innocent moon

Akira Yamaoka - Innocent Moon

      Избрав своей долей безумие, человек лишается всего, к чему с таким невероятным рвением стремятся другие. Нормальные. Обычные. Нет, ерунда. Нормальных попросту не существует, есть только те, кто принял безумие, те, кто стал свободен от всего и всех, и есть другие, те, кто заключил себя в бетонную крепость морали, законов и чертовой беспросветной скуки. Когда безумие становится одним целым с каждой костью, с каждой мышцей, когда безумие, будто яд, отравляет каждый нейрон, оно безжалостно выжигает изнутри, до основания. Безумие забирает все, что есть – это цена свободы, цена подчинения хаоса.       Безумие испепеляет человечность, но многое дает взамен. Освобождение. Очищение. Безумие проникает под стенки черепа, копошится внутри, как сотни, тысячи червей. Они способны поглотить пустоту, что прежде так сильно сдавливала ребра, они питаются белесыми туманами, заменяя их на ядовитый, кислотно-радужный неон.       И страх исчезает. Мораль начинает казаться до абсурда смешной, а те, кто называют себя нормальными… Да какие же они, черт возьми, нормальные?! Вон они, рассыпаются, как сломанные куклы, догорают в безумствующем пламени. Нормальных не существует. Если не поддался безумию – заживо сгоришь внутри своей серой, бетонной крепости. Не скрыться. Не сбежать. Гореть. Гореть и чувствовать, как прямо под кожей безустанно лопаются бледные кости.       Мерзкий запах горящей плоти, кажется, заполонил здесь все, но безумие лишает человеческого обоняния и даже смерть воспринимается иначе. Опустошение. Разрушение крепостей, границ, стен, свобода от предстоящей людской боли, что делает чертовски уязвимым. Освобождение. Но не для нее, не для Харли. Ей еще рано, ей еще мало. Малышка Харли Квинн пройдет сквозь ад и выживет, ведь ад теперь – ее королевство. Их королевство. Чувствуй себя, как дома, глупый Арлекин, это твой хаос.       Огонь постепенно поглощал тела «нормальных», что пытались обмануть, облапошить со сделкой. Глупые, смешные… Жалкие. Теперь и их домом станет ад. Отвратительный аромат смерти въедался в омраченное, до каждой мельчайшей клетки больное подсознание Джокера, заставляя червей под его черепом шевелиться, ликовать, смакуя боль и отчаяние. Прогорклый запах проникал всюду, заставляя червей растягивать его длинные губы в безумную усмешку. Оскал. Шутка. Разве это не весело? Разве не смешно, до чертовых колик в животе? Люди, что всю свою бессмысленную жизнь положили на то, чтобы обманывать и причинять боль, теперь напоминают уродливые, расплавленные манекены. Слишком легко. Слишком… Скучно. И пламя постепенно гаснет в ледяных глазах.       Харли Квинн сидит чуть поодаль, на низком, давно затопленном пирсе. Собственноручно убила пятерых. Прекрасная. Хрупкая, изящная, как смертоносное лезвие самого острого ножа. Безжалостная, как сама Смерть. Она чуть вздрагивает, когда холодные океанические волны наплывают, касаясь ее босых ног, но ей, кажется, совершенно наплевать на ссадины и синяки, полученные в результате схватки. Открытые раны продолжают кровоточить, а Королева преступного Готэма не двигается, будто кукла, уставившаяся пустыми глазами в черную водную бездну. Харли – хищник на цепи. Он говорит ей «фас!», приспускает цепь, и хрупкая смерть не щадит никого, тем более саму себя, но… Джокер прекрасно понимает, почему его глупый Арлекин дрожит, когда до горькости соленый океан лижет крошечные белоснежные ступни. Это прошлое. Оно пробирается все глубже, касается невидимых ран, тех, что болят намного сильнее видимых. Эффект плацебо, фантомные боли. Пройдет.       