Душа рассказывает

«Я бы имела Вас прямо на этом столе, пока Вы дважды не попросите пощады.» Ирен Адлер. Шерлок BBC

      Когда-то мы все устаём, и начинается новая эра.       Когда-то я очень любила одного человека и любила настолько безумно, что иногда наше знакомство мне казалось полузабытым. В принципе, как и сейчас.       Он не был красив и не был высок, не был идеалом для девчонок и не был тем самым принцем — я это понимала, несмотря на то, что два с половиной года назад моя наивность достигала апогея. Мне всё это было не нужно — он был моим совершенством, он был моим абсолютом, и это, господа, не измеряется в единице внешней привлекательности на сантиметр тела.       Его глаза… странно, а я даже не помню их цвета. Серые, голубые, серо-голубые… какая разница в этой палитре, если я её всё равно никогда не увижу. Так получилось. Я знаю одно — эти глаза я любила больше собственной жизни. Они… они были стеклянные и холодные. Гранитные. Такие, что мурашки по коже. Дороже всех драгоценностей, что только мог предложить мне мир. Он и был моим миром. Ненормальным, рассыпавшимся как карточный домик миром.       Сейчас я не испытываю к нему ненависти и не кричу, что забуду, не кричу, что отомщу. Я просто пытаюсь не любить, вынуть из сердца, вырезать, выковырять, или как там ещё, и выдать всю эту операцию за равнодушие. Хотя получается с переменным успехом и выглядит довольно жалко.       Он был чуть выше меня, что позволяло мне всматриваться в черты его лица без особого усилия. Его кудрявые волосы, которых хотелось коснуться, бледные руки с изящными костяшками, длинные пальцы, губы, брови… я так хотела его. О, да, как же стыдно; назовите меня грешницей, распутной женщиной, в конце концов, проституткой. Тогда мне было плевать на эти понятия. Я хотела его, как ничто другое, как никого помимо; хотела принадлежать ему, хотела быть любимой им в той степени, в которой любила сама, хотела, чтобы он был со мной, на мне, во мне, всегда, до конца, до нашей мёртвой конечной. Боже, если бы вы только знали, какие у него красивые руки… вы бы поняли, что таять в них — лучшая награда для такой горючей самоотверженности, как я.       Ты жесток. Ты очень жесток… При том, что ты все прекрасно понимал, ты молчал, давая мне какие-то там надежды. Наша переписка из трехсот больших сообщений… помнишь?       Отправка… отправка…       «Спокойной ночи. Я знаю, что в два пятнадцать ночи ты не ответишь мне, но я все равно желаю тебе сладких снов… Чувствую через экран. Спокойной ночи… Я буду охранять твой сон», — мое сообщение, отправленное тебе тогда. Надеюсь, что хоть в этом эпизоде парадоксальная амнезия твой мозг не затронула.       «Ты много придумываешь… Это в прошлом… Ты назвала меня паршивым животным?!»       Нет, я тебя им не называла. Кто вообще сказал тебе этот извращённый, выдуманный бред? Помнишь свою претензию? И знаешь, почему я тогда ничего не написала? Всё очень просто. Я посчитала ответ, который всё равно бы перерос в унизительное оправдание, проявлением слабости… хотя, возможно, мне и следовало всё тебе рассказать. Да и что «всё»? То, что я не делала этого, что рыдаю по ночам, без исключений и интервалов, то, что скучаю по нас и что по-прежнему люблю тебя, на износ, наизнанку, навечно? Да ты всё это и так знаешь, без всяких дополнительных слов. Что ты хотел услышать? Моё прощение? Что ж, прости. Прости меня за себя, прости за то, что меня так угораздило, что мне так дьявольски повезло, прости меня, любимый, за то, что история не имеет сослагательного наклонения и счастливого конца для такого безумия, как мы.       