграли чувство превосходства. Бонусом прилагается перекошенное лицо Люси....Что такое терпение?
Люси перехватывает её руку с ножом собственной свободной, сжимая со всей силы, чтобы оружие упало, и она раскрывает ладонь, позволяя. Сталь, ударившись об асфальт, надрывно брякает, а Люси думает о том, как же надоело. И она видит это: немая решимость, холодная, как всё вокруг, будто все айсберги мира нашли уют в глазах девочки с солнечными волосами. Но солнца сейчас не было, и волосы стали болотные, грязные, на разбитой скуле красовался синяк, с красной линии на лбу текла кровь, и вся она промокла до нитки, стоя в простой майке. Усталость сетью набросилась на плечи Люси. — Если… если ты хочешь, если ты действительно этого хочешь, то давай выясним всё сейчас, — хрипло и безысходно, так, будто уже и не хочется искать другого выхода. Коленки всё ещё подрагивают от нахлынувших воспоминаний, горло саднило, а пальцы до сих пор обвиты кольцом вокруг чужой руки. Она смотрела прямо на Люси, не сводя глаз, замерев. О чем она думала? Люси всегда хотелось узнать, что у неё в голове. Но она опустила голову, так, что челка закрыла лицо, и что-то произнесла: тихо, шепча, и Люси пришлось, нагнувшись, переспросить: — Что? — и лицо оказалось слишком близко, и пальцы как-то ослабли, и сама Люси уже и не хотела драться. — Мне не нужно твоё разрешение! — выкрикнула она слишком резко, и, откинув голову, зубами вгрызлась в кисть Люси, прокусывая до крови. Люси закричала в агонии зверем, тут же отодрав руку, смотря на ровный прокус и следы зубов на коже, откуда текла кровь. Слёзы выступили на глазах, крупными каплями скатываясь по щеке, и боль породила ненависть. Тут же она подняла взгляд на усмехающееся лицо, чьи зубы были красные, а по уголку губ текла бледно-красная струйка. Этого достаточно, чтобы перестать надеяться. Этого достаточно, чтобы было, за что уничтожать. Всё вокруг превратилось в сплошное месиво из двух тел, перекатывающихся по земле. Ненависть, что лавой текла по венам-артериям, не давала Люси и шанса на проигрыш. Здания, асфальт, небо — какое-то блеклое пятно, но Люси не замечала этого, видя лишь бешенство в глазах напротив и не могла понять, чьё оно. Это простая драка, какая бывала каждый день. Должно ли было что-то измениться? Должно ли было произойти что-то такое, о чём в будущем они обе не смогли бы забыть? Никто не знает, ведь это была обычная драка, какая бывала каждый день. Но в момент, когда тела перекатились опять, когда она оказалась сверху, придавив своим весом Люси к земле, нож оказался как-то слишком близко, и отблеск фонаря ударил ей в глаз, будто хотел, чтобы его увидели. Ладонь сомкнулась на шее Люси клешнями, ей не продохнуться. Вцепившись в её руки своими, бегающими глазами Люси остановилась на её лице: вены вздулись, зубы скрипнули от того, как сильно она сжимает чужую шею, и ни единого намёка на то, что это обычная драка.Страх
— Пу…сти, — прохрипела Люси, ногами пытаясь хотя бы скинуть её, но она держала слишком крепко. Глаза её изменились: сверкнули алыми искрами, когда ударила первая молния, порвав небо над ними пополам. Ей нравится. — Про…шу, — ещё раз, руками цепляясь то за чужие пальцы на шее, то за плечи, но беспомощно и так бессильно. Воздуха слишком мало, лёгкие жжёт, горло горит изнутри, сердце бешено бьётся, ломая рёбра. — Что? — играюче переспрашивает она, сильнее сжимая горло, поворачиваясь к Люси ухом, в то время как лицо Люси меняет все оттенки синего. — Ты что-то сказала? Слишком страшно. Сил нет, руки уже тяжелеют, мыски стоп вытянуты, пальцы сжаты, а она смотрит сверху и ухмыляется.мешается с ненавистью
Толчок изнутри, в районе живота, наверное, — Люси не знает. Буквально на миг её руки наливаются силой, позволяя дотянуться до расслабившейся головы напротив, и со всей силы ударить её об асфальт, до глухого удара. Секунда — и лёгкие переполнены воздухом, и она сдавленно кашляет, хрипит и не может надышаться, хватаясь за грудь, за лёгкие, царапая: больно. Когда жжение прошло, она увидела лишь лежащее на земле тело и маленькую лужу крови, ореолом окружившее голову. Осознание приходит медленно, будто сквозь патокупорождая безумие
Встав на четвереньки, стреляет глазами снизу-вверх — никакого почтения и страха — она готова была подпрыгнуть так сильно, чтобы можно было, замахнувшись от плеча, вдарить этой суке, но голова разбита, и сил даже пальцем шевельнуть совершенно нет. Но в крови сейчас плывет нечто такое, что окрыляет её, потому что Люси здесь, в радиусе протянутой руки или даже ближе, и каждый побитый сантиметр её тела будет отплачен. Отплачен жизнью жалкой сиротки. Девочки, что до этого медленно приближались к Люси, увидев, что тело у её ног дёрнулось, тут же остановились, не дойдя метра. — Гра-а-а-а! — рычала она, замахиваясь рукой, и Люси в животном страхе отскочила на четвереньках, но она оказалась быстрее: через секунду на голени красовался неровный порез, откуда показались первые капли крови. Нож сверкал в темноте клинком, длинным и всережущим, и страх обуял всё сознание Люси, не давая встать на ноги и дать отпор. — Лю…си, — подползая ближе, — куда же ты, Люси, — улыбаясь почерневшими зубами. Всё её лицо было в крови, всё тело — мокрое и грязное, череп проломлен, но ей хоть бы хны. — Я убью тебя, Люси, — и сталь приближалась к Люси всё быстрее. Мгновение — и она оказывается снова сверху, снова давит весом, не позволяя шелохнуться. Люси кричит, просит прийти на помощь, но никто не идёт, никто не слышит, потому что никого нет. Ливень поглотил все краски и звуки, и та, что сидит на Люси, наслаждается картиной превосходства снова, только теперь у неё оружие намного лучше, чем голые руки. Не давая и секунды, она замахивается, но сил слишком мало: Люси успевает среагировать, схватив её за запястья, когда нож оказывается в ничтожных сантиметрах от её горла. Хрипы сорвались с уст обеих, уже поздно думать о прощении и возмездии, руки напряжены, вены снова вздуты, но Люси слабее: она чувствует, как острый конец подцепляет её кожу до первой алой капли, и дыхание мешается, сердце заходится, а глаза напротив настолько безумны и выжжены ненавистью, что мысли о том, что всё может закончиться хорошо, исчезают бесследно.Конец.
Плача, Люси бёдрами толкает её в сторону, чтобы она потеряла равновесие, и когда это происходит, она с некоторым усилием перекатывается, оказываясь сверху, все ещё давя на нож, всё ещё пытаясь спасти свою жизнь. Люси лихорадочно хватается за её запястья, там, где находится рукоять, и поворачивает острый конец в сторону. И она, лёжа под Люси, расслабляет руки, позволяя острому металлу проткнуть её грудь.