Джокер, как никто другой, знает, что со временем безумие сожжет любое прошлое, стоит только не бояться глубины, не страшиться утонуть. И он утопит малышку Харли. Медленно, мучительно, попросту не выпустит из воды, не разомкнет хватку мертвенно-бледных пальцев, пока она не пропитается безумием полностью. Джокер не позволит своей игрушке вдыхать и выдыхать, пока кислотно-радужный, ядовитый неон не расплавит внутри нее чертову сладкую вату. Король преступного Готэма не позволит своей Королеве жить, пока она ни выгорит до черноты. Он не отпустит ее, пока его малютка Харли не станет такой, как он сам. Она справится. Ее птичьи кости – все еще белоснежный, хрупкий фарфор, но однажды, совсем скоро, они покроются алмазной пылью. И не будет в мире ничего более крепкого, чем эти изящные конструкции. Харли Квинн безумна, и червоточина, маленький ядерный реактор, Чистилище, что всегда было внутри ее крошечного сердца, все разрастается, поглощая, разъедая в ней человечность. Скоро. Совсем скоро в изничтоженном, насквозь больном подсознании Королевы Харли не останется ничего, кроме безумия. - О чем задумалась, Тыковка? – Стоит только зазвучать его елейному, такому же, как и всегда, хрипловатому голосу, прорывающемуся сквозь сумасшедшую ухмылку – и Харли Квинн тут же обращается в слух. Прижимает к груди угловатые коленки, больше не позволяет прошлому проникать в открытые, несуществующие раны. Умница. Разрушай свою крепость, Королева Готэма, разрушай в пыль, не смея оставить даже мельчайших обломков. Иначе они никогда не дадут тебе спать по ночам. - Запах отвратительный! – Харли морщит маленький носик, и Джокер тихо ухмыляется, наблюдая, как белоснежная кожа его Королевы светится в темноте, совсем как белесый лунный шар, безмолвно, покорно и преданно зависший над чернеющим океаном. - Привыкнешь. – Произносит в полтона, снова ухмыляется, запуская неестественно длинные, бледные пальцы в ее мягкие, будто кукольные волосы. Чуть тянет, но Харли словно бы все равно, она лишь покорно ведет головой в сторону, повинуясь его воле. Странная. Еще около получаса назад смеялась навзрыд, утопала в безумии, безжалостно расшибая головы бейсбольной битой, а теперь притихла, нырнув в другой омут. Прошлое. Харлинн Квиннзель. Планы, карьера, престиж. Все в топку, сжечь до белесого пепла. И отвратительный запах безнадежно сгоревших тел снова возвращается с легким порывом ветра.       Джокер ненавидит воспоминания, не позволяет Харли теряться в них, ведь это полностью противоречит философии безумия, полностью не соответствует ни одному из цветов кислотно-неоновой радуги. Белый. Вот цвет ее уничтоженного прошлого, цвет его прошлого. Белого не существует в королевстве преступного Готэма. Белого нет ни в одной радуге. Белый – только чертова луна, будто мертвый, неподвижный висельник над океаном боли. - Подними руку, закрой ее ладонью. – Сумасшедшая ухмылка вдруг исчезает. Теперь – только безумно вязкая, раскаленная сталь, что пропитывает Джокера насквозь. Харли давно научилась понимать мистера Джея без слов, без лишних объяснений, она прекрасно знает, что ее Пудинг терпеть не может повторять ей дважды. Кому угодно, но не ей.       Королева доверчиво поднимает вверх бледную ладошку, задерживает ее против лунного диска. И луна исчезает. Безумно простой фокус, абсурдная шутка, заставляющая Харли Квинн тихо, почти беззвучно засмеяться, пока внутри продолжают с оглушительным грохотом рушиться стены. Она же, черт возьми, прекрасно знает, что луна никуда не исчезла, но… Вот – белоснежная, хрупкая рука вновь поднимается против луны, и она пропадает. Так легко. Так безумно просто. - Вот видишь, Тыковка… - Джокер поднимается на ноги и старается не смотреть на белый шар, ему-то прекрасно видимый. – Луна никогда не будет больше твоей ладони.       Харли так же тихо смеется, как ребенок, то опуская, то поднимая ладошку вверх, а Джокер подавляет пугающую даже его самого, безумно абсурдную, трагическую усмешку, глядит ледяными глазами на белесый лунный диск и чертовски сильно хочет вышвырнуть в океан мелкие обломки, оставшиеся от его давно разрушенной крепости.