Скажу по секрету: прошло несколько лет, а я всё ещё надеюсь поговорить с тобой, взглянуть в твои стеклянные глаза и вновь увидеть твои красивые руки, когда мы будем в равных условиях, а не как два с лишним года назад. Услышать твой голос и понять, что жалеть не о чем. Что любить в тебе нечего. Что любить тебя — худшее. Хотя последнее я знаю и так.       Тихо, тихо, молчи, молчи, дай прикоснуться. Позволь обхватить твоё запястье и сжать так, чтобы потом аспидно-сизые синяки украшали твою кожу как напоминание обо мне. У меня такие под рёбрами. Боль — это всё, что я могу оставить тебе после себя, остального ты просто-напросто не почувствуешь. Позволь мне дотронуться подушечками своих холодных пальцев до твоих красивых, безумно красивых вен и сосчитать пульс твоего равнодушного сердца; позволь дослушать эту Музыку, которую я так хотела остановить в начале декабря злополучнного четырнадцатого, до конца. А потом, несмотря на то, что моя рука сожмётся на рукояти ножа в сумке, а внутри всё будет кричать, я тебя отпущу. Я тебя отпущу, Мистер М, без криков, ора и обвинений. Я буду великодушнее… я буду сильнее. Прости мне мою любовь.       Умоляй… умоляй меня остановиться, не желай этого. Ненавидь меня, мучай… позволь мне мучить тебя. Мне хочется вырезать из твоего мозга мысль о том, что ты имеешь надо мной какую-либо власть. Я сорву с твоих губ тихий, непокорный стон, пусть и эфемерный, пусть только и в своих чёрно-белых снах… я заставлю тебя прошептать моё имя в своём восплаённом сознании, чтобы хотя бы на несколько мгновений понять, что мы квиты. Фальшивые, фиктивные квиты. Я позволяла тебе думать, что ты сильнее меня и что всегда остаёшься в выигрыше; хотя моей души, если бы я её распахнула, хватало, чтобы ты в ней захлебнулся и просто-напросто сдох.       Не из любви, не из чувств — я закопаю в себе всю нежность, всё тёплое, всё светлое, что хлещет через край, оставлю эти чувства только себе, сыграю стерву, мстительную, безумную, такую же непоследовательную и нелепую, какой ты видишь меня. Я сыграю ту, какой меня создала твоя нелюбовь. Она талантлива, как и её хозяин. Я разучилась любить.       Регенерация шла долго, но она все же свершилась. Ты проиграл, экспериментатор, хотя, может, я являюсь твоим лучшим творением. Ты для меня Донателло, прости, что не Микеланджело — таковым является мой отец. Кстати, о его творчестве с куском глины в виде меня я тебе не рассказывала. Чтобы не шокировать. А то ты бы не смог нормально спать, как я… до сих пор.       Ирония… Наверное, я всегда тебя пугала, хотя ты с таким потрясающим упорством это отрицаешь. Всё дело в том, что я была слишком человечной и слишком тебя любила — любила за границами твоего понимания. Дай Бог тебе когда-нибудь познать, каково это — любить так. Любить такого, как ты, мой любимый Ад и Рай на Земле.       Когда-то мы все устаем. Так и я, после двух с лишним лет беспричинных и бессмысленных чувств, устала… устала ждать, надеяться, обновлять твою страницу, перечитывать нашу переписку, писать тебе стихи, ни один из которых я так и не окончила. Мне бы очень хотелось верить, что всё, наконец, с начала, что это — новая эра и новая, не причинённая тобой боль, где твоё имя является лишь пеплом. Ты зола, Мистер М, зола на пепелище, которую я для солидного вида поковыряю палкой. Я не хочу так, нет, нет, не хочу, я не позволю тебе больше жить с мыслью, что где-то есть та, кто тебя постоянно любит. Что тебе есть куда возвращаться, а мне нет. Ах, мой маленький человек в придуманные сто семдесят два сантиметра, это конец пути, просоленного в моём неудавшемся суициде. Я постараюсь увидеть счастье без запаха сигарет. Рабство закончилось. Как и твой садистский сон в два часа ночи, чувствуемый мною через экран.