unforgiving gods

Говорят, первая встреча с тем, кто изменит твою жизнь, не забывается. Сен верует в это слишком хорошо: иногда она может вспоминать эту боль в руке, отросшей вместо старой после первого боя с Богом Смерти. Она сражалась с ним на равных. Это смеется: значит ли это, что смерть для неё — ничто? Такацуки Сен — знаменитая писательница, известная жестокостью и реальностью своих книг. Сен каждый раз слышит банальное: «будто бы вы сами там были, Такацуки-сан» — она смеется, отшучиваясь. Никто же не поверит, что она описывает вкус людских глаз по собственным ощущениям; никто же не поверит, что она сама ощутила, каково это — когда тебе отрезают руку по плечо, а кровь хлыщет фонтаном, заливая собой серый бетон. Сен улыбается камерам. В следующий раз она съедает жалкого журналиста — он был так настойчив, спрашивая, как же можно описать всё настолько реалистично, и Это, хихикая, ломает ему руку: почему бы не помочь узнать. Второй раз она встречает его на той же проклятой крыше: ей кажется, что он, должно быть, любит ностальгические чувства. Ей не до кровопролитных битв — внутри какуджи смеется Это, стрекоча: «явился» — первый удар приходит мимо, и она чувствует, как заряжается электричеством сам воздух вокруг них. Будь всё по-другому, она бы назвала его горячим мужчиной. Сейчас она может лишь сказать, что его кровь точно горяча настолько, что обожжет её язык, когда она будет драть его на куски. Такацуки Сен встречает его в третий раз в какой-то почти что заброшенной кофейне, останавливается у дверей, поначалу не веруя. Говорят, у хрупких существ инстинкт самосохранения стучится вторым сердцем — Сен совсем не хрупкая, потому что, когда она выходит на охоту, она больше этого самого Бога Смерти. Кстати о богах — Это смеется внутри неё, захлебываясь хрипом : «я буду твоим богом, жалкий выродок». — Вам что-то нужно? — Арима спрашивает, отвлекаясь от новостной газеты, и поднимает на неё взгляд. — Вы ведь Арима Кишо, верно? — она протягивает ему руку через стол для рукопожатия (её ладошка слишком маленькая). — Такацуки Сен. Писательница. Не будь она такой же лживой лицемеркой, не заметила бы этого оценивающего прищура серых глаз. — Вам что-то нужно? — повторяет без всяких движений. — Интервью, быть может, — Сен щелкает ручкой, поправляя и так лохматые волосы, любящие виться. — Почему вас прозвали Богом Смерти? Это видит, как он напрягается. Сен непонимающе наклоняет голову, рассматривая его под, казалось бы, другим углом. — Ну расскажите, — канючит, размахивая руками, и, хватая его же чашку с кофе, отхлебывает. — Это не может быть секретной информацией. Знаете, я восхищаюсь вами, Арима-сан. Вы защищаете людей этого города. Вы рискуете своей жизнью, хотя, — она хохочет, — вас вряд ли можно убить. — Я всего лишь человек, — отвечает, поправляя очки и глядя на чашку, которую она держала несколько секунд назад: помада испачкала белоснежность — теперь он может, если захочет, поцеловать её в «губы». — И я могу умереть на любой миссии. Это скалится: «ну ты и ублюдок, Кишо». Сен смеется: — Вы себя недооцениваете. Такацуки Сен зажимает его в какой-то подворотне. Это их пятая встреча: в этот раз она не даст ему уйти просто так. Это ластится: «я хочу помолиться». Сен встает на носочки, хватает его галстук, сжимая в кулаке, и тянет на себя. Поцелуй получается чуть смазанным, и Такацуки обнимает его за шею, чувствуя, как играют натренированные мышцы под тонкой рубашкой. Арима её отталкивает — если бы не инстинкты, она бы упала в грязь. Её грудь ритмично поднимается и опускается, Сен тяжело дышит, демонстративно облизывает губы, подмечает, что он неплохо целуется. — Бог Смерти, — говорит тихо, хриплым шепотом, и Это улыбается внутри, видя, как Кишо замирает. — До встречи. — Я не хочу больше с вами встречаться, — говорит он ей в спину. Сен запрокидывает голову и смеется синему чистому небу. — Мне нужно поведать о грехах. Она тянет его на себя, думая, что, если он сейчас упадет на неё, ей придется изображать слабую девочку и упасть на грязный пол подъезда, прямо у самой двери снимаемой ею квартиры. Сен уверена, что он её поймает; сильные руки сжимают её талию так, будто, если он сожмет чуть сильнее, можно будет услышать хруст позвоночника. Она практически не чувствует землю под ногами и смеется ему в губы, проводя по ним языком. Они заходят в квартиру, и она, отскакивая, расстегивает осеннее пальто крайне медленно: — Я могу поведать о первом грехе? Такацуки думает, что он не из тех мужчин, кто любит играть в ролевые игры. Но Это смеется, видя, как начинает открываться рот, как двигаются губы: — Поведай. Сен раскрывает руки в объятиях, с хитрым прищуром улыбается: — Бог Смерти целует меня, как самую настоящую грешницу. Широкие плечи так напряжены, думает Сен, лежа под ним, проводит хаотично спине и зарывается в седые волосы. Она поднимается, жадно целует его в губы, оттягивая нижнюю и слыша раздраженное шипение. Это внутри неё стонет: «я хочу большего». Сен, отводя руки назад, отточенным движением расстегивает бюстгальтер. Поворачивает голову, открывая шею под поцелуи, вцепляется в его плечи и думает, что, если его кровь так горяча, то можно насладиться сполна. Горячо ему шепчет, чувствуя длинные пальцы нежной кожей внутреннего бедра: — Второй грех, — оттягивает губами мочку уха. — Бог Смерти вжимает меня в постель, как грешницу, которую уже не спасти. Это думает, что вцепиться в открытую шею прямо сейчас — это самый лучший Рай. Сен выгибается в спине, тяжело дышит, тело пробирает приятная судорога — но не издает ни стона. Шестая встреча — как шестое чувство. Третий грех она пишет на бумаге, оставляя свою ручку ему на память: «Третий грех: Бог Смерти меня отпускает». Седьмая — как семь грехов. Арима смотрит на неё так же, как на всех остальных; словно той ночи и не было между ними. Это разглядывает его через стекло, наклонив голову чуть набок. Хохочет. — Мне нужно исповедаться. Кишо садится на стул для посетителей; она видит, как его плечи — она уверена, её царапины заживали на нем долго — напряжены. — Четвертый грех: Бог Смерти обманут мною, — показывает ему незащищённую шею, которую он — она уверена, он помнит — выцеловывал с жадностью. — Говорят, семь грехов — самые большие грехи, знаете ли вы о них, Кишо? — улыбается ему зеленоглазой лисицей. — Я пришел сказать, что ты не дойдешь до седьмого греха. Он встает, смотрит на неё сверху вниз с прищуром. Это встает тоже и хохочет ему в лицо. — Пятый грех: я сделала Богу Смерти больно. (Это считает, что самая лучшая горечь — когда она спрятана в серых глазах) Арима достает какую-то папку с документами, открывает, листая страницы, достает отдельный листок и печать. Говорит, не моргнув и глазом: — Шестой грех: Бог Смерти отправляет её на утилизацию. Печать опускается настолько четко на тонкую бумагу, словно он этого только и ждал. Это не молится. Это пожимает плечами, облизывает вызывающе губы и шипит: — Седьмой грех: Бог Смерти меня теряет.